Ознакомительная версия.
Нам оставалось лишь засучить рукава и за зиму привести мотоциклы в порядок: откапиталить «Тенери», заменить амортизатор на «Артесии», поменять сальники, цепи, фильтры, проделать кучу другой не менее полезной работы. Но мы все это сделали, вынесли, выдюжили и в физическом, и в моральном, и в финансовом смысле. Нас ждало впереди приключение. Приключение, без которого жизнь наша становилась бессмысленной и неуютной, без которого мы оба становились несчастными, маленькими, обычными людьми.
Нет, серьезно! Городская квартирка слишком тесна, чтобы в ней без ссор и трений могли уживаться мужчина и женщина. За зиму мы надоедали друг другу, и только осознание того, что скоро нас ждет дорога, примиряло нас. А осенью, после всех трудностей дороги, мы с новой силой осознавали, насколько мы зависим друг от друга, насколько тонка ниточка, на которой так часто висит человеческая жизнь, насколько полно мы дополняем друг друга: он — как сильный мужчина и защитник, способный постоять за себя и заступиться за меня и часто — найти выход из, казалось бы, безвыходной ситуации, и я — как более слабая, но зато и более авантюрная женщина, которая всегда может позаботиться о тех бытовых мелочах, о которых мужчины забывают и вспоминают лишь тогда, когда им что—то крайне нужно, и которая всегда может придумать, куда бы нам податься на мотоциклах на этот раз, но не всегда адекватно оценивающая свои силы, и поэтому не всегда способная выполнить задуманное. В общем—то, мы были оба—два. И ни один из нас ни за что бы не отказался от путешествия на мотоциклах в пользу, например, отдыха на Красном море. Или хорошей работы. Или денег. Только там, в дороге, мы понимали, что друг без друга — мы — каждый из нас — только половинка целого, только часть чего—то большего. Важная, нужная и полноценная часть, но — часть. И только неизвестно где — в тайге, в горах, в степи, под проливными ливнями и метущими ветрами, под символической защитой палаточного тента мы вдруг становились чем—то целым, чем—то единым, тем, чем мы должны были бы быть всегда. И не было тогда ничего надежнее для меня, чем его плечо, и не было ничего вкуснее, чем мной порезанный последний хлеб, и горечь крепкого чая становилась слаще самого сладкого алтайского меда, и тонкие вязочки палаточных колышков держали крепче стального канта, и не было уже мочи ехать дальше, но мы вставали — и ехали, находя силы где—то в глубине души, в глубине сердец. Ехали, потому что всегда понимали — помочь друг другу можем только мы сами. Больше никого в мире нет. Точка.
Ой—ой—ой! Я уже вижу, как начинают хмуриться брови брутальных мужчин! «А как же братишки? — слышится хриплый бас. — Женщина нас ни в грош не ставит! Да нас только крикни!.. Да мы!»
Нет, нет и нет. Стенька Разин не зря выбросил за борт заморскую княжну — бес поселился в рядах вольных казаков, стоило лишь атаману ненадолго обзавестись подругой. Имя этому бесу — ревность. У других—то такой подруги не было. И низложили бы своего удачливого атамана более невезучие мужички, одолеваемые по ночам нехорошими мыслями. Мыслями, которые нашептывали им, что Стенька—то, поди, такой же, как я, а я — не хуже, а значит, и я мог бы сейчас повелевать казачками и лежать на коврах с мусульманской княжной!.. Это я мог бы зарываться лицом в черные волосы и гладить шелковую нежную кожу, пахнущую восточными благовониями… И не факт, что, взбунтовавшись, казачки не убили бы обоих. А так Стенька и с бабой потешился, и в атаманах остался.
Мораль сей басни: в мужской компании женщине не место. Нет, наверное, современные, подкачанные брунегильды в мужской компании и на Северный полюс добираются, и на Эверест ходят. «Пашут» в походе наравне с мужиками, и уважать себя заставят или кулаком, или метким находчивым словом. Но, к моему огромному сожалению, я не такая — здоровьем и выносливостью меня Бог обидел, по утрам я встаю с трудом, по ночам в палатке часто вообще не сплю, тревожно прислушиваясь к лесным звукам. Зато — на раз! — могу проехать восемьсот километров на «Урале» и очень не люблю падать на гравийке — уже просто надоело, ноги по ночам ноют, болит спина. А еще Бог наградил гонором, которого всегда с лихвой хватало и на меня, и на Андрея. Так что ездим мы с некоторых пор вдвоем, что нас вполне устраивает. И в бытовом отношении все гораздо проще.
Ну, наверное, наконец—то надо рассказать о нас. Нам обоим уже за тридцать, и мы вступили в ту пору, когда вроде бы до заката еще далеко, однако же, его подступающие признаки уже начинают проявляться.
Обычно автор сначала приступает к описанию своих спутников, а уж потом — пару слов говорит о себе. Рискну поступить наперекор традициям. И не потому, что я так люблю себя, а потому, что хотелось бы оставить о нас все же благоприятное впечатление, а ведь последнее запоминается лучше.
Итак, мне тридцать пять лет. Много это или не очень? Для двадцатилетней девицы — столько не живут! Для моей матушки, которой уже за семьдесят — самая юность. Я хороший журналист, но в нашем городе хороших журналистов много. Предложение превышает спрос, а, следовательно, моя зарплата никогда не будет настолько большой, как мне хотелось бы. В этом есть и свои плюсы — я пишу о том, о чем мне хочется писать, и стараюсь при этом не кривить душой и не поступаться совестью. Это не всегда получается, потому что профессия журналиста вообще очень зависима — бедный корреспондент зависит от мнения редактора, даже от мнения корректора, от мнения учредителя газеты и от всяческих политических веяний и течений. Но я стараюсь. У меня не так уж много имущества — половинка двухкомнатной квартиры, шесть соток дачи, так и не оформленные в собственность, да вот еще мотоцикл… На счету — только то, что удается накопить к лету — на бензин. И все? — спросите вы. И все, — отвечу я. И никаких перспектив. Можно было бы переехать куда—нибудь в другой город, например, в Новосибирск, и я не раз думала об этом, но меня держит Андрей — он уже пятнадцать лет работает на нашем нефтеперерабатывающем заводе. У него замечательная специальность — он «чистильщик». А что это такое? — спросите вы. Отвечу словами одного коллеги Андрея: «Чистильщик — это пошти што слесарь!» Вы ничего не поняли? Я — тоже. Шучу—шучу. Это суперквалифицированный чернорабочий. А вот теперь я не шучу. Потому что всяческие рационализаторские предложения, энтузиазм и знание специфики производства — это он. Высокие премии и всяческие грамоты и почетные листы — это снова он. Пятнадцать лет на одном месте — это не шутка. Я бы сошла с ума, а его все это радует. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она…».
Но давайте закончим обо мне. Ценят ли меня хотя бы морально? Не уверена. Незаменимых людей нет, а в журналистике и подавно. Так что мотоциклы для меня — единственная отдушина, чтобы не впасть в отчаяние и не пополнить ряды обитателей местного клуба душевнобольных.
Я не красавица, и никогда ей не была. Но до двадцати одного года у меня была прекрасная фигура, красивые ноги. Потом вдруг оказалось, что я склонна к полноте. А еще у меня широкая спина и тонкие, длинные ноги и руки. Руки даже слишком длинные — из—за этого я не могу подобрать себе женскую одежду по размеру — рукава всегда коротковаты. Поэтому я ношу джинсы и ветровки, мужские джемпера и футболки. Ах да, в гардеробе у меня висит прекрасный костюм, и вечернее платье там тоже есть, но надевать все это некуда, да и незачем. Но — баста! Давайте перейдем к более приятному. К Андрею.
Ему тридцать три, и у меня всегда оставалось ощущение, что он живет так, как хочет. И не потому, что он достиг всего, чего хотел, но потому, что ему не надо много. Он вполне доволен и своей работой, и своей зарплатой, он счастлив, когда работает на даче: когда строит дом или отделывает его изнутри. Он удовлетворен, когда после тяжелого, физически трудного дня, на плите его ждет кастрюлька с борщом и я. Он счастлив, когда его мотоцикл «делает» в слепом повороте с подъемом какой—нибудь джип. И он считает верхом блаженства проехать по трудной дороге в дождливой, холодной тайге там, где до него не проходил еще ни один мотоциклист.
Его внешность… Но надо ли говорить о внешности мужчины? Надо. Он красив. В этой красоте есть мягкость, женственность. Я помню, как кто—то из водителей взахлеб рассказывал мне о двух девушках на тюнингованных «Уралах», которых он встречал на Байкале возле Листвянки. Я быстро поняла, что речь шла о нас с Андреем — в шлеме его можно было принять за девицу. По крайней мере, тогда. Теперь уже нет — за последние годы он заматерел, поправился, лицом озаботился, и мало уже что осталось от улыбчивого, веселого парня. Синие глаза смотрят строже, голос тверже, а сам он стал резче, грубее, и даже я иногда не знаю, чего от него ждать. Иногда, глядя на него, я думаю о том, какие еще сюрпризы ждут нас впереди, как мы будем изменяться с годами — он и я, как будем изменяться внешне и как — внутренне? Я сильно изменилась даже за эти шесть лет. Как? Раньше я ничего не боялась.
Ознакомительная версия.
