— Я думал об этом, — сказал Б., — я пытался постичь это — в эстетическом ключе. Я повидал гору великолепных, восхитительных попок. — Он сказал это объективным, почти медицинским тоном и далее привел в качестве примеров целую кучу знаменитых актрис, было видно, что он действительно неплохо знаком с их деликатными местами. — Существует ли такая вещь, как «совершенный» зад — и если да, то что это означает? — Он повернулся к Пенни, глядя прямо на нее, словно только что вспомнив, что она здесь.
— Я не считаю, что это нечто гомосексуальное, — сказал он, Пенни уставилась на него, тупо кивая. — Меня не слишком привлекает заниматься любовью с девушкой этим способом… ты знаешь, это не то. Но почему, все-таки, женский зад может быть таким эстетически эротичным? Возможно, это просто нечто, продолжение… являющееся продолжением ее части, ты понимаешь, переда.
Он потянулся и взял у нее потухшую сигарету.
— О, простите, — промолвила она, слегка обалдев и совсем забыв про сигарету.
Он опять зажег ее, глубоко затянулся и задумчиво посмотрел на мерцающий мир, его мир, раскинувшийся внизу.
Но Пенни принадлежала к тому типу людей, которые не выносят молчания, возможно, их подсознание запрограммировано на непреложное правило радиопрофессионалов: «не должно быть беззвучного эфира».
— Ну, — сказала она, — я только надеюсь, что, ах…
Он возвратил ей сигарету.
— Взять хотя бы тебя, — продолжал он, — что было в твоей … заднице такого привлекательного? Ты нагнулась, так?
Она кивнула.
— Но я уверен, что ты делала это неосознанно, не для того, чтобы спровоцировать меня.
— О, нет, я…
Он вновь взял сигарету.
— Я не хочу утверждать, что ты, быть может, совсем не отдавала отчета, что ты лишена чувственности или невосприимчива, или что-то в этом роде. Я только говорил, что ты фактически не размышляла об этом как о выигрышной подаче себя. Верно?
— О, да, да, именно так.
— И все-таки… это было. — Он вздохнул, как бы потеряв надежду разобраться в причудах человеческой природы, в основном своей собственной. — Возможно, это было… — Он поискал ответ, приложив руку к приподнятой в задумчивости брови, — возможно, это было нижнее белье, возможно, тут было что-то внешнее. Давай повторим это здесь. Итак, как я сидел? Да, я сидел вот так, а ты была… да, ты встань сюда, и…
Девушка повиновалась его указаниям, как загипнотизированная. Она заняла свое место, как будто удачно «попала на свою метку» в массовой сцене постановки «Моя прекрасная леди».
— Да, это как раз то, что надо, — сказал Б. — Точно. Теперь нагнись вперед. Не спеши, — напомнил он ей, — не так быстро. Делай это непринужденно…
Когда на следующий день телефон зазвонил в половине второго, Б. уже почти проснулся и знал, что звонят по важному делу. Его обслуживающий персонал четко знал: никаких звонков, исключения только для его детей — им было четыре, шесть и восемь лет. Он дотянулся до аппарата, который все еще был прикрыт крошечными небесно-голубого цвета трусиками с белыми кружевами, оставшимися лежать так, как они упали, и он не побеспокоился о том, чтобы снять их с телефона во время разговора с восьмилетним мальчиком (а именно он, по старшинству среди других детей, обычно являлся инициатором звонков). Однако, вопреки всем распоряжениям персоналу, звонил толстяк Сид, который благодаря искусству подражания детскому голосу перехитрил бдительных сотрудников.
— Я заполучил ее, — начал Сид дрожащим от возбуждения голосом. — На этот раз я действительно заполучил ее, и это не какой-нибудь кусок дерьма, Б., клянусь Господом Богом!
Борис закрыл глаза, выждал секунд пять, вдыхая аромат «Арпеже», исходивший от голубой материи, затем сказал:
— Так что ты заполучил, Сид?
— Картина! Трехмиллиондолларовая непристойная картина, о которой мы говорили прошлой ночью! Я получил деньги, бэби, я их получил!
Борис не отвечал, но и не вешал трубку. По-прежнему с закрытыми глазами он потянулся свободной рукой к другому краю кровати, где его ладонь и остановилась на совершенной формы попке девушки, лежащей на животе, ее изумительные половинки нахально высунулись наружу, округлые и золотистые, упругость этих двух резиновых мячиков помогла принять свою первоначальную форму, несмотря на тяжесть его руки.
— Ага, — медленно проговорил Б., — это шикарно, Сид.
— Послушай, — ответил Сид, — я немедленно буду у тебя.
— Не делай этого, Сид.
Сид начал звереть.
— О, боже, боже, боже, ты должен мне верить! Ты должен мне верить!
Борис осторожно переместил телефон, затем снял его с полки и поставил на ночной столик, но все равно он слышал, как Сид кричал — таким тоном, которого он никогда не слышал от него прежде:
— Ты получишь право на окончательный монтаж, бэби! Ты получишь окончательный монтаж, твою мать!
В тот вечер они встретились в шесть в «Поло Лаундж», за боковым столиком, который не договоренности с метрдотелем был постоянно зарезервирован за Сидом на это время. Договоренность возникла случайно, после того, как Сид подложил под метрдотеля мечтавшую стать звездой курочку. Сид привел его на студию и представил девушке как итальянского режиссера, «который, вероятно, будет снимать тебя, если узнает поближе», похотливо подмигнул, «знаешь, что я имею в виду? Рука руку моет. Хи-хи-хи.» К тому же это помогло Сиду списать около пятисот долларов со своего счета в баре.
Сид потягивал шипучий джин «Рамос» («помогает поддерживать мой вес»), когда появился Борис. Оба были в темных очках, которые придавали Б. еще более утомленный вид, а великан Сид в своей белой полотняной куртке и зеленой шелковой рубашке выглядел просто зловеще.
— Два вопроса, — сказал он без предисловий, — первый: что ты знаешь о Лихтенштейне?
— Рое Лихтенштейне? — спросил Б. с отсутствующим видом, кивая в ответ на чье-то приветствие из другого конца зала.
Лицо Сида исказила болезненная гримаса.
— Нет, мистер Путанник, это страна, черт побери! Лихтенштейн!
Борис пожал плечами.
— Как-то я проезжал через нее, если ты это имеешь в виду, но не припоминаю, чтобы я зачем-нибудь там останавливался.
— Итак, ты не останавливался, — отметил Сид, — большая потеря, но, однако же, это — страна, не так ли?
— Не возражаю, — согласился Борис. — На самом деле это княжество. Оно управляется принцем. Помнится, я встречал его, на фестивале в Каннах.
— Верно, верно, верно, — зачастил Сид, — это суверенное княжество. А теперь позволь сделать небольшой обзор по суверенному княжеству Лихтенштейн: оно расположено в живописных Альпийских горах между Швецией и Австрией, занимает площадь около 64 квадратных миль, население — 17 000, в получасе лёта на двухмоторном реактивном самолете от Парижа, Рима, Берлина, Вены, его можно назвать…
— На кой черт ты рассказываешь мне все это? — прервал его Б.
— Умоляю, послушай хотя бы один-единственный раз своего приятеля Сида Крейссмана, — ответил тот, но тут же отвлекся на проплывающую мимо мини-юбку. — Да, забыл спросить, ты забрался-таки в трусики той маленькой цыпочки прошлой ночью?
Борис вздохнул.
— Да, да, да, — ответил он с таким выражением, словно это пустой разговор.
— Как это было?
— Что ты имеешь в виду под этим «как это было?» Или ты сам никого никогда не покрывал?
— Она хорошо брала за щеку?
— Не особенно.
— Такие юные пташки никогда, кажется, не умеют этого делать. Сколько ей, около восемнадцати?
— Семнадцать.
Сид закивал удовлетворенно.
— Семнадцать? У нее великолепная задница.
Борис кивнул.
— Да, задница великолепная.
— Ты-то полизал ее?
— Ха. Это похоже на «поцелуй-и-расскажи», не так ли?
— Признавайся, ты поработал языком или нет?
— Нет. Разве что чуть-чуть, вначале.
— Сколько раз ты ее сделал?
— Дай вспомнить… Четыре.
— Четыре?! Господи, да у нее и впрямь потрясающая задница! Ты сделал ее четыре раза, черт подери?
— Да, да, знаешь, дважды, когда мы легли, и дважды, когда проснулись.
Сид, казалось, испытал большое облегчение.
— Ах, когда вы проснулись. Я уж решил, что ты говорил о четырех подряд. Она кончала?
Борис пожал плечами.
— Полагаю, что так. Она сказала, что да.
— Разве сам ты не можешь этого сказать?
— Могу.
— Что, каждый раз?
— Боже, я не знаю, кончала ли она каждый раз. — Он с любопытством рассматривал Сида. — Ты что, свихнулся? Что означает весь этот дурацкий разговор о Лихтенштейне?
— Я же сказал, что задам два вопроса, правильно? О'кей, второй вопрос: ты знаешь Эла Вайнтрауба? Он кузен Джоэ Шварцмана, верно? А теперь, ты готов к тому, что я скажу? Эл Вайнтрауб очень близкий друг министра финансов Лихтенштейна.
