Ознакомительная версия.
Читаю я девушкам стихи, шучу, а сам думаю: — А вот отрежут мне сейчас яйца — и не писать мне больше стихов никогда… Вот какая связь между строчкой, к примеру, «Я помню чудное мгновенье…» и обыкновенными мужскими яйцами? Прямая! Отрежь поэту яйца — и нет его. И не будет уже никогда стихов, которые будут пробуждать в людях добрые чувства. Чтобы убить поэта — не обязательно целить ему в сердце. Достаточно отрезать ему яйца. На что буду годен я, как человек творческий, после операции? В советские времена можно было бы ещё поменять ориентацию и сочинять стихи о Родине, Партии, Ленине. Тысячи писателей и поэтов, имея полноценные яйца, заставляли себя забыть о них напрочь, чтобы издаваться миллионными тиражами в самой читающей самую поганую в мире литературу, стране… Всё, моё время истекло. Медсестра уже держит в руке шприц. Сейчас мне сделают укол в позвоночник, и вся нижняя половина моего тела станет нечувствительной к боли. Место на позвоночнике замораживают аэрозолью. Теперь нужно наклониться в сторону, чтобы просвет между позвонками стал пошире. Оп-па-а-а-а! Ну, вот и славненько. Вот оно и хорошо. — А потом у меня всё опять восстановится? — Да, да, конечно. Пока тело меня ещё слушается, укладываюсь на стол. Ноги — на подставки. Стол — подобие гинекологического кресла. Вот как у них, у женщин, бывает, всё происходит… Только моя процедура — разовая… Напротив — прямо надо мной — экран телевизора. Как в кинотеатре. Что значит — больница платная! Наверное, во время операции мне мультики будут показывать. Показали бы про кота Матроскина… Вот зажёгся экран. Нет, это не Матроскин… Это… Horror… Мои яйца… Крупным планом… Хирурга зовут Аскольд Иванович. У него есть, наверное, своя могила. У мужика в маске в руке скальпель. А медсестра ему сказала: «Аскольд Иванович, он уже ничего не чувствует, можно начинать». Значит, он хирург. И зовут его Аскольд Иванович. Я ещё не утратил способности к аналитическому мышлению. Под рукой у меня что-то шершавое, будто кто мне подложил валенок. И зачем мне тут валенок? Посмотрел туда, где лежит моя правая рука. Она лежит у меня на ноге. На моей волосатой ноге. Это я на неё подумал, что она валенок. Она теперь отключена от верхней половины тела и ничего не чувствует. Фу, ты, чуть кино не пропустил! Мне же уже начали отрезать яйца! Оказывается, ничего сложного, плёвое дело. Если кому надо, я и сам, пожалуй, смогу. Аскольд Иванович перевязал мне бечёвкой яйца у основания, так, что мошонка вокруг плотно их обтянула. Потом сделал надрез. Кожа легко разошлась под острой сталью, обнажилось одно яичко. Аскольд Иванович захватил это яичко пальцами и стал выкручивать. Крутил до того момента, пока не осталось оно на одной тонкой окровавленной ниточке. Ниточку перетянул шнурком, чикнул скальпелем — вот и нет у меня яичка! А у меня ни боли, ни переживаний даже никаких. Смотрю на экран — как будто с кем посторонним всё это происходит. Интересно, нигде это не записывается? Попросить копию видео на память… Вот и второе яичко отсекли, положили в баночку. Когда стали зашивать мошонку, я и спросил Аскольда Ивановича: — А нельзя ли мне после операции забрать яички с собой? Я ещё не знал, что с ними буду делать. Помещу в баночку со спиртом, и буду показывать гостям? Всё-таки редкая вещь — не всякий себе может позволить такое у себя дома иметь. Даже Вексельберг, если бы его Родина попросила… Нет, Родине он бы ещё, может, и отказал, а вот если бы Владимир Владимирович… Привычно пошутил бы как-нибудь вскользь перед иностранными журналистами. К примеру: «Нашему, российскому бизнесмену, мол, яйца только мешают…». Ну — или что-то в этом роде… Ох, как бы они все кинулись наперегонки ампутировать себе тестикулы, если бы пришла вдруг в голову нашему лучшему из лучших такая необычная фантазия…
…А, может, их съесть?.. Вот, говорят, если у храброго человека съесть сердце, то будешь таким же храбрым, как он, если у мудрого мозги — станешь умным. А что будет, если съесть свои яйца?.. — Нет, сказал Аскольд Иванович. Морфологический материал нам нужен для протокола. Сказал — как яйца отрезал. Ах, Тоня, Тоня… И зачем тебе в квартире такая достопримечательность? Ну, я так думаю, что о коварных планах обеспечения твоей половой безопасности Борюсик тебе не рассказывал. Вряд ли ты бы сама одобрила варварскую идею своего мужа. Ну, да чего уж там после драки кулаками махать. Уже всё не только сказано, но и сделано. Я могу не беспокоиться о своей старости. У тебя тоже всё лучшим образом: кумир девяностых — вот он, на блюдечке. И днём и ночью представлен во всех человеческих ощущениях. Меня можно копировать, фотографировать — я предельно материален. Уже месяц, как я живу в одной квартире с Тоней Мерзликиной. (Поганая всё-таки у неё получилась фамилия, оставила бы лучше свою девичью). Как она вообще докатилась до Борюсика? Да, ладно, мне-то какое дело. У меня отдельная комната, компьютер, скоростной Интернет. Борюсика часто не бывает дома. Иногда он пропадает неделями — настоящий бизнес требует себе человека всего, без остатка. Жену он любит, но уделять ей внимание просто некогда. Звонит из разных городов, присылает подарки. Тоня со мной почти круглые сутки. Вместе выходим в город, вместе делаем покупки. Я уже почти освоился со своим новым статусом домашней кошки. Вернее, кота. Которому для всеобщего, да и его собственного, спокойствия, вырезали яйца. Здоровье у меня нормальное, ничего. Мошонка зажила, только шрамики чешутся. Ожидал, что начну полнеть — пока ничего такого за собой не замечаю. И голос пока ещё не изменился. А что? А вдруг во мне до сих пор дремал какой-нибудь Робертино? По утрам я пробую распевать гаммы. Но нет, высота голоса не меняется. Что же тогда изменилось? Отношение к женщинам? Глазами мне они интересны по-прежнему. А плоть у меня после объявления моей глухоты как ушла в спячку, так из неё и не выходила. И особой потери я от этого как бы и не чувствую. Тоня при мне ведёт себя всё более раскованно. Первое время даже кушать стеснялась в моём присутствии. Теперь утром запросто выходит из своей спальни в том, в чём женщину может видеть только муж или лечащий врач. Конечно — и я в моей прошлой жизни тоже не испытывал никакой неловкости, когда выходил из ванной, а на пути оказывалась кошка Чернушка. И на чего только она в своей жизни со мной не насмотрелась! Тоня неплохо сложена. Узкая талия, стройные ноги, упругими мячиками вздутая грудь. Розовые соски, собирающиеся в недозрелую твёрдую вишенку, когда приоткрыта балконная дверь и в комнатах слегка прохладно. По возрасту она мне годится в дочери, хотя сама уже могла бы иметь и взрослую дочь и сына. Вот я, сколько уже к ней присматриваюсь — не могу понять, что же подтолкнуло эту женщину к Мерзликину? Ведь, кажется, что видно за версту, какая это падла. И что же — Тоня одного с ним поля ягода? Хотя это вовсе и не обязательно. Женщин привлекают, в первую очередь, всякие подонки. Можно звонить, писать, подносить цветы какой-нибудь красавице. Сочинять ей стихи, биться головой о железную дверь в её подъезде — и всё это без всякого успеха. Зато какой-нибудь хлыст пристанет к ней прямо на улице, наговорит ей пошлостей, а она в ответ даст ему свой телефон. И уже на следующий вечер он заведёт эту красавицу куда-нибудь в кусты, стукнет по голове, отрежет груди и убежит. И даже не изнасилует. Какое мне, впрочем, дело? Живёт она с этим Мерзликиным — и флаг ей в руки. А вчера ночью госпожа Мерзликина вошла в мою комнату. Серый газовый пеньюар. Стринги. Это, наверное, теперь так называется? Фиговый листочек из лёгкой ткани, который держится на женщине с помощью трёх верёвочек. Тоня сбросила пеньюар — её фиговый листочек был без верёвочек. Опять французы придумали? Верёвочки на стрингах — это новая головная боль врачей-гинекологов. От них у пациенток всякие заболевания от грибков до геморроя. И вот французы, видимо, нашли выход из положения — отказались от верёвочек. И в результате получилась гигиенически абсолютно приемлемая, приятная на вид, ультрамодная вещь. Да, ещё — как же без этого — у моей госпожи были длинные волосы, которые она собирала на затылке с помощью всяких приспособлений. Сейчас это была серая газовая лента. Ну и, конечно, широким жестом узел был развязан, а головой Тоня сделала так, чтобы до черноты темно-каштановые волосы свободно рассыпались по плечам. Вообще-то я в тот момент уже находился в постели. По обыкновению — голый. Прикрытый только скользкой шёлковой простыней. К приёму гостей я не только не был готов. Они мне были не нужны. После операции моя жизнь потекла намного спокойнее. Перестали беспокоить перед сном пустые мужские мечтания. Вот лежал я, к примеру, сейчас, думал о вечном. Мне и дела не было до того, что почти рядом, через стенку, лежит в расцвете лет интересная женщина. Ещё несколько лет назад и страх смерти не удержал бы меня от порыва глухой ночью пробраться к этой женщине в опочивальню и попытать счастья. Прав был Борюсик, когда в условия моего проживания в его квартире он включил такой жестокий пунктик. Ну и — вот. Лежу я совершенно голый, не помышляя ни о каких опасных связях, как тут появляется замужняя женщина Тоня, откидывает край моей простыни и забирается под неё прямо ко мне. А оно мне надо? Противу всяких ожиданий, Тоня не имела на меня никаких видов в том смысле, в каком бы я мог её опасаться. Она как-то осторожно придвинулась ко мне, прижалась головой к моей ладони, немного так тихо полежала и… заснула… И жизнь у меня потекла в каком-то странном новом русле. По ночам я спал с Тоней. Она приходила ко мне, никак не объясняя своего поведения, снимала с себя свои красивые ночные одежды, оставляя, для приличия, на выбритом лобке то зёленый, то бледно-розовый, то оранжевый лоскутик лёгкой ткани. Иногда приносила с собой пару глянцевых журналов, читала перед сном. У меня было ощущение, что я лежу в больнице, выхожу из комы, а Тоня — медицинская сестра, которая таким специальным образом за мной наблюдает. Как-нибудь ночью заглянет ко мне в спальню Борюсик и прибьёт нас обоих. А чего, собственно, убивать? Ведь так же его супруга могла спать и с кошкой, и с плюшевым мишкой. Но что-то во мне от мужчины, видимо, осталось. Я не думаю, что хирург не качественно, не добросовестно сделал свою операцию. Но, видимо, параллельно нужно было удалить мне ещё что-нибудь и из мозгов. Я перестал делать вид, что не замечаю возле себя этой голой женщины. Мне было приятно на неё смотреть. И я смотрел. Однажды мне захотелось провести рукой по пышным её волосам. Я провёл — Тоня с удивлением повернула ко мне лицо. Взяла мою руку в свои ладони и прижала её к своим губам. Наступили какие-то удивительные ночи прикосновений. Мы не говорили друг другу ни слова. Но я гладил шею, груди, бёдра моей странной подруги, прикасался губами сначала осторожно — к плечам, мочкам ушей и острым лопаточкам на спине. Потом, через несколько ночей, прислушиваясь к её дыханию, я позволил себе расширить пределы своих прикосновений. Дыхание Тони учащалось, иногда прерывалось совсем, но вслух она ничего мне не высказывала, не пыталась отстраниться — напротив, иногда сильно сжимала руками мою целующую голову, впивалась пальцами ко мне в седую шевелюру, да, вскрикивала, стонала иногда. Я не решался прикасаться, трогать её ТАМ… А по утрам мы пили кофе на кухне, всё также, только вдвоём, тет-а-тет — как будто ничего не было. Конечно, не было. Что у женщины со мной, при моём положении, могло произойти? Трудно предугадать, как развивались бы эти искусственно смоделированные события. Как отнёсся бы Борюсик к тому, что игрушка его жены, ну, скажем так — слегка одушевлена. Вытряс бы он из меня эту самую душу. Если бы застал собственную жену свою Тоню, в одной постели со мной, в чём мать родила. И рано или поздно, но это всё равно бы произошло. Несмотря на практически бесполые наши отношения, она ко мне привязывалась. И совершенно не думала об осторожности. Муж мог бы, вероятно, простить ей то, что при мне она уже не испытывала ни малейшего стеснения. Потому что меня вполне можно было не принимать за человека. Но она стала по-особенному, на какие-то мгновения — дольше, чем на кошке или собаке, задерживать свой взгляд. И сама не замечала, что замужней женщине так нельзя. Что так уже смотрят на мужчину, которого хотят. И не важно, есть у него на тот момент яйца, или нет. Вообще мужчины, в своём большинстве, напрасно себя изводят всякими вредными мыслями по поводу, якобы, недостаточной величины полового члена, отсутствия достаточной эрекции. Если женщина любит, то ей наплевать и на член и на эрекцию. Главное — чтобы ею не пренебрегли, чтобы чувства её нашли ответный отклик. Чтобы её тоже ЛЮБИЛИ. А всё остальное переживётся, как-то приложится само собой. И непременно они, конечно, будут, эти половые отношения, потому что влюблённые не могут просто так сидеть и без всякого дела смотреть друг на друга. Они должны поделиться своим восторгом, радостью, своим счастьем, а как сделать это иначе, чем через тысячи разных прикосновений и поцелуев сделать приятное своему партнёру? В претензии ли лесбиянки, что полового члена у них нет совсем? И встречаются они и любят друг друга именно по признаку его отсутствия. И потому ли встречаются геи, что за удвоением количества членов они видят более сильные, чем в гетеросексуальных парах, чувства? Приходит Любовь, та самая, которая всему верит, всего надеется, всё переносит, и чего уже там разбираться, член у предмета твоей любви между ног, или вагина? Друг по телевидению, Лёша Печерников рассказывал, что однажды в него влюбилась без памяти одна женщина. Влюбилась — значит — какие тут проблемы. Вывез её Саша за город на своём «Запорожце», трахнул — и дело с концом. Конечно, дала сразу — какие тут разговоры. Но оказалось, что простой половой связью вопрос не исчерпывался. Лялечка Афонина — так её звали — стала его преследовать. Звонила, передавала записки. Встречала на проходной после работы, будто бы случайно — мимо, мол, проходила. Пообещал ей как-то, что обязательно найдёт время поговорить. Назначил время — у магазина «Бутя» в 7 вечера. Опоздал на два часа. Была зима. Злая, морозная, с холодным ветром. Лялечка Афонина превратилась в сосульку. Но ждала. Саше её внимание льстило — но — не более. Во время интимных свиданий он с тоской смотрел на половой орган Лялечки, который она предоставляла ему во всей красе: торопливо раздетая, ноги широко распахнуты, глаза, потупленные ниц… Ну, не нравились Лёше большие половые губы… Обычно для возникновения эрекции Печерникову достаточно было взглянуть на женщину. Или — на свой голый половой член. Посмотреть на него прямо — глаза в глаза… А с Лялечкой ему не помогало ничего. И смотрел. И мануально стимулировал. Не помогало. Сидел как-то, ожидал Лялечку в своём «Запорожце», попался под руки какой-то глянцевый журнал с красотками. В джинсах вздыбилось всё, закоченело — никаких сил нет терпеть! Тут подошла Ляля. Французские духи, шубка на голое тело…
Ознакомительная версия.
