Ни одной пригодной папиросы! Алныкин выбросил смятую пачку. Неподалеку столовая, но там полно пьяных эстонцев и к буфету не прорваться. Одна дорога — в гарнизонный Дом офицеров. В темноте узких улиц он заблудился бы, не помоги ему школьница, девчонка с портфелем, которая и на папиросы навела его, подведя к еще не закрытой лавке. Она же многословно рассказала, как доехать до порта. Коробка конфет, едва уместившаяся в ее портфеле, была куплена в той же лавке, и букетик цветов, ошеломивший девчонку.
На кораблях в Западной Драгэ уже сыграли «Команде вставать!», когда буксир пришвартовался рядом с «Софьей Павловной». Алныкин удовлетворенно вздохнул, оглядывая бухту. Все на месте, семья в сборе, все дивизионы обеих бригад, десантные баржи и монитор «Выборг», бывший финский броненосец береговой обороны, БК-133 приветственно светит огнями. Помощник прослезился, прижимая к груди шампанское, командир пожаловался на него: в день похорон Сталина нецензурно выражался. «С глазу на глаз или в присутствии личного состава?» Командир не знал, хотел навести справки у личного состава, но был вовремя остановлен.
Еще до подъема флага Алныкин доложил командиру дивизиона о прибытии, после чего закрутилась обычная бригадная карусель, на катерах — отработка задачи No 1 по «Курсу подготовки надводных кораблей», сплошная тягомотина. На воскресенье помощник намечал пикничок с шампанским и медсестрами. Выход в море — по плану — в среду или четверг.
Вдруг утром прибежал рассыльный: «Лейтенанта Алныкина — к командиру бригады!» Самая просторная и удобная каюта на плавбазе заполнена массивной фигурою комбрига, с трудом скрывавшего злость: командир БЧ-2 БК-133 совершил нечто, чернящее офицерский коллектив, и ему предлагается немедленно убыть в город, в военно-морскую базу Таллин для дачи объяснений.
— Разрешите узнать, куда именно? И кому давать объяснения? — опешил Алныкин.
— И какие объяснения?
Комбриг вчитался в текст на бланке. Поднял на Алныкина ставшие незрячими глаза.
— Начнете с погранкомендатуры… Командировка на трое суток уже выписана, буксир уходит через час.
Ни минуты на разговор с командиром, но помощник уже учуял беду, прибежал, губы его тряслись, Алныкин успокоил друга и собутыльника: ни в Ленинграде, ни в Мурманске, ни здесь, в Таллине, в комендатуру он не попадал и ни в один из похоронных дней о Вожде ни хорошо, ни плохо не отзывался. На всякий случай помощник принес Алныкину свои и командирские деньги. Сходню подняли, буксир отвалил от пирса. На душе было тревожно, вспоминалось то злосчастное утро, когда с классным журналом под мышкой он, курсант Алныкин, пришел на кафедру военно-морской географии, неделю спустя после похорон капитана 2-го ранга Ростова.
В Порккала-Удде — дождь и туман, в Таллине светило холодное мартовское солнце. Алныкин отметился на КПП, в погранкомендатуре бывать ему не приходилось, но он туда и не спешил, год назад ему спешка обошлась дорого, и обдуманная неторопливость принесла сейчас плоды. У КПП Алныкина окликнул командир застрявшего в Гидрогавани порккалауддского тральщика. Пугливо оглядываясь, нервно похохатывая, не решаясь своими именами называть вещи всем понятные, командир поведал о дичайшем происшествии в главной базе флота. Вечером 13 марта около 22.00 некая пожилая эстонка выскочила из дома на улицу за внуком, стала искать его, и вдруг перед нею вырос одетый во все черное мужчина, который наставил на нее пистолет и приказал исполнять все, что он скажет. Онемевшая от страха женщина возражать не стала. Тогда мужчина расстегнул пальто, оказавшееся морской шинелью, а вслед за ним и брюки.
Старухе было приказано взять рукою выпростанный из брюк предмет и идти в сторону Ратушной площади, что она и сделала под дулом пистолета. Человек в морской черной шинели командовал ею, как рулевым при плавании в узостях:
«Правее… левее… так держать…» У ресторана «Глория» его поджидали двое мужчин в таких же шинелях. «Вот и я! — раздался голос за спиной старухи. — Прошу убедиться». Светящиеся шары у входа в «Глорию» позволили эстонке рассмотреть мужчин. «Все в порядке, мамаша, — сказал один из поджидавших. — Отдай швартовый конец!» Затем последовало: «Ты выиграл, Мишка. Держи!» Офицер, застегнув шинель, пересчитал врученные ему деньги, разделил их на две части и одну из них сунул старухе в карман пальто. «Тво доля!» — услышала она, и ноги понесли ее прочь, к дому, на улицу Пикк. О внуке она уже забыла, как и о том, что у нее в кармане, и лишь через полчаса, достав оттуда две тысячи рублей, пришла в милицию, уронила на стол дежурного деньги и расплакалась. Милиция немедленно связалась с комендатурой города, о происшедшем поставили в известность командующего флотом, всех находящихся в «Глории» офицеров предъявили озлобленной женщине, но ни один из них не был ею опознан. Весь вчерашний день, продолжал рассказывать командир тральщика, велась облава на офицеров плавсостава базы, которые сошли в пятницу на берег или могли сойти, всех уже, кажется, перетаскали, теперь вызывают тех, чьи корабли заходили в Таллин, но корабли-то на переходе в Кронштадт и Вентспилс, попробуй найти шутника. Скандал! Самого командира тральщика не трогают, у него алиби, сегодня утром какой-то тип из военной прокуратуры побывал на корабле и установил точно: с вечера пятницы до полудня субботы командир безотлучно находился в каюте.
Командир тральщика, старший лейтенант, давний выпускник Училища имени Фрунзе, никогда в Порккала-Удде не снизошел бы до дружески-предостерегающей беседы с только что выпущенным лейтенантом на должности командира БЧ-2 БК, но здесь, в Таллине, они были своими людьми. Офицеры Порккала-Удда к тому же недолюбливали всех причисленных к главной базе, и завидуя им, и презирая легонечко. Командир тральщика авторитетно заявил, что злостного шутника искать надо где угодно, но только не в Порккала-Удде. Именно в отдаленной от нормальной жизни базе, в местах, лишенных женщин, мужчина не осмелится вести себя так кощунственно.
На прощание командир тральщика предложил Алныкину не стесняться, помощник его в отпуске, каюта свободна, переночевать можно.
Два офицера, капитан 3-го ранга и капитан в зеленой форме, набросились в погранкомендатуре на Алныкина, обвиняя его в нарушении двух приказов и одной инструкции, и Алныкин вынужден был признать ошибку. Возвращаться в Порккала-Удд из отпуска надо было тем же путем, каким он покидал базу, то есть через Выборг, поездом Ленинград-Хельсинки, к нему прицепляли два вагона до Кирканумми. Погранкомендатура в Выборге считает Алныкина пропавшим, раз он в назначенный срок не вернулся в базу поездом. Кроме того, негодовали оба офицера, на буксир Алныкин проник, так и не отметившись на КПП и не поставив штамп на отпускном… Володя слушал и ждал, когда приступят к главному, а те почему-то медлили, чего-то недоговаривали, с надеждой хватали трубку при каждом телефонном звонке, и наконец долго-жданная команда поступила.
— Так точно, товарищ майор, здесь он, все сходится, — отрапортовал капитан.
— Понял… понял… Пойдем! — это уже было сказано Алныкину. — К коменданту города.
По пути капитан грубо, кратко и честно рассказал о чепе в пятницу, нещадно матеря офицера, который вздумал сразу после смерти Сталина выкидывать флотские штучки с бабами. Сейчас не время для шуточек, всех трясут основательно, пограничников тоже, внезапно обнаружилось, что сухопутная граница в Порккала-Удде на замке, а морские ворота — распахнуты настежь.
Из-за этой пятницы стали проверять всех отбывающих из Таллина, оказалось — одна из женщин, что вместе с ним, Алныкиным, шла на буксире в Порккала-Удд, пропуска в базу не имеет.
Капитан передал Алныкина дежурному по комендатуре, а тот повел его на второй этаж, показал на дверь: «Жди!» Алныкин сел. У него было время подумать. Ищут того самого офицера, которого он видел неподалеку от комендатуры, на той же улице Пикк, в ста метрах отсюда. Командир тральщика прав, конечно, отметая подозрения от офицеров Порккала-Удда. Они, спору нет, обросли шерстью, одичали, но именно поэтому не способны хулиганить так, как этот тип, который возмутил пограничников, эту несчастную женщину и, естественно, коменданта города и гарнизона. Для дикарей — а к ним можно отнести всех мужчин Порккала-Уд-да — их детородный орган — символ могущества и превосходства над женщинами, которым возбраняется не по делу прикасаться к нему. То пари могли заключить только какие-нибудь офицеры главной базы флота, причем не плавсостав, а бездельники, которым неведомы муки маневрирования в шхерном районе. Офицерам Порккала-Удда до чертиков надоели эти команды на руль «левее, правее», некоторые командиры катеров садятся на рубку, ногами опираются на плечи рулевого и так, ногами, командуют.
«Нет, это не офицер из Порккала-Удда», — думал он, прислушиваясь к разговорам за дверью, к смеху в комнате. Умолкли наконец. С растерянной и чуть виноватой улыбкой вышел старший лейтенант в форме плавсостава, кивнул ему: иди, твоя очередь. Алныкин вошел, доложил. Два стола в комнате, два человека, справа — флотский майор, погоны с красным просветом, глаза нехорошие, лицо такое, словно он только что выпил и закусил не наскоро, а плотно. Слева же в дальнем углу — мужчина лет тридцати в штатском, одет по ленинградской моде, светлый галстук при темной рубашке, высокий и белобрысый.
