Он показал записи. Действительно, в нашем районе осталась неохваченной только моя квартира.
— Что именно вы хотите сделать?
— Очень простую вещь. Снять щит, отсоединить провода и подключить к новому. Делается за десять минут.
Я еще немного подумал и покачал головой.
— Меня и нынешний щит устраивает.
— Так ведь у вас старая модель!
— Ну и пусть будет старая.
— Как же это? — Он задумался. — Понимаете, тут не так все просто. Из-за вас могут люди пострадать!
— Каким образом?
— Распределительные щиты у всех подключены к главному компьютеру на станции. И вот от вас одного станут приходить не такие сигналы, как от других. Вы понимаете, что тогда начнется?
— Понимаю. Надо увязать железо и программы, да?
— Хорошо, что понимаете. Может, позволите войти?
Сдавшись, я открыл дверь и впустил его.
— А зачем мне в квартире распределительный щит? — поинтересовался я. — Почему бы ему не висеть в каком-нибудь служебном помещении?
— Так повелось, — сказал монтер, тщательно изучая кухонную стену в поисках щита. — Кстати, распределительные щиты всех раздражают. В хозяйстве их не приспособишь, да и громоздкие они.
Я покивал. Он залез в носках на стул и стал обследовать потолок. Ничего у него не находилось.
— Кладоискательство какое-то! — пожаловался он. — Вечно так запихают, что и не догадаешься, куда. Наказание одно. Или еще какое-нибудь пианино дурацкое придвинут и куклу в коробке поставят, чтобы загородить. Придумывают всякое...
Я не спорил. Придя к выводу, что на кухне щита нет, монтер отправился в большую комнату.
— Вот я недавно в одной квартире был, — говорил он, открывая дверь. — Так они свой щит в такое место засунули... Уж на что я...
Слова застряли у него в горле. На огромной кровати в углу, оставив мою середину пустой, лежали две одинаковые девчонки, до подбородков накрытые одеялом. Секунд пятнадцать ошарашенный гость не мог издать ни звука. Девчонки тоже молчали. Я должен был что-то сказать.
— Это монтер... Он нам телефон починит.
— Очень приятно! — сказала та, что справа.
— Милости просим! — добавила та, что слева.
— Ага, — сказал монтер. — Спасибо...
— Он нам распределительный щит поменяет, — сказал я.
— Распределительный щит?
— Это что еще такое?
— Это устройство, которое управляет телефонной линией.
— Непонятно! — сказали обе. Я переложил объяснение на монтера.
— Ну, — сказал он, — одним словом... Там собрано несколько проводов... Как бы это объяснить... Скажем так: есть мама-собака, и у нее несколько щенков. Это вам понятно?
— ?
— Непонятно!
— Да как же... Ну вот: мама-собака, у нее щенки, она их кормит. Если мама-собака умрет, то щенки умрут тоже. И когда мама-собака уже готова помереть, мы эту маму берем и меняем на новую!
— Какая прелесть!
— Просто чудо!
Мне тоже понравилось.
— Именно для этого я сегодня и пришел. Очень сожалею, что помешал вашему сну.
— Ничего страшного.
— Интересно будет посмотреть.
В облегчении монтер вытер полотенцем вспотевший лоб и оглядел комнату.
— Теперь надо щит искать.
— А чего его искать? — сказала правая.
— Он в стенном шкафу, — добавила левая. — За доской, ее отодрать надо.
— Эй, откуда вам это знать? — удивился я. — Таких вещей даже я не знаю!
— Так ведь это распределительный щит!
— Кто ж его не знает?
— Вы меня доведете, — сказал монтер.
Минут за десять работа была сделана. Близняшки сдвинулись вплотную и все это время о чем-то шушукались и хихикали. Это сбивало монтера с толку — ему несколько раз пришлось начать сначала. Когда он закончил, девчонки зашуршали под одеялом, натягивая футболки и джинсы, а потом отправились на кухню варить всем кофе.
Я предложил монтеру остатки датских булочек. Он страшно обрадовался и принялся их уминать.
— Спасибо. А то я с утра ничего не ел.
— Что, жены нету? — спросила 208.
— Почему нету, есть. Только ее в воскресенье не добудишься.
— Ничего себе! — 209.
— Будто это я сам придумал по воскресеньям работать!
— Может, вам яиц отварить? — спросил я в порыве сочувствия.
— Да нет, не надо... Что вы будете из-за меня...
— Почему из-за вас? Мы и себе заодно сварим.
— Эх, уговорили! В мешочек, пожалуйста...
Монтер чистил яйцо и продолжал разговор.
— Я за двадцать один год в разных квартирах побывал. Но такое впервые вижу.
— Что именно? — спросил я.
— Ну, как... Чтобы кто-то спал сразу с двумя, да еще и с близнецами. А это... По мужской-то части тяжело, наверное?
— Не тяжело, — ответил я, прихлебывая кофе из второй по счету чашки.
— Правда?
— Правда.
— Он у нас молодец! — сказала 208.
— Зверь просто! — 209.
— Доведете вы меня, — сказал монтер.
Похоже, мы его действительно довели. Иначе бы он не забыл у нас старый распределительный щит. А может, это он так расплатился с нами за завтрак. Как бы там ни было, девчонки играли этим щитом целый день. Одна превращалась в маму-собаку, другая в щенка — и обе беседовали о какой-то абракадабре.
Не обращая на них внимания, я решил посвятить вторую половину дня взятым на дом переводам. Наши студенты сдавали сессию, им было не до подстрочников, поэтому работы накопилась целая гора. Поначалу дело шло резво, но часов с трех темп начал падать, словно во мне сели батарейки, — а уж к четырем я иссяк окончательно. Не мог продвинуться ни на строчку.
Облокотившись на покрытый стеклом стол, я выпустил струю сигаретного дыма в потолок. Дым медленно клубился в мягком свете, как эктоплазма. Под стеклом лежал календарик из банка. «Сентябрь, 1973»... Сон какой-то. Я даже и не знал, что может существовать такой год, «семьдесят третий». Сама мысль о таком годе почему-то казалась неимоверно смешной.
— Что случилось? — спросила 208.
— Устал как черт. Кофе сделаете?
Они кивнули и ушли на кухню. Одна принялась с хрустом молоть зерна, другая вскипятила воду и нагрела чашки. Мы сидели рядышком на полу под окном и пили горячий кофе.
— Не получается что-нибудь? — спросила 209.
— Типа того.
— Совсем слабенький. — 208.
— Кто?
— Распределительный щит.
— Мама-собака.
Я вздохнул глубоко-глубоко.
— Серьезно?
Они закивали.
— Скоро умрет.
— Да.
— Что же нам делать?
Они замотали головами.
— Не знаем!
Я молча закурил.
— Слушайте, может нам пойти погулять? Сегодня воскресенье, в гольф играли, наверное, мячиков потеряли много...
Еще час мы играли в трик-трак, а потом перелезли через проволочную сетку на пустое вечернее поле для гольфа. Я два раза просвистел «Как спокойно в деревне» Милдред Бэйли. «Хорошая песня!» — похвалили девчонки. Но ни одного мячика нам не попалось. Бывают такие дни. Не иначе, высшая категория соревновалась — у них мимо ничего не летит. А может, хозяева поля завели специальную собаку, натасканную на мячики. Так ничего и не найдя, мы пали духом и вернулись домой.
В самом конце длинного, извилистого мола одиноко стоял маяк. Он управлялся на расстоянии и был невелик — метра три в высоту. Им раньше пользовались несколько рыбацких лодок — пока море не загадили настолько, что вся рыба ушла от берегов. Порта же здесь никакого не было, несмотря на маяк. Когда-то на этом берегу лежали лодки — их поднимали сюда лебедкой по деревянным жердям. Невдалеке стояли три рыбацких дома. Мелкая рыбешка, наловленная утром среди волноломов, сушилась в ящиках.
Безрыбье, незаконность построек на муниципальной территории и вздорные требования соседей, недовольных рыбацкой деревней в черте города, сделали свое дело — рыбаки ушли. Это было в шестьдесят втором году. Куда они ушли, не знал никто. Три хибары снесли, а лодки даже не добрались до свалки — лежали в рощице поблизости, и в них играли дети.
Оставшись без рыбаков, маяк стал обслуживать яхты, курсирующие вдоль берега, и грузовые суда, заходящие в бухту переждать туман или тайфун. Кое на что он все-таки еще годился.
Черный силуэт маяка напоминал поставленный на землю колокол. Или же спину человека в глубоком раздумье. После захода солнца, когда в легких сумерках еще плавала голубизна, колокольная проушина загоралась оранжевым и начинала медленно вращаться. Маяк умел точно уловить правильный момент. Будь то на дивном закате или в туманной пелене дождя — он всегда схватывал единственно верную секунду. Ту секунду, когда свет уже перемешан с сумерками и сумерки вот-вот победят свет.
В детстве Крыса часто приходил сюда вечером — только для того, чтобы понаблюдать за этим моментом. Если волны были невысокими, он шел к маяку, пересчитывая на ходу старые каменные плиты. В прозрачной против ожидания воде можно было разглядеть стайки по-осеннему маленьких рыбок. Они делали круг-другой у мола, словно о чем-то прося, — и уплывали обратно в морскую глубь.
Дойдя, наконец, до маяка, Крыса усаживался на край мола и медленно глядел вокруг. По залитому синевой небу тянулись тонкие, словно проведенные кистью ниточки облаков. Синева была бесконечно глубокой — от такой глубины детские коленки невольно начинали дрожать. Так иногда дрожат от страха. Все было потрясающе отчетливым — и запах моря, и цвет неба. Крыса оглядывал панораму, подолгу останавливаясь на каждой детали, чтобы душа привыкла — а затем медленно оборачивался. И смотрел на свой мир, который теперь был полностью отрезан от него глубоким морем. Волноломы, белая полоска берега и зеленеющий сосновый лес казались сплющенными на фоне иссиня-черной горной гряды, которая четким профилем упиралась в небо.
