1. Достойное меня испытание. Великое дело — достичь успеха в том, что презираешь, ведь здесь нужно преодолевать не только внешние препятствия, но и самого себя. И я пойду на это с отвагой, ведь вызов, брошенный самой жизни, всегда требует ответа. К черту этот страх перед ней. Я преодолел отрочество с его ужасающей темнотой, я преодолел войну и дальние экспедиции, одиночество и наслаждения, успех и всяческие опасности, которыми полна личная жизнь мужчины, ведущего красивую игру. Только перед одним чудовищем я всегда отступал — перед женитьбой. Но теперь должен свалить этого гиппогрифа! Или, скорее, оседлать его. Я хотел бы удивить самого себя. Доказать себе, что могу сохранить в браке тот же кураж и ту же свободу движений, как и при холостой жизни. Одним словом, надо блефовать и напрягать бицепсы: «Посмотрим, что нам предлагают!» И дробь барабана. Но разве я виноват, если приходится глушить самого себя, чтобы встретить лицом к лицу этого страшного зверя? Вот пример в мое оправдание — римские всадники, сословие которых при Августе состояло большей частью из холостяков. Эти отважнейшие в бою люди опасались уединения с законной супругой. Так что я отнюдь не какой-то «особенный случай».
2. Это опыт, необходимый для познания жизни и, следовательно, для моего творчества. Наконец, для обновления человеческого материала в искусстве. Это засеивание нового клочка земли и новый источник влаги для него же. Присоединение неизвестной прежде территории или, по крайней мере, достославный поход по ней. Точно так же, как было у меня с войной, страданиями и отцовством, — я прикасался ко всему лишь кончиками пальцев. Проскочить через женитьбу, как перепрыгивают костер в ночь Св. Жана. Это приведет к кризису? Что ж, тем лучше. У писателя всегда должна быть наготове чековая книжка, чтобы расплатиться. Да и занятно будет узнать, что это такое — чувство долга
4 августа. — Она пришла и возвратила дневники Толстого и его жены, но ничего не сказала. Орель говорил: «Есть такие женщины, которые возвращают вашу книгу без единого слова, как щипчики для сахара». Если бы вдруг явился Данте и прочел неизвестную песнь из «Божественной Комедии», даже среди интеллигентных женщин нашлись бы такие, которые заметили бы только то, что у него плохо выглажены брюки. На все мои вопросы она отвечает лишь жалкими перепевами одного и того же:
«Почему вы думаете, что у вас будет так же, как у Толстого? Нет никаких доказательств плохого исхода…»
Все затрудняется еще и тем, что у таких людей просто недостает ума.
Ничто в мире не может заставить меня желать ее присутствия.
И нет совершенно никаких причин жениться на ней.
Я не люблю ее, хотя и хотел бы убедить себя в любви. Но не нахожу у себя абсолютно ничего. Я не люблю ее и все же готов совершить ради нее это безрассудство.
Семейную жизнь Толстого ощущаю, как будто стою у края пропасти. История его жизни преследовала меня еще в то время, когда я и не помышлял о женитьбе. Deterioia sequor[9]. Вижу опасность и иду к ней.
Я женюсь не для своего счастья, а лишь ради вас.
Если говорить начистоту, так оно и будет. Ощущение двинувшейся вперед машины, которую уже невозможно остановить.
5 августа. — Я впутываюсь в эту авантюру, как в войну, и, по своему обыкновению, с самого начала обдумываю пути отступления.
А потом будет вечное чувство вины перед Соланж не только за то, что я вступил в этот брак, думая о возможном разводе, но еще и стремясь использовать его для тонуса своей жизни.
6 августа. — Она пришла, но сказала, что теперь неподходящее время. Женщины всегда больны, всегда не в своей тарелке. Я спросил, когда же кончится это неподходящее время — завтра. На вопрос, не можем ли мы встретиться послезавтра, ответила отказом. И в следующий день она тоже не может. Три дня! Вот и вся ее влюбленность! Одно короткое свидание. Даже не дотронуться рукой. Меня пугает эта холодность. Что все-таки произошло? Быть может, я оскорбил ее нравственное чувство? Или чисто физическое?
Вот что случилось. Когда она первой (ее письмо) заговорила о замужестве, я отбивался. Но теперь она холодна, и эта идея все больше и больше вертится в моей голове. Я уже чуть ли не стремлюсь к этому браку, который отвергал еще четыре дня назад. Казалось, что я диктую свои условия, а теперь вижу себя в положении потерпевшего. Вот сейчас, когда я пишу, мне совсем не хочется терять ее. И однако же, видя всю ее холодность и умение ускользнуть (как маленькая газель), понимаю, сколько страданий она наверняка мне доставит.
Вы дали мне все, и счастье, и страдание. Были во всех моих делах этим летом, подобно дождю, омывающему ветви дерева.
Из-за вас я разочаровался в одиночестве. И навряд ли уже когда-нибудь снова оценю его.
Бодлер: «Для меня понятно, когда меняют одно на другое, чтобы узнать, какие чувства при этом испытываешь. И, может быть, приятно становиться попеременно то палачом, то жертвой». Действительно, выступив столько раз в роли палача, быть может, и приятно стать жертвой.
Я всегда довожу себя до самой крайности.
10 августа. — Прямо сказал ей, что уже привыкаю к мысли о женитьбе, но именно сейчас она и отдаляется от меня. — «Нет, я не отдаляюсь. Напротив, мне кажется, я все больше привязываюсь к вам». — «Но почему теперь вы так холодны со мной?» — «Вовсе нет, нисколько не холодна». Я настаиваю, она опять не соглашается, во взгляде боль и мольба. И я верю ей так, что в конце концов сам же и прошу прощения.
При расставании уже не сомневаюсь в ее искренности. Убежден, все идет к этому. Но через минуту спрашиваю себя: «Почему именно она, а не другая? Ведь есть столько других!»
И если бы мне поднесли на золотом блюде четырнадцатилетнюю дочь царицы Савской, я все равно подумал бы о предстоящих страданиях.
11 августа. — Вот девушка, которая привлекает меня и вызывает не только уважение, но и приятна мне чисто физически. Однако перспектива женитьбы — это утренний кошмар, катастрофа, подобная началу войны. Понравится ли ей Брюне? Она не любит детей, не любит маленьких мальчиков («эти грязные ротики…»). Она вообще не любит молодых («Да они же глу-у-у-пые!..»). И его она тоже не полюбит. Не говоря уже о молчаливом осуждении: «Как вы могли так воспитать мальчика?» Может быть, она даже захочет командовать им. Но этого-то я уж никогда не допущу. Одному Богу известно, какой ценой, но я сделал все, чтобы отдалить его от собственной матери. И уж не ради подчинения мачехе.
Его-то я знаю, он сразу скажет, еще и не подозревая о моих намерениях: «Ты не можешь сделать так, чтобы у меня с ней все как-нибудь устроилось? Да нет, ты ведь теперь под каблуком!» С любой другой, — да, ему было бы лучше всего самому сделать первый шаг. Но С. — совсем другое дело, она слишком тупа для этого. Теперь ему все время придется плясать вокруг нее. Сначала он поймет, что я сплю с ней. Он станет отвергать ее и в то же время стремиться к ней. Его будут бранить, она принесет ему страдания. А я хочу, чтобы он ни от кого не страдал — горе тому, кто тронет его! Но прежде всего, прежде всего, от нее.
Теперь я должен подготовить их встречу. И я хорошо знаю, что получится, — еще одна причина не жениться на ней. А ведь мне нужны причины в пользу этого брака.
И еще: а вдруг я сделаю ей малыша? При одной мысли об этом у меня мутится в голове. Конечно, мне когда-нибудь захочется иметь дочь: большие хлопоты и большая ответственность, несмотря на мой характер. Закрутится весь механизм противостояния, как это всегда бывает, когда мужчина прикасается к женщине. Кроме того, дочь, желанная она или нет, связывает намного больше, чем мальчик. Ее не оставишь в одиночку выпутываться из неприятностей. Если будет мальчик, я полюблю его, но я не хочу снова давать новому сыну то, что уже отдано первенцу. Есть слова, которые не произносят дважды даже внутри самого себя. Сотне женщин я могу повторять одно и то же и каждый раз вполне искренне, потому что женщина всегда остается вне меня. Но для второго Брюне… Нет, только не это. Может быть, матери и могут делить свою любовь, не ослабляя ее, но я-то ведь не мать.
Создавая новое существо, я подвергал себя безумному риску, и это существо вышло удачным (на мой вкус). Я люблю его, надеюсь, и он любит меня, и никогда ни в чем не мог упрекнуть его; нам хорошо друг с другом. Но ведь подобные чудеса не случаются дважды.
У женщины есть много причин для замужества, у мужчины — никаких. Он идет на это по стадному инстинкту (и закон, совершенно естественно, отводит для него в браке предпочтительное положение сравнительно с женщиной). «Тогда почему же мужчины женятся?» — спросил я однажды у аббата Мюнье. Он ответил: «Их привлекают катастрофы». И вправду, именно любовь к риску, опасности, сумеречная и болезненная страсть быть вовлеченным в неприятности толкает самцов залезать в это осиное гнездо. А если они уклоняются, то их называют «непорядочными людьми», и непорядочностью считается та форма разума, которая основана на инстинкте самосохранения.
