— Ну, я… я, разумеется…
— Короче, — вмешался вульгарный Сид, — тебя заинтересовала бы такая роль?
— Погоди, Сид, — отрезал Борис, — я не настаиваю, что ты не можешь пользоваться вклейками при съемках… члена, где ты показываешь, э-э, проникновение …я не говорю, что нельзя пользоваться дублерами. Тут еще есть над чем подумать.
Девушка, заранее восхищавшаяся любым их предложением, была взволнована.
— Но как вам удастся сделать так, чтобы картину… ну, чтобы ее показали… Ведь это противозаконно, не так ли?
— Ты упустила самое существенное, бэби, — бесцеремонно вмешался Сид. — В том и вся соль, — угрохать три миллиона долларов на фильм, который никто не увидит. Не ясно, что ли, как это чертовски уморительно?
— Ну, черт…
Она явно растерялась, но обстановку разрядил прибывший шатающейся походкой идол всей Америки Рекс Мак-Гуир. Он наполовину плакал, наполовину смеялся: и, хотя было не похоже, что он явился в гриме в такой час, его лицо было таким странно загорелым, что два отдельных ручейка слез, казалось, выгравировали бороздки вдоль каждой его щеки. В любом случае, умение плакать — великое умение, профессиональная тайна актера-трагика.
— Привет, парни, — произнес он замогильным тоном, как на Нью-Йоркской сцене; его пьяное состояние никак не сказывалось на безупречном владении голосом, даже в тот момент, когда он слегка споткнулся и, чтобы не потерять равновесие, ухватился за перила террасы.
— Эй, вы знаете, что только что заявил этот ублюдок Крысий Дрын, Хэррисон? Ну-ка, попробуйте отгадать, что он ляпнул?
— Что ты помочился? — рискнул Сид.
Пенни Пилгрим нервно хихикнула, представив, какую дерзость по отношению к Рексу Мак-Гуиру выкинул Сид, но тот никак не отреагировал.
— Вы все знаете, чем мы занимаемся, обговорено, что это будет тройное соавторство — я, он и режиссер обладают равным правом голоса по любым вопросам. Демократично, не так ли? Сделка с пожатием рук. Честно и благородно, верно? О'кей, итак Крысий Дрын Лесс заполучил эту потаскушку, которую собирается снимать, пробует ее, она отвратительна, но он настаивает. Мы спорили и так и эдак, я был против, Аллен тоже. Наконец, мы говорим ему: «Извини, Лесс, но похоже, что голоса разделились так: два к одному против тебя». А он только скалит зубы и трясет головой. «Нет, мальчики, — говорит он, — это не два к одному… это один ни к чему». Итак, теперь мы собираемся снимать эту отвратительную потаскушку, которая испоганит всю картину! Как вам это нравится?!
Сид мрачно покачал головой.
— Говер Стрит вымощена костями тех парней, которые считали, что у них тоже было два к одному против Крысьего Дрына.
— Как зовут эту девушку, — поинтересовалась Пенни, — девушку, которую будут снимать?
— Ее имя? — взвыл Рекс голосом раненого льва. — У нее нет имени! Ее имя — Паршивая Потаскушка, вот ее имя! Чудесно, не правда ли? Я имею в виду, как это будет смотреться на световой рекламе? — Он обернулся лицом ко всем, сидящим на террасе, и сделал жест рукой с драматическим взмахом, рисующим воображаемый шатер.
— «Ночная Песнь», — важно продекламировал он нараспев, — в главных ролях: Рекс Мак-Гуир и Паршивая Потаскушка!
— Не исключено, что ее имя будет стоять первым, — ввернул Сид.
— Что верно, то верно! — воскликнул Рекс с истерическим ликованием.
— Ты бы мог даже озаглавить им картину, — предложил Сид.
— Точно! — пронзительно взвизгнул Рекс и принялся кричать что было сил а ля Оливье[10]. — «Паршивая Потаскушка!», «Паршивая Потаскушка!» Вот истинное название нашей картины!
Окружающие оглядывались, не столько удивленные смыслом сказанного, сколько его громогласностью и страстной глубиной. Он казался глашатаем неистовства; затем Рекс повернулся и запустил свой стакан в сторону Лесса Хэррисона, однако промахнулся, и стакан со взрывом разлетелся, разбившись о качающиеся деревянные канделябры.
— Паршивая Потаскушка! — проревел он.
— Кто-нибудь звал меня? — визгливо отозвалась Тини Мари, с обезоруживающей улыбкой возникая из ниоткуда.
Рекс, приготовившийся к крепкому пинку в пах, или, по меньшей мере, к выговору, был не готов к появлению Тини, или наоборот, именно этого он и ждал, упав на колени и сжав ноги Тини.
— О, Тини, Тини, — всхлипывал Рекс, — почему все в мире должно управляться таким откровенным дерьмом? Затем он обрушился к ее ногам — груда сотрясающихся человеческих мышц.
Борис созерцал эту сцену с выражением смущенной заинтересованности. Он привык думать о большинстве вещей в терминах ракурсов и крупных планов.
— Щелкни это, — сказал он, поднимая большой и указательный пальцы левой руки и накрывая их сверху той же комбинацией на правой, тем самым образовав подобие прямоугольника-рамки, поймавшей в фокус любопытный кадр со звездой экрана, рухнувшего у ног этой уродливой калеки.
— Забудь об этом, — сказал Сид, — он не подпишет разрешения на публикацию.
— Черт, вы думаете, с ним все в порядке? — с трудом выдохнула Пенни.
— Разумеется, — сказал Сид, — и нет ничего, что могло бы помешать хорошенькому пинку, — и он занес ногу, чтобы дать воображаемого пинка в физиономию упавшему Рексу.
— Ради Бога, — взвизгнула Пенни, разражаясь слезами, — не надо, пожалуйста, не надо! — Она, конечно, и не подозревала, что железный Сид в душе сочувствовал Рексу не меньше нее и на самом деле не обидел бы и бабочку — особенно бабочку.
Борису пришлось успокоить девушку, придвинув ее поближе, улыбаясь и шепча:
— Все в порядке, все в порядке, просто провели небольшое фрейдистское выравнивание.
Тини упала на Рекса сверху, баюкая, как в люльке, его загорелую голову в своих руках, закрыв глаза и приговаривая:
— О, мой малыш, мой драгоценный малыш, мой малыш, твою мать!
Появился агент Рекса, Бэт Оркин, беззаветно преданный актеру, но достаточно меланхоличный, чтобы смутиться присутствием Бориса и Сида.
— Я позабочусь о нем, позабочусь о нем, — повторил он, надеясь, во имя всего святого, что поблизости нет фоторепортеров; он заговорщицки подмигнул Б. и Сиду, поднял Рекса и увел его с террасы.
Пенни все еще была расстроена — хоть и не так уж сильно, но это был повод дать прорваться накопившимся эмоциям, и, конечно, она была совсем не против, чтобы ее утешал сам Б., поэтому она пристроилась у него на коленях, а он прижимал ее к себе.
— Чокнутый козел, — пробормотал Сид, — он такой же ненормальный, как и ты, Б. — с тою лишь разницей, что он вкалывает. Извините, мне надо выпить, — он поднялся и устало потащился в направлении бара.
— Я отвезу тебя домой, — сказал Борис девушке очень мягко. — Где ты живешь?
— В студийном клубе, — ответила она, легким движением прикасаясь к глазам. Она не умела плакать так же хорошо, как Рекс, но в каком-то смысле это было более занятно.
На самом деле она не курила травку, но боялась это признать — поэтому, приехав к Борису домой, сидя на террасе и глядя на темно-голубые мерцающие огни Голливуда (конечно, полные радужных обещаний), она приняла сигарету, которую раскурил Борис, и выдохнув: «о, клево!», передала сигарету назад (как, казалось ей, положено делать в таких случаях), но он только улыбнулся и не взял ее. Внезапно она почувствовала, что все делает неправильно, теперь он подумает, что она какая-то наркоманка, а совсем не серьезная актриса.
— Но я думала, вы… — начала она, держа беспомощным жестом тлеющую между ними сигарету, — на самом деле я не… то есть, я никогда на самом деле… — Она запнулась, держа теперь сигарету на расстоянии, как будто это ненавистная ей вещь, которая только что разрушила ее будущее.
— Не беспокойтесь об этом, — сказал он, беря у нее сигарету, — это не важно. — Он сделал несколько глубоких затяжек и положил ее в пепельницу. — Ты знаешь… то, что действительно привлекло меня в тебе, — начал он спокойно, как будто рассуждая вслух, — то, что мне на самом деле показалось… красивым, возможно, даже и уникально красивым в тебе, по крайней мере, сегодня — и я говорю это со всей скромностью и уважением, потому что не сомневаюсь, что у тебя наверняка есть и другие качества, и я допускаю, что это может быть всего лишь моя слабость… однако то, что делает тебя по-настоящему исключительной — во всяком случае для меня… это твой зад.
Он произнес это с такой явной, вдумчивой, почти наивной искренностью, что девушка не могла обидеться. Это было похоже на то, как если бы два дельца из мира искусства обсуждали качества Дрезденской каминной полки. Не зная, как отреагировать, она потянулась и подобрала сигарету.
— Ну, — неловко протянула она и попыталась заново раскурить сигарету.
