— Так и не отведали мы твоего мяса, — с сожалением сказал пастух, который пас овец, и добавил: — Передай жене Аюш, что это я подарил зайца для детей. Смотри-ка! Твои коровы бегут в деревню.
— Их замучили мухи и жара. Вот они и бегут в деревню, там тень, а вечером, когда станет прохладно, вернутся сюда.
Близилось время дойки, и пастух стал созывать овец.
Вскоре оба пастуха и мальчики направились в деревню. Мухаммед разулся, но ногам было больно, и он все время подпрыгивал, наступая на сухие комья земли. Вдруг под ногами зашевелилось что-то мягкое и скользкое.
— Змея, змея! — испуганно крикнул Халед, метнувшись в сторону.
Пастух кинулся к змее и, как только она приподняла голову, изо всех сил ударил ее палкой.
— Благодари бога, Мухаммед, что она тебя не ужалила, а то пришлось бы тебя прямо здесь и хоронить.
Мальчики еще долго приходили в себя от испуга, особенно Мухаммед.
— Спаси и сохрани, аллах, — бормотал Халед, — а длиннющая-то какая!
Змея в самом деле была огромная, ее, длина превышала рост пастуха. По дороге пастух рассказал, как подшутил однажды над старостой. Как-то он, убив змею и закопав ее в землю, хвост оставил снаружи. Староста, как только увидел, тут же упал без памяти. Его отливали водой. А когда узнал, что это был всего лишь розыгрыш, то чуть не убил пастуха.
Мать испугалась, увидев Мухаммеда, до того он был бледен.
— Устал ты, что ли, или беда стряслась?
Омар, соседский мальчик, рассказал ей о змее.
— Аллах велик! Спаси нас, аллах! — взволнованно бормотала женщина.
После дойки овец ягнят пустили к маткам. Забавно было смотреть, как крохотные ягнята, блея еще неокрепшими, дрожащими голосами, быстро, как зайцы, мчались к своим матерям.
Мальчишки разошлись по домам, и Омар подробно рассказал матери обо всем, что видел: об охоте бека, о змее, едва не погубившей Мухаммеда. Ум-Омар поспешила к соседке с поздравлениями — беда миновала ее дом, — а своему сыну, Омару, наказала ни в коем случае теперь не разуваться на пастбище. В благодарность за спасение сына мать Мухаммеда угостила пастуха, убившего змею, молоком и финиками.
Близился вечер, и пастухи снова погнали стада на пастбище. Один из них, тот, что пас коров, шел погруженный в воспоминания. Перед ним, словно в кинохронике, кадр за кадром, проплывали картины всей его жизни, одна печальнее другой. Тяжелое детство, безрадостная юность, каторжный труд. Женитьба на сироте Аюш, которая, будто солнечный луч, озарила его невеселую жизнь. Но ей было только двадцать, а ему уже за сорок, когда братья насильно выдали ее за него замуж. Вот уже десять лет живут они с Аюш, растят шестерых детей, а двадцать — ходит он в пастухах.
Солнце клонилось к западу и постепенно из красного становилось желтым, бросая последние лучи на поля и дома. Оно играло на окнах в доме бека, и казалось, будто там, внутри, полыхает пожар. По деревне сновали женщины. Босые, они несли на головах кувшины с водой. Если же у какой-нибудь из них возникала необходимость пройти мимо дома бека, то она непременно надевала лучшее платье.
Сторож вынес из дома бека стулья и поставил их на возвышении, затем — мангал, чтобы сварить господину кофе. К дому бека вереницей потянулись крестьяне, и каждый со своими нуждами и заботами. Но беку, как всегда, было не до них, он решил показать, какой он меткий стрелок. Под одобрительные возгласы собравшихся бек сначала с шестидесяти, затем со ста и, наконец, с трехсот шагов попал в цель из своей французской винтовки. Он так увлекся стрельбой, что застрелил петуха, бегавшего довольно далеко, и барана.
В это время пастухи уже гнали скот с пастбищ в деревню. А бек все продолжал забавляться иностранной винтовкой и хвастаться:
— Нет цели, в которую бы я не попал!
Потом он взял уже другую, с длинным стволом, винтовку и срезал пулей собаку, сопровождавшую стадо коров.
— До чего же вы метко стреляете, господин! — говорил управляющий.
Пастух был вне себя от горя, что убили его лучшую собаку, и остановился, опираясь на палку. Бек стал целиться в палку, но промахнулся и в ярости выстрелил снова. Кровь брызнула из головы пастуха, и тот замертво рухнул на землю.
Бек вскочил как ошпаренный и визгливо заорал:
— Он притворяется, я не стрелял в него!
Крестьяне, староста и управляющий побежали к пастуху. Вскоре, запыхавшись, вернулся староста и доложил:
— Он мертв, мой господин, аллах завершил его жизнь!
— Замолчи! Ни слова больше об этом! Иди заниматься своими делами!
Бек позвал в дом шейха и управляющего, велел похоронить пастуха, а жене его дать четыре мешка пшеницы и двести лир.
— Да поможет аллах его жене! Такова, правоверные, судьба пастуха. Нет бога, кроме аллаха, а аллах велик. Не беспокойтесь, господин, все будет в порядке, — успокаивал бека шейх.
Табор снялся с места, и Нофа, забежав на несколько минут к убитой горем Аюш, с болью в сердце воскликнула:
— Клянусь, никогда больше не буду танцевать в этой деревне! Пусть аллах с миром примет душу твоего мужа и заклеймит ненавистного бека.
А бек в этот час подъезжал к начальнику станции, но застал там только его жену. Женщина пригласила его войти и сразу заметила — бек не в духе. Между прочим, будто о каком-нибудь пустячке, он рассказал, что нечаянно застрелил пастуха. Заночевать у начальника станции бек отказался, сославшись на то, что торопится на прием к французскому советнику.
— Я понимаю, — сказала женщина. — Ты надеешься встретить там жену начальника станции Хама.
— Возможно. Впрочем, я очень устал от охоты на зайцев.
— Может быть, на цыганок?
— Я не намерен шутить. Лучше приготовь мне чашку кофе, и я поеду.
— Неужели из-за какого-то пастуха ты стал так суров со мною? Выпей вина, и все пройдет.
— Нет, только кофе. Этот нелепый случай расстроил все мои планы. Мне так хотелось провести вечер с Нофой и с тобой.
Выпив кофе, бек на прощание поцеловал ее, пообещав в ближайшее дни опять приехать.
Шейх Абдеррахман прочел вечернюю молитву в доме погибшего пастуха. К вдове пришли соседки и вместе с ней оплакивали убитого. Но Аюш была безутешна, и дети испуганно жались к матери.
Шейх все не мог решить, обмывать ли покойника[8], но староста требовал соблюдения всех обрядов. Пусть люди считают, что пастух умер своей смертью, по воле аллаха. Обмывал его сам шейх.
Один из крестьян, копавших могилу, Юсеф, сказал:
— Мы роем могилу не только пастуху, но и самим себе, своему человеческому достоинству. Бек спокойно застрелил бы любого из нас, а потом как ни в чем не бывало пошел бы к своим любовницам.
Когда могилу вырыли, пастуха положили на снятую с петель дверь и понесли на кладбище.
Впереди шел шейх Абдеррахман. Селение оглашали протяжные возгласы:
— Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед его пророк!
Женщины старались помочь несчастной Аюш и взяли на некоторое время ее детей к себе.
Похоронили пастуха уже перед вечерней молитвой, при свете фонарей, и после похорон все собрались на площади. Сердца крестьян пылали гневом и ненавистью.
— Когда же наступит конец произволу? Сколько еще будет терзать нас этот бек?!
— А что мы можем сделать?
— Нет дерева, равного аллаху по высоте, нет человека, равного ему по силе. Каждому злодею придет конец!
Тот, кто завел этот разговор, испуганно произнес:
— Говорите тише, чтобы староста и управляющий не услыхали. Когда-нибудь кончится этот гнет. Но когда — никому не известно. А может, и не наступит этот день. Только, сердцем чую я: вслед за пастухом и наш черед.
Взошла луна, рассекая тьму, залила призрачным светом поле и деревню. Управляющий с шейхом отправились в дом к Занубие и, едва переступив порог, попросили чаю.
Занубия пошла на кухню, размышляя вслух:
— Жаль беднягу. И жену жаль, совсем еще молодая, а уже осталась с кучей детишек на руках.
Занубия вернулась в комнату и сказала:
— Чай кончился, пойдите принесите.
Управляющий недовольно вскочил с места:
— Брат он тебе, что ты так убиваешься? Нам всем его жаль, но на все воля аллаха.
А шейх добавил:
— Что случилось, то случилось, а его уже не вернешь.
— Сказала же я, нет чая.
Управляющий был до такой степени взбешен, что стал всячески поносить Занубию, и вместе с шейхом они пошли к беку. Занубия проводила их взглядом, полным ненависти:
— Да падет на головы ваши проклятье аллаха!
На следующий день шейх проводил вдову на кладбище, укутавшись в черные одежды. Аюш несла на руках больную дочь, на плече у нее сидел сынишка, а следом шел ее брат, приехавший на похороны. Солнце уже было высоко, когда они дошли до кладбища. Шейх читал фатиху[9], а брат Аюш молился. Вдова выплакала все слезы, и сейчас глаза ее были сухи.
