— Извините, вы случайно не видели молодого человека, который часов около десяти утра зашел в один из этих домов? Высокий, в синем костюме, с букетом цветов.
Мальчишка лет двенадцати остановился рядом, переводя взгляд с одной женщины на другую, а заодно поглядывая и на младенца.
— Послушайте, — сказала женщина усталым голосом, — в десять утра я купаю ребенка. Как, по-вашему, стану я в это время глазеть на всяких прохожих?
— С большим букетом? — спросил мальчишка, дернув ее за полу пальто. — Это был большой букет? Я его видел, миссис.
Она взглянула на сорванца, тот нагло ухмылялся.
— В который дом он вошел? — спросила она недоверчиво.
— Хотите с ним развестись? — поинтересовался нахал.
— Нехорошо говорить такие вещи, — упрекнула его женщины, покачивая коляску.
— Я видел его, ну вот как вас. Он в тот дом зашел, — заявил мальчишка, указывая пальцем на соседнее здание. — А я за ним, и он дал мне четвертак. «Сегодня мой день, малец», — так он мне сказал. А вы дадите мне четвертак?
Она дала ему бумажный доллар.
— Какая квартира?
— На самом верху, — сказал мальчишка, пятясь от нее с зажатой в кулаке купюрой. — Я тащился за ним дотуда, пока он не дал мне четвертак. На самом верху. Значит, будете разводиться?
— У него были цветы?
— Ага, — сказал мальчишка и перешел на противный визг. — Разведетесь с ним, да? Хотите поймать на измене?
И двинулся вниз по улице расхлябанной походкой, вопя во все горло:
— Сейчас она подловит парня на измене! Попался бедолага, каюк ему теперь!
Женщина с коляской не сдержалась и фыркнула.
Парадная дверь оказалась незапертой; в подъезде не было ни звонков, ни табличек с именами жильцов. Узкая замызганная лестница вывела ее на верхнюю площадку с двумя дверьми. На полу перед одной из них валялись куски бечевки и скомканная обертка из цветочного магазина — тут уж не ошибешься.
За дверью как будто звучали голоса. Она постучалась и в следующий момент запаниковала: что сказать Джейми, если он сейчас откроет? А голоса за дверью сразу смолкли. На повторный стук никто не ответил, хотя ей слышались звуки, похожие на сдавленный смех. «Он мог еще раньше заметить меня из окна, — подумалось ей. — Квартира выходит окнами на улицу, а этот мальчишка поднял жуткий шум». Подождав, постучала снова — никакой реакции.
Тогда она перешла к соседней двери, которая отворилась при первом же толчке, а там — пустая мансардная комната с голыми стенами и некрашеным полом. Перешагнула порог и огляделась: ничего, кроме бумажных мешков с ободранной штукатуркой, старых газет и раздавленного чемодана. Услышав рядом какой-то шорох, подумала о крысах и тут же увидела одну — сидит у стены, задрав злобную мордочку и вперив в нее глаза-бусинки. Кинулась прочь и, поспешив хлопнуть дверью, защемила и порвала ситцевое платье.
Она была уверена, что в соседней квартире кто-то есть, поскольку там звучали голоса и время от времени — смех. Впоследствии она возвращалась сюда много раз — в первую неделю ежедневно. Заходила утром, по пути на работу, и вечером, возвращаясь домой, к своему одинокому ужину. Но как бы долго и сильно она ни стучала, никто ей так ни разу и не открыл.
Дэвид Тернер, у которого все движения были какие-то порывистые и суетливые, семенил от автобусной остановки в сторону дома. У бакалейной лавки на углу он остановился, что-то припоминая. Наконец с облегчением вспомнил: масло. Утром, еще по пути туда от дома к автобусной остановке, он твердил себе: «Не забудь вечером купить масло… не пройди мимо бакалеи… не забудь про масло». Он вошел внутрь и пристроился в конец небольшой очереди, озирая ряды банок на полках. Консервированная свиная колбаса не годится, а говяжья солонина уже приелась. Взгляд задержался на подносе с горой свежих булочек; тем временем стоявшая впереди женщина расплатилась, и продавец обернулся к нему.
— Почем у вас масло? — спросил Дэвид.
— Восемьдесят девять центов, — бодро сообщил продавец.
— Восемьдесят девять? — Дэвид поморщился.
— И ни центом меньше, — отрезал продавец, переводя взгляд на следующего клиента.
— Четверть фунта, пожалуйста, — сказал Дэвид. — И полдюжины булочек.
Он нес домой пакет с покупками и раздраженно говорил себе: «Ноги моей больше не будет в этой лавчонке, раз там не уважают даже постоянных покупателей».
В почтовом ящике обнаружилось письмо от мамы. Он пристроил его поверх пакета с булочками и поднялся на третий этаж. У Марсии — на лестничной площадке было всего две квартиры — света не было. Дэвид открыл свою дверь, вошел и щелкнул выключателем. Сегодня, как и каждый вечер, его приветливо встречал родной дом: холл-прихожая со столиком, четырьмя добротными стульями и ноготками в вазе на фоне светло-зеленой стены, кухонька и комната, потолок в которой доставлял Дэвиду немало хлопот — штукатурка в углу все время отваливалась, и, казалось, никакая сила в мире не способна удержать ее на положенном месте. Дэвид утешал себя мыслью, что в доме поновее, где штукатурка не осыпается, ему за те же деньги не удалось бы снять отдельную квартиру с холлом, кухней и такой большой комнатой.
Он вынул из пакета масло и сунул в холодильник, а булочки убрал в хлебницу. Затем аккуратно свернул пакет и спрятал его в ящик кухонного шкафа. Повесил пальто в чуланчик, прошел в комнату (которую именовал гостиной, хотя она же служила и кабинетом, и спальней), зажег настольную лампу. Ему всегда нравилось сочетание желто-коричневых тонов; он сам покрасил письменный стол, книжный шкаф, тумбочки и стены, а после обегал весь город в поисках желтовато-коричневых твидовых портьер. Результатами своих трудов он остался доволен: темно-коричневый ковер на полу гармонировал с самыми темными нитями на клетчатых портьерах, мебель отливала густой желтизной, а покрывало на диван-кровати и абажуры имели теплый оранжевый оттенок. А ряды комнатных цветов на подоконниках привносили в эту палитру толику живой зелени. Неплохо бы поместить что-нибудь декоративное на тумбочку; он присмотрел еще одну вазу для ноготков из полупрозрачного зеленого стекла, однако не мог позволить себе эту покупку сейчас, и без того слишком потратившись на столовое серебро.
Всякий раз при входе в гостиную он не мог удержаться от мысли, что это самое уютное жилище из всех, какие у него были. Вот и сейчас он, как всегда, медленно обвел взглядом диван, портьеры, книжный шкаф, представил себе зеленую вазу на тумбочке и, вздохнув, повернулся к письменному столу. Взял ручку из подставки и чистый лист из отделения для бумаг и аккуратно вывел: «Дорогая Марсия, не забудь, что мы сегодня ужинаем. Жду тебя в шесть». Подписался буквой Д и взял из желобка для карандашей запасной ключ от квартиры Марсии. Ключ этот хранился у него, поскольку Марсии, как правило, не оказывалось дома, когда доставляли белье из прачечной, приходил мастер починить холодильник, телефон или вставить разбитое окно, и кому-то надо было впустить их в квартиру, а домовладельцу не хотелось взбираться на третий этаж со своим ключом. Марсия никогда не предлагала взять на хранение запасной ключ от квартиры Дэвида, а сам он ее не просил — ему нравилось быть обладателем единственного ключа, который надежно и весомо лежал в кармане, только ему давая доступ в его святая святых.
Оставив свою дверь распахнутой, он пересек темную лестничную площадку, открыл квартиру Марсии и включил свет. Планировка была точь-в-точь как у него — прихожая, кухонька, комната, — но здесь он бывать не любил. Уж очень это напоминало вселение в его собственную квартиру, когда в первый день он был близок к отчаянию при мысли, как много здесь потребуется вложить сил, чтобы привести помещение в нормальный вид. В квартире Марсии царил полный кавардак; пианино, недавно привезенное одним из ее приятелей, стояло в прихожей, частично перекрывая вход в комнату, где все было так забито всяким хламом, что невозможно было и думать разместить его там; постель Марсии стояла неприбранной; грязное белье кучей валялось на полу. Окно с утра оставалось открытым, и ветер разметал по комнате счета, письма и прочие бумаги. Дэвид притворил окно, но не стал собирать чужие документы и поскорей вышел, оставив записку на клавиатуре пианино и заперев за собой входную дверь.
Вернувшись в свое уютное гнездышко, он с энтузиазмом взялся за приготовление ужина. Еще накануне он потушил небольшой кусок мяса и съел от него совсем чуть-чуть, и теперь достал мясо из холодильника, порезал тонкими ломтиками и разложил на блюде, украсив петрушкой. Тарелки были оранжевыми, почти того же оттенка, что и диванное покрывало, и он испытывал воистину эстетическое наслаждение, раскладывая на них листья латука и огуречные дольки. Он поставил на огонь кофейник и сковороду с нарезанной картошкой, открыл окно, чтобы выветривался запах жареного, и приступил к сервировке стола. Первым делом скатерть — разумеется, бледно-зеленая. Затем пара свежих зеленых салфеток, оранжевые тарелки и чашки с блюдцами. В центре стола — булочки на подносе и солонка с перечницей в виде потешных зеленых лягушат. Два бокала — купленных по дешевке, но с зелеными ободками, что в данном случае важно, — и, наконец, дражайшее столовое серебро. Долго, вдумчиво и старательно Дэвид собирал столовое серебро; сперва купил набор для двоих и, постепенно его пополняя, сейчас имел уже достаточно предметов на четверых, а для полного комплекта на шесть персон не хватало только салатных вилок и суповых ложек. Выбранный им изящный, но не слишком причудливый узор прекрасно гармонировал с любой сервировкой. Каждое утро за завтраком он с превеликим удовольствием поочередно пускал в ход блестящую серебряную ложку для грейпфрутов, элегантный ножик для масла, массивный нож для разбивания яичной скорлупы и ложечку для кофе, сахар в который он накладывал специальной «сахарной» ложечкой. Столовый набор хранился на верхней полке шкафа в специальном футляре, предохраняющем серебро от окисления. Дэвид бережно снял футляр с полки и выложил на стол приборы для двоих, каждая вещь на своем правильном месте — ножи, десертные вилки, салатные вилки, вилки для пирога, вилки для холодных закусок, столовые, десертные и чайные ложки, а также ложечка в сахарнице. Когда все необходимые принадлежности на две персоны были приготовлены, он убрал футляр с остальным серебром в шкаф и еще раз придирчиво оглядел стол: все сияло, все было в лучшем виде. После этого он перешел в гостиную — читать мамино письмо и дожидаться Марсии.
