Он решил собрать труппу у себя в гардеробной. Пол Гарнер и Бенни Уорт были в смокингах, Кэрол Конуэй — в своем огненно-красном платье тончайшей ткани. Все были немного не в себе, поскольку такое случилось впервые, чтобы Гарольд собрал всех перед представлением. «Не могу, конечно, гарантировать на сто процентов, но у меня есть подозрение, что нынче мы будем выступать перед мистером Гитлером», — сообщил он. Все чуть не лопнули от гордости и удовольствия — еще бы, такая удача! Бенни Уорт, прирожденный артист, отлично умеющий работать в групповом танце, сжал тяжелый правый кулак и, посверкивая бриллиантом в перстне, которым он не раз наносил конкурентам увечья, заявил густым голосом, пробивающимся сквозь дым сигары: «Насчет этого сукина сына можешь не беспокоиться».
Кэрол, у которой слезы были всегда наготове, посмотрела на Гарольда уже полными влаги глазами:
— А они знают, что ты…
— Нет, — перебил он ее. — Но завтра мы отсюда смываемся. Вернемся обратно в Будапешт. Я просто не хочу, чтобы вас вырвало, когда вы увидите, что он сидит в зале. Ведите себя как обычно, танцуйте, а завтра мы будем в поезде.
Над круглой сценой клуба висела массивная люстра, бросая вниз мигающие потоки света, и это здорово раздражало Гарольда, который не доверял ничему, висящему над головой, когда он выступает. Розовые стены были украшены мавританскими арабесками, столешницы были из зеленого стекла. Труппа разглядывала зал сквозь щели в занавесе за спинами оркестрантов. Ровно в полночь герр Бикс, распорядитель, остановил оркестр, вышел на середину сцены, извинился перед битком набитым залом за перерыв в танцах и уверил аудиторию в своей признательности за то, что они соизволили собраться здесь этим вечером, а затем объявил, что теперь «долг» призывает его попросить всех удалиться. Поскольку обычно клуб закрывался около двух ночи, все вообразили, что произошло нечто чрезвычайное, а произнесенное вслух слово «долг» заставило предположить, что чрезвычайность ситуации как-то связана с нынешним режимом, так вся толпа в несколько сотен посетителей, лишь едва слышно выражая удивление, собрала каждый свои вещички и по одному убралась на улицу.
Некоторые пошли пешком, другие сели в такси, а оставшиеся застряли на тротуаре, глазея на уже снискавший известность длинный «мерседес», появившийся из-за угла и свернувший в переулок позади клуба. Сзади и спереди его сопровождали три или четыре черные машины, полные людей.
Сквозь щель в занавесе Гарольд и его труппа, пораженные, смотрели, как человек двадцать офицеров в мундирах расселись вокруг фюрера, чей стол был придвинут к сцене и установлен футах в десяти от нее. Рядом с фюрером сели чудовищно толстый и легко узнаваемый Геринг, еще один офицер и Фуглер. «Вообще-то они все казались нам чудовищно огромными; по крайней мере такими они выглядели в своих мундирах», — рассказывал Гарольд. Официанты наливали им воду в бокалы, напомнив Гарольду, который и сам практически не пил спиртного, о вегетарианских привычках Гитлера. Бикс, распорядитель «Кик-клуба», обежавший сцену по заднику, тронул Гарольда за плечо. Мохаммед, сейчас не склонившийся в три погибели над клавиатурой, но выпрямившийся как стрела, уловил сигнал Бикса и уронил унизанные перстнями пальцы на рояль и вместе с ударником, поддержавшим его своими щетками, повел тему «Чай на двоих». И Гарольд вышел на сцену. Рисунок танца был простейший, проще некуда. Гарольд солировал, ступая сперва мягко, потом перешел на чуть шаркающий степ, потом, на третьем повторе основной темы, из-за кулис справа и слева появились Уорт и Гарнер, работая ногами в стиле кекуок, и наконец выскочила Кэрол, великолепная и соблазнительная, игриво замерла и понеслась вокруг партнеров, то сходившихся в сложных фигурах, то вновь расходившихся. Через минуту потрясенному до глубины души Гарольду при виде наводящего на всех ужас лица Гитлера стало ясно: этот человек испытывает нечто вроде полнейшего, глубочайшего изумления. Труппа перешла на громкий степ, каблуки выстукивали по полу сцены дробь, и Гитлер теперь словно застыл на месте, ошеломленный и завороженный стремительным ритмом, неподвижно положив на стол сжатые кулаки, вытянув напряженную шею и чуть приоткрыв рот. «Мне даже показалось, он испытывает оргазм», — рассказывал Гарольд. Геринг, который «теперь походил на большого толстого ребенка», слегка постукивал по столу ладонью и изредка довольно смеялся, снисходительно и покровительственно. И конечно же, вся их свита, видя явное удовольствие начальства от танца, тут же дала себе волю, заорала одобрительно «хо-хо!», соревнуясь, кто громче проявит ни с чем не сравнимый восторг. Гарольд, не в силах что-либо изменить, лишь наслаждался собственным триумфом, буквально порхая на кончиках пальцев. После стольких часов тревоги и беспокойства этот поразительный взрыв почти животного восхищения и одобрения смыл все последние сомнения, и власть искусства полностью захватила его Душу.
— Тут нет смысла думать, просто чувствуешь, как это все здорово получается, — рассказывал он, и на его лице сияло смешанное выражение удивления, смятения и победоносного торжества. — И вот еще… когда я увидел Гитлера, содрогающегося от удовольствия… ну, не знаю… он выглядел… прямо как девочка. Знаю, знаю, звучит дико, но он выглядел почти что тонким ценителем искусства, правда, каким-то жутким ценителем. — Мне показалось, он недоволен этим своим объяснением, но тут он добавил: — Как бы то ни было, мы их всех, можно сказать, взяли за глотку, и это было просто замечательное ощущение, особенно после того, как мы до смерти перепугались. — И он издал странный смешок, которого я никак не мог понять и интерпретировать.
Программа выступления — ее по приказу все более и более вдохновлявшегося фюрера пришлось повторять трижды — заняла почти два часа. Когда труппа вышла раскланиваться, Гитлер с сияющими глазами поднялся с места и одобрительно кивнул им, наклонив голову на пару дюймов и выразив таким образом одобрение, потом сел и вновь принял вид властный и строгий. Затем о чем-то деловито зашептался с Фуглером. В зале воцарилась тишина. Никто не знал, что делать дальше. Свита дергала бахрому скатертей и пила воду, бессмысленно озираясь по сторонам. Труппа все стояла на сцене, переминаясь с ноги на ногу. Уорт, потоптавшись так несколько минут, направился за кулисы, выражая тем молчаливый вызов, но Бикс тут же бросился к нему и вернул назад к остальным. Гитлер что-то страстно втолковывал Фуглеру, снова и снова указуя пальцем в сторону Гарольда, стоявшего вместе с другими танцорами в нескольких шагах от него. Танцоры стояли, сцепив пальцы рук за спиной. Кэрол Конуэй, опять до смерти перепуганная, все время кивала, словно от чего-то защищаясь, и кокетливо поднимала брови, бросая взгляды на офицеров в мундирах, которые галантно ей в ответ улыбались.
Прошло более десяти минут, прежде чем Фуглер сделал Гарольду жест, приглашая его подойти к столу. Рука Фуглера дрожала, губы пересохли и потрескались, глаза были пустые, как у лунатика; в потрясающем успехе, обрушившемся сегодня на этого человека, Гарольд углядел страшную вулканическую силу и власть, которой обладал Гитлер, и вновь ощутил страх и гордость оттого, что сумел приручить эту силу. «Над ним можно смеяться, но только на расстоянии, — сказал Гарольд о Гитлере. — Но когда стоишь рядом, должен сказать, чувствуешь себя гораздо лучше, если ты ему понравился». На его мальчишеском лице, когда он улыбнулся при этом, мелькнуло нечто вроде мучительного страдания.
Фуглер прокашлялся и повернулся лицом к Гарольду, приняв вид совершенно официальный.
— Мы еще поговорим об этом завтра утром, однако герр Гитлер хотел бы предложить вам… — Фуглер замолк, видимо, желая тщательно сформулировать в уме предложение фюрера. Гитлер, натягивая мягкие коричневые кожаные перчатки, наблюдал за ним с каким-то возбужденным интересом и настойчивостью. — В общем и целом фюрер желает, чтобы вы открыли здесь, в Берлине, школу и учили немецких танцоров, как танцевать степ. Такая школа, как он считает, будет создана под патронажем нового государственного управления, которое, как он надеется, вы согласитесь возглавить на то время, пока подготовите кого-то, кто сможет вас заменить. Ваш танец произвел на него глубочайшее впечатление. Он полагает, что это сочетание энергичных, здоровых упражнений, строгой дисциплины и простоты станет прекрасным стимулом развития и процветания населения Германии. Он предвидит, что сотни, может быть, даже тысячи немцев научатся танцевать вместе в залах или на стадионах по всей стране. Это будет весьма вдохновляющее начинание. Оно еще больше укрепит стальную связь, которая объединяет германский народ, и одновременно повысит благосостояние нации. Можно было бы изложить это более подробно, но суть идеи фюрера в этом.
