— И все-таки, — сказал он, — именно так это и происходит.
Один из посетителей включил музыкальный автомат.
— Вы, наверно, любите музыку, — предположил Поль.
— Нет, не очень-то, — ответила Вера, — она никогда не бывает достаточно быстрой, и у человека остается слишком много времени. Чтобы думать о других вещах.
— Ну разумеется, разумеется, — согласился Поль, — однако... И т. д. И т. д.
Вот так они и беседовали, слово за слово, целыми часами. К концу встречи они уже не знали, ни один из них не знал, говорят ли они вместе или каждый сам по себе, достигают ли согласия в единственном синкретичном слове или все еще противостоят друг другу, как ежедневно, поодиночке, противостояли окружающему миру, тому, что не сдается на милость слов, вынужденные непрерывно маневрировать в сражении, имея для этого весьма ненадежные средства, первое попавшееся оружие, сомнительные доспехи, вещи, с которыми не расставались лишь потому, что когда-то где-то сочли их полезными и сохранили на всякий случай поблизости, под рукой или даже на себе, в карманах одежды — если там еще оставалось свободное место.
Архитектура замка представляла собой хаотичное сборище стилей и материалов. Во-первых, этот замок совершенно не походил на замок. Своим названием он был обязан тому факту, что являлся единственным сооружением, пригодным для обитания, внушительным, надежным и вдобавок расположенным поодаль от берега, каковое местоположение сообщало ему видимость жилища знатного сеньора в глазах каждого из прибывающих сюда гостей. Он высился на восточной оконечности острова, уравновешенный с трех сторон света тремя другими постройками — военного образца и значительно меньших размеров, напоминавшими блокгаузы, ветхие, облупленные, исчерченные разноязыкими граффити и заваленные высохшими экскрементами.
Замок покоился на бетонных блоках, установленных на месте каких-то совсем уж древних развалин. Эти блоки сначала шли правильными плотными рядами вдоль всех четырех стен — явный признак того, что к строительству относились серьезно, по крайней мере на первой стадии, ибо чем выше, тем более неровно их укладывали, так что примерно на уровне второго этажа они и вовсе исчезали, словно остановленные невидимой силой в своем вертикальном порыве. Конструкцию укрепили, заполнив кирпичами проемы между блоками, поверх которых были возведены стены из небрежно ошкуренных древесных стволов и крыша из листов рубероида. Сооружение изобиловало трещинами, щелями и другими видами просветов, которые были замаскированы досками и алюминиевыми заплатами, что придавало ему сходство с заброшенной лачугой в бидонвиле.
В центре вестибюля первого этажа — темного, лишенного окон помещения на уровне земли — виднелось начало лестницы, также незаконченной, обрывавшейся на двенадцатой ступеньке. Потолок был украшен лепными узорами, с которых давным-давно осыпалась штукатурка, оставив после себя лишь непонятные пожелтевшие загогулины. Внизу, под ними, прямо сквозь утоптанный глиняный пол пробивались чахлые растеньица, в том числе молоденькая пальма со стволом, выпачканным в машинном масле.
Для того чтобы попасть на второй этаж, приходилось взбираться по угрожающе скрипучему экзотическому трапу из деревянных кругляшей, скрепленных веревками. Наверху имелось только одно помещение, заваленное мебелью, чемоданами и другими вещами, в той или иной степени заплесневевшими; среди них высилась груда сломанных вентиляторов. Узкие окна, большей частью с разбитыми стеклами, были прикрыты листами толстого прозрачного пластика; сквозь широкий проем, затянутый слюдяной оболочкой, можно было разглядеть, в нескольких сотнях метров от дома, море, неясное и искаженное, как изображение на экране домашнего кинопроектора.
В числе мебели имелось множество столов, на которых валялись всякие незатейливые предметы: бумаги, одежда, щетки, бутылки, лампы. Самый большой стол был почти целиком занят незаконченным паззлом, представляющим собой «Посещение галереи» Ван Хехта. Байрон Кейн как раз пытался заполнить одну из розеток потолка галереи, когда лестница-трап скрипнула под ногами Джозефа.
Джозеф был высокого роста и могучего сложения. Густые седоватые усы, широкий крестьянский торс и коротко остриженные, зачесанные назад волосы придавали ему сходство со Сталиным, тем более что и звался-то он Джозефом; впрочем, вряд ли это было его настоящее имя.
— Карье звонил сегодня утром.
Байрон Кейн не ответил. Он водил над поверхностью паззла оранжево-серой картонкой, подыскивая ей нужное место.
— Они кого-то наняли, — продолжал Джозеф.
— И кого же это они наняли? — спросил Кейн, не поднимая глаз. — Обычного топтуна или аса от Пинкертона?
Он говорил мягко и как-то методично, притом с легким напряжением в голосе, глубоко скрытым и еле уловимым, хотя, обнаружив однажды эту особенность, ее уже трудно было не замечать. И еще этот голос отличался любопытными интонациями, как будто его владелец, избавившись поначалу от всех следов американского акцента, попытался впоследствии восстановить некоторые его признаки, не преуспел в этом и создал для себя новый акцент из того, что попалось под руку и что не имело ничего общего ни с прежним, ни с любым другим, — акцент литературный. Если отвлечься от этих фонетических особенностей, сам он выглядел терпеливым, рассеянным, слегка разочарованным и, казалось, полагался именно на рассеянность и терпение, чтобы обмануть разочарованность. Он неизменно носил одежду из синего холста — куртку, сшитую в Шанхае, и брюки, сотканные в Макао. Заметив, что Джозеф не торопится отвечать, он повернулся к нему.
— Это слепой, — сказал тот.
Кейн на минуту перестал водить своей картонкой над паззлом.
— Слепой, — повторил он почти с уважением. — Надо же! Слепой убийца. «Любовь, слепой убийца» — вроде была песенка с таким названием?
— Без понятия, — ответил Джозеф. — Не помню.
— Но объясните вы мне, — спросил беззаботно Кейн, — разумно ли нанимать слепого для розыска человека?
— Этот слепой — Рассел, — сообщил Джозеф.
— Не знаю такого. Один из ваших друзей?
— Ничего-то вы не знаете, — обронил Джозеф.
— Это святая правда: «я знаю все, я ничего не знаю...»
На верхушке лестницы показался третий человек, он подошел к ним, с трудом проложив себе путь среди мусора.
— Время! — объявил он.
Это был довольно высокий тощий субъект с усталым взглядом, в районе пятидесяти лет, как и первые двое. Он носил желтовато-зеленый костюм, желтовато-зеленую рубашку и желтые туфли. Звали его Тристано. Пройдя мимо них, он отшвырнул несколько вентиляторов и добрался до непонятного громоздкого сооружения, прикрытого тяжелым брезентом; сорвав одним взмахом этот чехол, он обнажил огромный передатчик, совсем новенький и сверкающий хромированными деталями; аппарат явно чувствовал себя неуютно среди окружающей помойки.
— Пора. Вы можете наладить мне эту штуку?
Байрон Кейн бросил свой паззл и, расположившись перед аппаратом, принялся нажимать кнопки, перемещать курсоры, регулировать потенциометры и проверять шкалы. Затем он прошелся по частотам, осторожно пробираясь по сложной, капризной дорожке длинных и коротких волн. Послышался треск, из динамика вырвались дрожащие свистки различных тональностей, пронзительные завывания, неразборчивые бормотания, обрывки национальных гимнов, морзянка, фрагменты — то начальные, то конечные — слов на английском, японском, арабском, выплески невнятной музыки, инфра- и ультразвуки, то и дело перебиваемые смутными голосами, доносившимися откуда-то издалека и находившимися на большом удалении друг от друга, — эдакие звуковые силуэты.
— Готово, — сказал Кейн, выделив наконец из этого хаоса одинокий голос, сухой и жужжащий, точно продукт синтеза; голос мерно и механически вел счет в обратном порядке.
— Девяносто шесть, — произнес этот синтетический голосовой инструмент, — девяносто пять...
— Есть новости о Гутмане? — спросил Тристано.
— Он все еще в Брисбене, — ответил Джозеф. — Набирает людей. Арбогаст сказал, что они вполне могут сделать попытку подобраться ближе, например высадиться на островах Феникс или на Маршалловых.
— Ну не будут же они набирать целую армию, — вмешался Кейн.
— Если они решатся напасть, армия им не понадобится, — ответил Джозеф.
— Семьдесят два, — произнес голос.
— Они боятся, — сказал Тристано. — Не знают, на какой мы стадии. Хотят сперва разведать ситуацию. Пока они будут думать, что проект «Престиж» завершен, они не двинутся с места. Знай они, что он все еще в работе, они уже через час пожаловали бы сюда.
— Но долго так продолжаться не может, — сказал Джозеф. — Если дело затянется, они в конце концов поймут, что им нечего бояться. И тогда в одно прекрасное утро жди высадки.
