В офисе, после того как все его покинули, стало тихо и благостно, точно в склепе. Монотонно гудел кондиционер, жалюзи исправно отфильтровывали солнечный свет. Идеальная обстановка для творческой работы! Я, исполненная рвением, обложилась исходным «сырьем» — технической документацией, чертежами новостроек, образцами и описаниями новых материалов. Очень старалась сосредоточиться, но ни одна свежая идея не осенила. Для того чтобы текст получился убедительным и ярким, нужно загореться, искренне проникнуться мыслью, что все на свете — сущие пустяки, кроме возможностей флагмана стройиндустрии — распрекрасного «Контура». Но мне даже о ремонте собственной квартиры думать было неохота, не говоря уже о возведении абстрактных чужих квартир улучшенной планировки… Мозги стиснул невидимый ступор. И единственным разумным выходом из него было взять работу на дом. Я отправила бумаги обратно в папку, запихнула ее в пластиковый пакет и потрусила с ним на Центральный рынок. Благо он расположен неподалеку от агентства. Загрузилась мясом, овощами, маслом, сыром и деревенской сметаной, как добрый ишачок. Хорошо бы, конечно, скинуть жакет, но руки были заняты многочисленными пакетами. Пока дотащила провизию до метро, облилась потом, прокляла неудобные туфли на каблуках и воздухонепроницаемые колготки. Сесть в вагоне оказалось негде, мои набитые сумки всем мешали. И я бы, наверное, окончательно осатанела, если бы не мысль о том, как избавлюсь от одежды и погружусь в ванну с душистой пеной…
Чудесный миг оттягивался. Прежде я выполнила супружеский долг на кухне: пожарила свиные отбивные и картошку — Ленчик любит все жареное, жирное, острое. Неполезное. А для Риточки я приготовила полезный греческий салат с зеленью, брынзой, маслинами и оливковым маслом. Себе сварила крепкий кофе с корицей. Мне нравится, лежа в воде, неспешно попивать кофеек и покуривать, выпуская дым к потолку, который, кстати, заметно пожелтел… Ну и пусть. Потолок подождет, зато себе я создала комфортные условия: на один борт ванны поставила пепельницу, на другой — чашку с кофе. Придвинула табуретку, на которую кладу телефон и сигареты. И только успела совершить погружение, как возник Леонид:
— Ты надолго? Имей в виду, мне надо срочно принять душ!
— Хорошо, солнышко, но я…
— Давай поторапливайся!
Что это на него нашло? Обычно по вечерам Ленчик игнорирует водные процедуры, зато утром, проснувшись, подолгу плещется. Я над ним посмеиваюсь: ты от подушки, что ли, так тщательно отмываешься? Напрасно, наволочки у нас совершенно чистые… Леонид на шутки не реагирует. Я так думаю, что с возрастом у него отшибло чувство юмора, а заодно и коммуникативные способности, поскольку со мной он долго не разговаривает. Обращается исключительно глаголами в повелительном наклонении: подай! принеси! освободи! Я еще обдумывала, кого из ближних одарить роскошью общения, а телефон уже зазвонил. Непосредственно по натянутым нервам резанул скрипучий голос Тамары Васильевны:
— Здравствуйте, Сонечка! Рада вас слышать, милочка!
Подтвердив взаимность радости, я отчаянно покривила душой. Тамара — самое слабое звено в цепи моих телефонных связей, поскольку ее ничто, кроме болезней и способов их лечения, не интересует. Когда-то она была моей непосредственной начальницей — заведовала абонементом в городской библиотеке, где я вынужденно кантовалась после окончания института. Дочке шел второй год, в яслях она регулярно цепляла инфекции, и мне приходилось не менее регулярно оформлять бюллетени… Страшно вспомнить! В приличное место с подобными отягчающими обстоятельствами не устроиться… и соваться нечего… Но и в такой богадельне, как библиотека, педантичная Тамара Васильевна сумела выпить из меня немало крови — она нещадно гнобила за чтение в рабочее время и в наказание заставляла по вечерам навещать задолжников. Я покорно таскалась по чужим домам с коляской или санками, в которых восседала маленькая, но тяжелая Ритка. Надрывалась за зарплату в сто рублей, буквально кишки выматывала. Как вспомню, так вздрогну… Тамара и сама имела обыкновение задерживаться в библиотеке допоздна: ее хлебом не корми, дай проверить правильность заполнения читательских формуляров и расстановки книг на полках. И даже провернув это нудное дело, она не уходила — принималась поливать горшки с традесканцией, которых развела великое множество… А чем ей еще было заниматься? Жила она со старенькой матерью и пожилой теткой и сама в ту пору выглядела далеко не ягодкой. В этой ситуации любая бы предпочла безвылазно торчать на работе — изображать трудовой энтузиазм и отыгрываться на подчиненных, вымещая свои комплексы. Однако ход времени все меняет, мудрая жизнь расставляет все по своим местам, как книжки на библиотечных полках. Риточка выросла, развязав мне руки, предоставив свободу для самореализации, а Тамара Васильевна состарилась. Кукует сейчас на пенсии, и ей не то чтобы оторваться на ком, словом-то перекинуться не с кем…
— У меня запор, пятый день сходить не могу, — трагическим тоном поведала она.
— Но есть же средства, — преодолевая отвращение, выдавила я. — Травы, таблетки, кружка Эсмарха, наконец…
Решила не слушать старуху и, слегка отстранив трубку, вытянула из пачки сигарету. Много лет курю один и тот же сорт — длинные тонкие More без ментола, похожие на веточки деревьев. И столько же лет натыкаюсь на непроходимую лингвистическую безграмотность продавщиц. Прошу их: подайте, пожалуйста, «Мо» в красной пачке. Они недоумевают: чего вам? Море? Так и говорите, что красное море! Прямо как в анекдоте: не выпендривайтесь, Марь Иванна, слушайте ваш любимый полонез Огиньского… С другой стороны, искажение транскрипции придает словосочетанию потрясающий смысл. Красное море. Каждый раз всего за доллар я покупаю целое Красное море! Неплохо было бы там еще и побывать, а то я пока лишь по телевизору видела заманчивые синие глубины с коралловыми рифами и стайки нарядных юрких рыбок…
— Чем это вы щелкаете? Зажигалкой? Небось курите, Софья Николаевна? — обличительно проскрипела Тамара Васильевна и прочла целую лекцию о вреде курения. Угрожала плохим цветом лица, кариесом, низким гемоглобином и раком легких. Отравила все удовольствие!
Вдобавок в ванную ураганом ворвался Ленчик. Открыл кран в умывальнике и принялся сморкаться. Нарочно трубил громче носорога!
— Что там у вас за звуки? — насторожилась ушастая Тамара.
— Кран сломался, гудит. А мне все недосуг вызвать слесаря, — вяло, не подключая фантазию, соврала я.
— Зачем же слесаря? Они знаете какие деньги дерут?! У вас ведь супруг имеется, вот пусть и починит краны! Или супруг у вас совсем безрукий, что ли?
Нет, Леонид не безрукий! И отнюдь не безмолвный, к сожалению… От злости он беспричинно дернул клапан сливного бачка, зарокотавшего ниагарским водопадом, и угрожающе пробасил:
— Все, отбой! Бросай трубку! Достала уже…
Зажав мембрану ладошкой, я вытаращила глаза, мимикой умоляя его не мешать. И тут… рука моя дрогнула — радиотелефон нырнул в водную пучину и забулькал, погружаясь на дно. Сама того не желая, я выполнила мужнин приказ: бросила трубку.
— Ага! Я предупреждал! — взревел носорог. — Сто раз тебя предупреждал: не таскай сюда аппарат! Как чувствовал, что этим все закончится!
— Я же не нарочно… — посрамленно склонилась я, шаря по дну ванны, отчего диафрагму сдавило и мой голос прозвучал совсем задушенно.
— Еще не хватало, чтобы ты нарочно портила имущество!
— Что стряслось? — просунула голову в дверь Риточка.
— Твоя мать! — рявкнул Леонид с такой яростью, что она отпрянула.
Выхватив у меня выловленную трубку, он поднял ее высоко, демонстрируя, как бодро изо всех щелей текут струйки, звонко шлепаясь о кафельный пол. Дочка высказала робкое предположение, что телефон можно просушить и починить, и это послужило толчком ее злорадному отцу для выброса очередной порции негативной энергии:
— Да этот телефон теперь только высушить и выбросить! А он, если что, три с лишним тысячи стоит!
— Раньше стоил, — возразила Ритка. — Сейчас эта модель «Панасоника» устарела и подешевела… И потом, пап, у тебя ведь есть сотовый…
— Вот именно — у меня есть! А вы с матерью давайте, ломайте, крушите все! Модель, видишь ли, устарела… А ты на новую, современную заработала?!
Леонид все тряс и тряс несчастной трубкой, брызгая на нас водой. Я с ним не связывалась — себе дороже. Сидела молча, прижав коленки к груди, загородившись скрещенными руками: пена осела, и красоваться в обнаженном виде мне было неловко. Чувствовала себя как устрица без раковины — на нервной почве потряхивало, хотелось спрятаться, а пришлось дожидаться, пока разбушевавшийся деспот покинет помещение. Скосила глаза вправо — в пепельнице дотлевала сигарета, грустно свесив вниз длинный серый столбик пепла, напоминающий слоновий хобот. Я не решилась ни докурить ее, ни загасить. Совсем меня затуркал этот человек, по какой-то нелепой иронии судьбы доводящийся второй половиной… А если разобраться, он мне не менее чужой, чем случайные попутчики в метро, среди которых я сегодня толкалась с пудовыми сумками… Тамара Васильевна, наверное, недоумевает — отчего я прервала разговор на полуслове? Легко ей других судить: мужа нет, шпынять некому… С радостью бы поменялась с ней местами!
