Впрочем, и мне напоминание, мол, а ты, матушка, как ни садись, к мистике все равно не способная, и самое оргинальное, на что тебя хватает, — это сны-воспоминания об Алешеньке, а большей частью порядочная чепуха типа: вот идем мы с моей еще вполне здравствующей бабушкой по центральной в ее городишке площади. Мне лет шесть, солнце палит, народу ни души, подходим к киоску «Союзпечать», и я выпрашиваю у нее значок за десять копеек, на нем пухлый мальчик с осликом. А бабка мне и говорит опасливо: «Только Саньке не показывай, а то он обидится, что я ему тоже не купила…» Вот и гадай, к чему все это.
А несколько дней спустя разыгралась очередная буря. Рыбкин вдруг позвонил ко мне в дверь. Со смесью изумления и пиитета к Зойкиному свету в конце коридора я выказываю готовность его выслушать, мне даже неловко, что я в неглиже, но ему явно не до церемоний. Причем он рубит с плеча: «Скажите мне честно, она больна?.. Зоя сумашедшая? Что вы знаете о ней?! Я должен быть в курсе. Вчера она избила жену моего друга…» У меня вырвалось: «Сильно?!» Оказалось, не сильно, но обидно. Бедняга просто хотела успокоить помутневшую Половецкую, а та ей врезала. Неудивительно. Я бы никогда не стала успокаивать Половецкую, первое правило безопасности во время ее буйства — жизнерадостное бездействие. Тогда все пройдет само. Хотя если дело запахло керосином и нужно вступить в игру, то уж никаких уговоров, бей молча и безжалостно. Я так никогда не делала, но мне рассказывали, что помогает, и даже сама Зоя Михална была порой благодарна дружескому тумаку, спасшему ее от непоправимых последствий.
Однако Рыбкин утверждал, что Зоя отличилась «на сухую», без допинга. В смысле была как стеклышко. Как говорится, уже симптом. Мы проговорили часа два. Рыбкин поведал печальную сагу о том, как его друг Макар со своей второй невестой, в смысле будущей второй женой, между прочим — миловидной дамой из налоговой инспекции, неосторожно зашел на огонек. А там Половецкая печет пирог с капустой и кормит байками о своем утраченном величии. Макар стиснул зубы из деликатности, уж он-то по части Зои Половецкой иллюзий не питал, но коль уж любовь зла… Макар косился, но оставил другу последнюю надежду на последнюю подругу, зато налоговая инспекторша растерялась, не поняла юмора, ведь к Зое надо привыкнуть. А когда приходишь на новенького и тетенька в заношенных трениках объясняет, как друг катал ее на «Ломборджини», а она ему отказала… В общем, пара простодушных наводящих вопросов, и Зоя вышла из себя, скисла, разозлилась, растерялась, инспекторша опомнилась и дала задний ход, но было уже поздно. И теперь все плохо, Макар не подаст руки, а Зою уже не перевоспитаешь. Рыбкин шумно заглатывал дым и клял себя за то, что видел все сразу, но не мог поверить. Я ждала, что он будет верен своему стилю благородного идальго и пообещает, что останется с Половецкой и в горе, и в радости, не взирая на ее демисезонные обострения, но Рыбкин молчал как рыбка, и я ограничилась обтекаемой ложью. Будь я уверена в Рыбкиных чувствах, я бы заложила Зою с потрохами. Обожаемую скомпрометировать трудно, говори любую гадость — вреда не будет, обожатель только еще больше распалится, тем более и так понятно, что Зоя Михайловна психопатка. Но, видимо, Рыбкин обожал Зоиньку куда сдержанней, чем казалось Зое. Иначе и быть, конечно, не могло с ее вечными гиперболами, однако я воздержалась от откровений. Мы вроде бы остановились на неискренних условностях, приняв за правду отдаленное подобие правды: мол, женский предклимактерический кризис, и ничего более, пройдет. Надо принимать витамины и, быть может, что-нибудь гормональное…
— Но я не могу больше давать ей деньги, она на них пьет, раздает бомжам!.. — вдруг возопил Рыбкин. Я поняла его печаль и, как честный человек, должна была посоветовать ему либо уберечь свой хрупкий организм от Половецкой, либо округлить разговор до полного пустословья. Пришлось выбрать второе.
Когда я щадяще пересказала все Зое, аверс сменился траверсом. Как я могла так мямлить, вместо того чтобы изо всех сил охранять ее половецкое реноме! События предстали в пылающих обидой красках: отвратительная инспекторша с подкожной неприязнью ко всему миру, мрачный Макар, Рыбкин, не умеющий ему ни в чем перечить, и все они супротив одной Зои, в которой и росточку-то — метра пятьдесят не наберется. Впрочем, рост тут ни при чем, когда кругом враги — всяк маленький и жалкий. «Она все время твердила о его бывшей жене, а потом полезла меня утешать и обниматься!» — зычно сипела Зоя, от волнения катая седьмой хлебный шарик. Выходило так, что это Макарова невеста, поминающая бывшую Рыбкину половину, зла и нездорова, а вовсе не Зоя Половецкая…
«А поехали к Аркаше с Люсей?» — вдруг родился у нее новый пункт повестки дня. Мысль сомнительная, но веселая, да и терять, в общем, нечего, Зойка на грани разрыва и банкротства, Рыбкин просил не беспокоить, в кармане завалялись корешок рыбкинского телефонного счета и памятка об уходе за золотыми изделиями. «Вот гад! — слышалось глухое бормотание. — Зачем я тогда ему счет оплатила, надо было просто взять деньги себе…» Раз денег не было, Зоя задумала взять их у Аркаши, иначе зачем бы она о нем помянула к ночи… Аркадий Зою язвительно терпел, обзывая все, что с нею связано, тараканьими бегами, зато как никто умел втереться к ней в доверие и даже умудрялся брать у нее в долг, а также выпросил американский набор отверток, который был подарен Павлику отцом на шестнадцатилетие. Еще пара-тройка полезных мелочей… перепала Аркадию всего лишь из-за мнимой неразделенности. Любой из тех, кого Зоя причисляла к своим воздыхателям, нет-нет да и заставлял ее в нем усомниться, но Аркаша бережно брал ее под руку и называл «Зойчиком» и «плюшкой». Причем тут плюшка, я не знаю, они подружились задолго до меня, и совсем не важен мотив, главное, Михалне нравилось. Марина упрекала лицемера в лживых корыстных авансах: мол, в конце концов Зоя Половецкая тоже женщина и негоже так играть на ее ранимом эксцентричном нраве. Аркадий жестоко отвечал, что баранов надо стричь и что не все же Зойкину лапшу с ушей стряхивать, не худо бы хоть клочок шерстки урвать с паршивой нашей овечки.
Люся же, жена Аркадия, могла себе позволить искреннюю привязанность к Половецкой. Люся была совершенной машиной чувств, к тому же у нее были деньги, и у ее родителей были деньги, и у родителей родителей были деньги, одним словом, достаток вплелся в Люсину генетику. Люся была юристом, Аркадий был Аркадием, иногда Аркашей, в общем, иногда он ловил жирную мышь и гордо приносил хозяйке. Хозяйка умилялась, восторженно вертела «мышь» в руках и, не уразумев, что же с ней делать, возвращала своему котику. Тот шустро все тратил на диковинные курительные аксессуары и даже однажды прикупил старинный комод. Отныне комод стоял на самом почетном месте как знак того, что Аркаша тоже не лыком шит и вовсе не альфонс. Но это инициатива только его колеблющегося самолюбия, веселой Люсе было не жалко, и по части подарков рука ее была легка. Посему Половецкая у нее не занимала, а брала. Ведь для нее неопределенность «отдашь, когда сможешь» означала определенность «никогда». Теперь же она вознамерилась наложить на себя епитимью честности и бить челом Аркаше, уж он-то свои скупые деньги по ветру не пускал и долги не прощал, взять у Люси много было гораздо проще, чем взять у Аркаши мало. Но Зойка простых путей не искала.
При всем при том, что супруги весьма разнились между собой, кошельки и спальни имели отдельные, для Зои они вместе были одной надежной соломинкой на случай всякого форс-мажора. Половецкая старательно входила в роль страдалицы, в ее пощипанном образе проступало настойчивое требование опеки и качественного алкоголя. От плохого она устала. Никто лучше Люси ее такую не понимал. Люся сама прошла огонь и воду, в том числе, по слухам, не миновала и участи «ночной бабочки». Это было, конечно, давно и неправда, и лучше об этом не думать, не вводить себя и прочих в искушение, ведь привлекательность греха в прямой зависимости от привлекательности грешника. А Люся выглядела цветуще, невольно провоцируя желание потакать земным слабостям, раз они приводят к такому чудесному результату. Одним словом, Люся была рада нас принять всегда, Аркадий — иногда и сегодня. Но наличных у них не оказалось. Зоя скуксилась от стыда, догадываясь, что бы это могло значить. Не в Люсиной манере были прямолинейные «нет» и «да», она выбирала другие клише, которые, впрочем, не обманули Зойку. Смущенный холодок забрезжил в Люсиных глазах, Половецкая объяснила, что ей нужны не деньги, а сущая мелочь, меньше, чем Люся тратит в день на такси. Люся заулыбалась, она на такси давно не ездила. Она не дала нисколько, дав тем самым понять, что думает обо всем этом джазе… Я терпеливо ждала, пока Половецкая зло курила в Люсином подъезде, она никак не могла оправиться от потрясения. «Но ведь ты собиралась просить у Аркадия?» — «Так было бы еще хуже. Он сказал бы, мол, совсем опустилась, на пиво клянчишь, а твой мужик даже зубы тебе передние не вставит…»
