- Что это должно означать?
Говорит:
- Пожалуйста, скажи мне, что ты не такая же законченная шлюха, как твой бедный погибший брат.
На коробке имя незнакомого мне парня и номер телефона.
- Я нашла здесь далеко не один, - замечает мама. - Чем ты тут занимаешься?
Я не курю. Говорю ей об этом. Эти коробки скапливаются, потому что мне неудобно не брать их, и неохота их выбрасывать. Поэтому ими в кухне забит весь буфет: кучей людей, которых я не помню, с их телефонными номерами.
Перенесемся в ничем не примечательный день в больнице, где-то в края у дверей кабинета логопеда. Медсестра водила меня за локоть туда-сюда для упражнений в ходьбе, и когда мы завернули за тот самый угол, именно там, в проеме открытой двери, - бах! - там-то и была Брэнди Элекзендер, роскошно рассевшаяся в позе принцессы Брэнди, в переливчатом костюме "кошечка" от Вивьен Вэствуд, который менял цвета с каждым ее движением.
"Мода" во плоти.
Фотограф журнала мод орет в моей голове:
"Дай мне восторг, детка!"
Вспышка!
"Дай мне восхищение!"
Вспышка!
Логопедша говорила:
- Брэнди, вы сможете поднять высоту голоса, если приподнимете гортанный хрящ. Это такая выпуклость у вас в глотке, подъем которой можно ощутить, если спеть по восходящей, - она продолжала. - Когда сможете удержать голосовой резонатор высоко поднятым в глотке, ваш голос будет держаться в диапазоне от "соль" до среднего "до". Это около 160 герц.
Брэнди Элекзендер и ее образ превращали остальной окружающий мир в виртуальную реальность. Под каждым новым углом она меняла цвет. Зеленела с одним моим шагом. Краснела с другим. Засеребрилась и стала золотой, а потом осталась позади нас и исчезла.
- Ах, моя беспомощная бедняжечка, - сказала сестра Катерина, шлепая по бетонному полу. Она посмотрела, как я выгибаю шею, чтобы взглянуть назад по коридору, и спросила, есть ли у меня семья.
Пишу:
"да, был брат-голубой, но он умер от СПИДа".
А она говорит:
- Ну что же, значит это было к лучшему, правда?
Перенесемся в следующую неделю после последнего визита Мануса, в смысле - вообще последнего; когда в больницу вваливается Эви. Эви смотрит на глянцевые снимки и обращается к Богу с Иисусом Христом.
- Знаешь, - произносит Эви из-за охапки журналов "Мода" и "Шарм", которые принесла мне. - Я говорила с агентством, и мне сказали, что если мы переделаем твой портфолио, они подумают над принятием тебя назад, на ручную работу.
Эви имеет в виду модель по рукам, по демонстрациям колец-коктейль, бриллиантовых теннисных браслетов и тому подобного дерьма.
Будто оно мне надо.
Я не могу говорить.
Я могу есть только жидкое.
Никто не станет смотреть на меня, я невидима.
Мне хочется лишь одного: чтобы кто-нибудь спросил меня, что случилось. Лишь потом я смогу вернуться к жизни.
Эви обращается к стопке журналов:
- Хочу, чтоб ты пришла пожить у меня, когда выберешься, - она расстегивает на краю моей койки полотняную сумочку и роется в ней обеими руками. - Будет здорово. Вот увидишь. Мне дико надоело торчать там в одиночку.
Потом говорит:
- Я уже перевезла твои вещи к себе в свободную спальню.
Не вылезая из сумочки, Эви продолжает:
- Как раз еду на съемки. У тебя случайно не осталось талонов от агентств, не одолжишь мне?
Пишу на дощечке:
"на тебе мой свитер?"
И разворачиваю дощечку в ее сторону.
- Ага, - отвечает она. - Но же я знаю, что ты не против.
Пишу:
"но это же шестой размер".
Пишу:
"а у тебя девятый".
- Слушай, - говорит Эви. - У меня вызов на два часа. Что если я загляну как-нибудь, когда настроение у тебя будет получше?
Обращаясь к своим часам, Эви говорит:
- Мне очень жаль, что так вышло. В этом никто не виноват.
* * *
В больнице каждый день проходит так:
Завтрак. Обед. Ужин. В промежутках вваливается сестра Катерина.
По телевизору один канал, который день и ночь крутит только рекламу, и там мы вместе: Эви и я. У нас куча баксов. В честь мероприятия с кухонным комбайном мы изображаем широкие улыбки знаменитостей, те самые гримасы, в которых лицо напоминает здоровенный обогреватель. На нас платья с блестками, того типа, что когда входишь в платье под свет прожектора, оно вспыхивает как миллион репортерских камер, делающих твой снимок. Такое яркое ощущение известности. Стою в том двадцатифунтовом платье, изображая эту самую широкую улыбку и бросая останки животных в плексигласовую воронку наверху кухонного комбайна "Ням-ням". Из той штуки лезут и лезут канапе, как бешеные, и Эви приходится тащиться в зрительный зал, предложить народу попробовать канапе.
А народ съест что угодно, лишь бы попасть на экран.
Потом, за кадром, Манус начинает:
- Пойдем кататься на лодке?
И я подхватываю:
- Конечно!
С моей стороны было так глупо не догадываться, что происходит.
Переключимся на Брэнди, сидящую на складном стуле, там, в кабинете логопеда, полирующую ногти фосфорной полоской спичечного коробка. Ее длинные ножки могли бы передавить напополам мотоцикл, а легальный ее минимум туго перетянут в плюшевый стретч с леопардовым рисунком, изо всех сил борется за свободу.
Логопедша учит:
- Когда говорите, держите голосовую щель приоткрытой. Так Мэрилин Монро пела "С днем рожденья" президенту Кеннеди. Тогда ваше дыхание будет проходить голосовые связки более по-женски, более беспомощно.
Медсестра проводит меня мимо: я в картонных шлепанцах, тугих повязках и глубоком восторге, а Брэнди Элекзендер поднимает взгляд в самый последний момент, и подмигивает. Наверное, так же умеет подмигивать только Господь Бог. Как будто кто-то фотографирует тебя. "Дай мне радость". "Дай мне веселье". "Дай мне любовь".
Вспышка!
Только небесные ангелы, наверное, умеют слать воздушные поцелуи так, как это делает Брэнди, озаряя светом весь остаток моей недели. Вернувшись в свою палату, я пишу:
"кто она?"
- Никто из тех, с кем стоит связываться, - отзывается медсестра. - На вас и так хватит проблем.
"но кто она?" - пишу я.
- Если угодно, - говорит сестра. - Это кое-кто, меняющийся с каждой неделей.
Как раз после этого сестра Катерина начала сводничать. Чтобы уберечь меня от Брэнди Элекзендер, она предлагает мне безносого адвоката. Предлагает дантиста-скалолаза, чьи пальцы и черты лица обглоданы до твердых небольших шишек в результате обморожения. Миссионера с темными пятнами какого-то тропического грибка повсюду под кожей. Механика, который наклонился над батареей в тот миг, когда она взорвалась, и кислота оставила его без губ и щек, и его зубы всегда видны в постоянном оскале.
Смотрю на обручальное кольцо сестры-монашки и пишу:
"наверное, этот ваш последний из полных бычар".
За все время пребывания в госпитале, я ни за что не смогла бы влюбиться. Я просто не смогла бы тогда прийти к этому. Снизить планку. Я не хотела ничего пересматривать. Я не хотела подбирать никакие осколки. Умерять амбиции. Взяться жить неполноценной жизнью. Я не хотела чувствовать себя лучше просто оттого, что жива. Искать компенсации. Я хотела только, чтобы мне привели в порядок лицо, если такое было возможным, - а оно не было.
Когда приходит время повторно познакомить меня с твердой пищей, с забытыми названиями блюд, это оказываются паста из курицы и тертая морковь. Детское питание. Все толченое, измельченное или выжатое.
Скажи мне, что ты ешь, и я скажу - кто ты.
Медсестра приносит мне частные газетные объявления личного характера. Сестра Катерина пялится вдоль своего носа сквозь очки и читает: "Парни ищут стройных предприимчивых девушек для отдыха и отношений". И - да, ведь правда, - ни один из одиноких парней не исключает специально из рассмотрения отвратительно изуродованных девчонок с растущими медицинскими счетами.
Сестра Катерина говорит мне:
- А вот есть мужчины, которым можно писать в тюрьму, им необязательно знать, как вы выглядите в жизни.
Просто слишком трудно попытаться в письменной форме выразить ей мои чувства.
Сестра Катерина зачитывает отдельные колонки, пока я ложечкой поедаю ростбиф. Предлагает мне поджигателей. Грабителей. Мошенников по налогам. Говорит:
- Вам, конечно, ни в коем случае не хотелось бы встречаться с насильником. Мало кто так отчается.
Между одиноким мужчиной, сидящим за решеткой за вооруженное ограбление, и убийцей второй степени тяжести, она останавливается, чтобы спросить меня, что не так. Берет меня за руку и обращается к имени на моем пластиковом браслете, - смотрите, какая из меня уже получается модель по рукам: кольца-коктейль, именные пластиковые браслеты, все так прекрасно, что даже христова невеста не может отвести от них взгляд. Она говорит:
