— Чьи овцы? — сердито крикнул он..
— Мои, — раздался голос Абу-Омара. Поздоровавшись, сторож спешился. На вид ему было около шестидесяти. На плече — ружье, вокруг пояса — патронташ.
— Ох, Абу-Омар, — невесело вздохнул сторож. — Что у нас за жизнь? Никакой радости, одно лишь горе. Но что поделаешь? Приходится мириться. А у тебя как дела? Как дети?
— Слава аллаху, живут потихоньку. Семья большая: шесть мальчиков и четыре девочки. Трех я замуж выдал, дедом уже успел стать. Тяжело сидеть в седло и день и ночь. Но с этой лошадкой я никогда не расстаюсь, даже сплю в седле.
Помолчали. Вскоре сторож опять пожаловался:
— Жена больна. Ум-Омар пыталась лечить ее огнем, но толку никакого.
— Я слышал, завтра бек приезжает, будет охотиться на зайцев. Это правда?
— Да, правда. Надо собрать ему молока. Ты ведь знаешь, его управляющий хуже зверя. Совсем замучил крестьян. А у меня все выспрашивает, с кем бы ему переспать. Сколько зла причинил этот негодяй мне, старому больному человеку! А стоит появиться французам из полицейского отдела, так он, точь-в-точь как бек, начинает сразу же орать: «Привяжи коней, задай им корм, режь барана, жарь мясо!» Будто я женщина и других дел у меня нет. И все эти унижения я терплю из-за куска хлеба! Так-то, Абу-Омар!
— Да вознаградит нас аллах за долготерпение! Живем честно, чтобы не стыдиться перед людьми. А сейчас скажи лучше, что нового у шейха Абдеррахмана.
— Шейх ненавидит меня, только вот понять не могу за что. Говорит, ты не молишься. Но я ведь неграмотный, ты же знаешь, ни читать, ни писать не умею. Не верю я этому шейху. Он считает меня грешником, а я, клянусь аллахом, не делаю ничего плохого. И уж наверняка я угоден аллаху больше, чем он. Пусть аллах заклеймит всех их позором!
В это время раздался протяжный гудок Паровоза — это проходил поезд из Алеппо. Он шел с севера на юг, и в нем, как всегда, было много пассажиров, особенно при перевозке французских солдат. Одни из них поддерживали Петена, другие — де Голля, одни были союзниками англичан, другие — их противниками.
Услышав гудок, пастухи; стали быстро собирать отару, так как на рельсах часто гибли овцы, козы и верблюды В этих случаях мясо погибших животных крестьяне делили между собой. Поезд промчался, и снова наступила тишина.
Утренняя звезда сверкала ярче остальных и была настолько хороша, что напоминала молодую красавицу в минуты пробуждения.
Шейх, взобравшись на крышу самого высокого дома, стал призывать жителей к утренней молитве. Сторож и Абу-Омар поспешили на зов, а пастух погнал стадо в деревню.
Вдруг раздался пронзительный крик:
— Волки! Волки!
Сторож стал палить из винтовки. Крестьяне бросились на помощь. Овцы сбились в кучу и испуганно блеяли. Люди кричали, стучали камнями, палками, пытаясь отпугнуть волков. Лаяли собаки, плакали дети.
Фатима с сыном открыли ворота и загнали во двор скотину.
— Ибрагим, Ибрагим, вон волк пробежал! — крикнула Фатима. С перепугу она приняла собаку за волка.
Крики становились все громче, паника постепенно охватила всю деревню. Волки загрызли нескольких овец и барашка. Они были настолько голодны, что не убереглась даже собака Халиля: рассвирепевшие волки сожрали и ее.
Весь следующий день только и разговаривали о волках. Но к утру все успокоилось, жизнь деревни вошла в свою колею, и на заре пастух вышел на площадь, терпеливо дожидаясь, пока хозяева выгонят скотину.
Взошло дневное светило и пробудило к жизни деревья и травы. Крестьяне молились аллаху, чтобы тот послал им щедрое солнце и обильный урожай.
Усталые собаки отдыхали после ночного боя с волками. Сторож, закутавшись в овечьи шкуры и абаю и не выпуская из рук винтовку, улегся прямо на земле, возле дома бека. Абу-Омар с детьми, лишь первые лучи солнца озарили восток, ушел в поле, а Ум-Омар слила молоко в сосуд и отнесла к Фатиме на переработку.
После того как женщины обменялись приветствиями, Ум-Омар сказала:
— Знаешь, Фатима, сколько овец загрызли волки у бедуинов и у Халиля?
— Не везет Халилю! Все беды на его голову валятся. Ну а нас аллах не оставляет своей милостью, хотя из долгов не вылезаем. А так трудно расплатиться с хаджи[7].
— Что делать? Нужда! Мы все в долгу у хаджи. — Ум-Омар тяжело вздохнула.
Фатима вдруг вспомнила о том, что управляющий велел собрать с жителей деревни молоко для бека.
— Ты послала молоко, соседка?
— И не собираюсь. Ведь мы уже посылали на прошлой неделе! Правда, шейх Абдеррахман советовал Абу-Омару не артачиться. Оно и понятно, шейх боится бека.
Да кто знает, зачем он пожалует? Может, не только охотиться на зайцев и обольщать цыганок!
— Пусть аллах заклеймит позором всех грешников! — с негодованием произнесла Фатима. — Управляющий все старается улестить Софию, думает, она ему поддастся. Ох и горят у них глаза на нее! Я Софию предупреждала, чтобы она была осторожна с беком и его управляющим. Ну, сукины дети! Мало им цыганок! Если бек добьется своего, мой муж ни перед чем не остановится, отомстит во что бы то ни стало. Она же родственница! Ты ведь знаешь, брат моего мужа сейчас скрывается у бедуинов, он ударил одного бека в Хомсе — пришлось бежать. Иногда он бывает у нас. Ума не приложу, что делать, если мой муж попадет в подобную историю?!
Ум-Омар сочувственно смотрела на подругу:
— Дай бог, чтоб этот год закончился благополучно!
Их разговор прервала цыганка. Босая, она подошла к женщинам и попросила чашку молока для ребенка, которого несла за спиной.
Оплатить предложила гаданием.
— Нет-нет! — засмеялась Фатима. — Прошлое и настоящее мы знаем, а будущее ведомо одному аллаху! А может, еще и беку.
Ум-Омар подала молоко, а ее сын Мухаммед попросил погадать, но мать сердито прикрикнула на него. Однако цыганка уже вытаскивала из кармана гадальные ракушки.
— Мы сами все знаем, — наступала на цыганку Ум-Омар. — Вечером нас кусают скорпионы, ночью нападают волки, утром приходят гадать цыганки. А желание у нас одно: чтобы бек был доволен, тогда, слава аллаху, мы тоже будем довольны. Ты получила молоко и иди своей дорогой.
— Ты что меня гонишь? Цыгане помогают крестьянам. Мужчины делают для вас разнообразные инструменты, необходимые в хозяйстве, а мы вечерами развлекаем, делаем вам золотые зубы. Так за что же ты нас презираешь? Мы такие же люди, как вы, дети аллаха. Только вы всех боитесь — бека, шейха, управляющего, полностью зависите от них, страдаете, а мы совершенно свободы и можем переходить из деревни в деревню; но мы, цыгане, добрые и очень сочувствуем вам.
— Да, все мы дети аллаха, — примирительно произнесла Ум-Омар. — И любит он больше всего благодарных. Налили тебе молока до краев, и иди!
— Не нужно мне твое молоко. Ты не дашь, другие дадут. Важно сочувствие. А аллаху я благодарна за каждую его милость. Мы ходим по домам, собираем подаяния. Но мы просим, а не требуем. Дадут — спасибо, откажут— корить не станем. Мы такие же бедные, как и вы, и должны помогать друг другу. Вчерашнее представление, надеюсь, вам понравилось?
В это время на пороге появилась еще одна цыганка. Сын Ум-Омар сразу узнал ее.
— Мама, это та самая, что кричала «Молитесь пророку!» и танцевала на канате, гибкая как змея.
— Даже из уст ребенка приятно слышать похвалу.
— Пусть аллах восславит нашего пророка! — произнесла Ум-Омар. — Как ты не боишься ходить по этой веревке?
— Все ради людей. Чтобы интересно им было.
Фатима не смогла пойти на представление й очень жалела.
— Это было на площади. Все пришли, даже женщины, — заметил мальчик.
— Да, и я ходила, — добавила Ум-Омар, — и слышала, как Самира призывала молиться пророку. Ты здорово умеешь ходить по канату! — обратилась она к цыганке.
— Разве только мой номер вам понравился?
— Но твой понравился больше всех.
— Там был мальчик, мой ровесник, — сказал сын Ум-Омар. — Он тоже ходил по канату.
Самира гордо блеснула глазами:
— Это мой сын, ему десять лет.
— Да сохранит его аллах, чтоб никто, не сглазил! Слава пророку, по ты только представь, Фатима, как смело он шел по канату и совсем не боялся. Там была еще девочка. Когда она только успела так научиться! И Нофа, уже немолодая, а всех удивила и совершенно не устала. Посмотрела бы ты на нее, Фатима!
— Как — не устала? Какой труд без пота? — возразила Самира. — Наше умение спасает нас от бедности, это— наша жизнь. Мы приносим людям радость, хотя часто сами страдаем. Вот вчера, когда я танцевала, а муж бил в барабан, наш двухлетний сынишка в шатре метался в жару и бреду. Я шла по канату, но сама думала о больном сыне. И вдруг мне послышался его плач, и я чуть не упала, по вынуждена была идти дальше по канату — ведь это моя работа. С трудом дождалась конца выступления. Так что не думайте, что только вы страдаете, а мы живем в вечном празднике. Одни испытывают муки от бедности, другие — от страха, угнетения, болезней, да еще от усталости.
