С течением времени они привыкли друг к другу. Юля научилась сносно варить суп, а художник начал изредка, не отрываясь от работы, отвечать на ее осторожные подступы к разговору. Во всяком случае, на вопрос, как он себя чувствует, он теперь отвечал всегда, и всегда одинаково: «Спасибо, лучше».
Но Юля видела, что на самом деле не лучше, а хуже. Перелом его почти зажил, он ходил теперь с палкой, но со дня на день становился все темнее лицом, реже улыбался во время работы, меньше ел, и однажды Юля застала его поздним утром не у мольберта, а на диване.
Он тут же встал и взялся за кисть, но такого раньше никогда не бывало, и Юля несколько обеспокоилась.
— Может, позвонить кому-нибудь? — предложила она.
— Зачем? — спросил художник, мельком глянув на Юлю.
— Ну… пусть навестят… ты, я вижу…
— И кому?
— Я знаю… родным, друзьям…
Художник промолчал.
— Так позвоним?
Художник положил мазок, отошел от мольберта, опять подошел, и все молча.
Юлю вдруг осенило. В конторе по найму переводчик ей сказал, что посылают к человеку, уцелевшему в катастрофе, но она думала, автомобильная катастрофа, там он и травму получил. И только сейчас сообразила, что это совсем другая Катастрофа.
— Или у тебя нет никого?
— Почему же никого, — неохотно усмехнулся художник. — Вот ты у меня есть.
— Нет, серьезно. Никаких родных?
— Не знаю, — пробормотал художник. — Не помню. Может, и есть.
— Ты не помнишь, и они тебя забыли?
— Если есть — вспомнят.
— Когда?
— Потом, — твердо сказал художник, и Юля поняла, что разговор закончен.
Но думать об этом не перестала. Думала о том, что и раньше ее несколько удивляло, — за все это время в квартиру никто не приходил, только вначале пару раз медсестра, заниматься лечебной физкультурой, да еще парень из электрокомпании, снимать показания счетчика. А телефон вообще звонил только однажды, социальная работница осведомлялась. Изредка звонили в дверь, но художник открывать не велел, говорил — я никого не жду.
Все это Юля сообразила, обошла набитую картинами квартиру и прислонилась к косяку двери в мастерскую художника. Он молча работал, не обращая на нее внимания. И она молчала, боясь нарваться. Но говорить было нужно, она набрала воздуху и открыла рот.
— Да? — сказал художник по-прежнему не глядя на нее.
— Эта квартира твоя собственная?
Художник мазнул кистью и сказал:
— Моя собственная.
— А когда помрешь, кому отойдет? Если нет никого?
— Не все ли мне равно кому.
— Все равно?
— Абсолютно все равно.
— Но… все-таки…
— Если не обнаружатся родственники, государству, вероятно.
— Го-су-дар-ству?!
— Да кому угодно. Хоть тебе.
— Мне?
— Да кому угодно.
— Нет, ты серьезно?
Художник недовольно оглянулся от мольберта:
— Слушай, я же просил. Ты мне мешаешь.
— Еще только минуточку! — взмолилась Юля. — Скажи только, серьезно?
— Мне все равно, что будет, когда меня не будет.
Юля тут же решила записать на бумаге, что художник завещает ей свою квартиру, и дать ему подписать. Он подпишет! Раз ему все равно. И ничего плохого в этом нет, а то останется просто бесхозное имущество, отойдет государству, глупость какая. И конечно, пусть живет, сколько сможет, но не может же очень долго, он уже явно нехорош. Надо бы врача к нему позвать.
Вот повезло так повезло! — радовалась Юля. Вот где я найду себя. Будет свое место, там я буду находиться — там и себя найду, ха-ха! Но сразу сделать, что нужно, не собралась, как-то все недосуг было. Накопилось много срочных бумажных дел, и Юля, ввиду намечающегося упорядочения ее жизни, решила упорядочить и их.
Это заняло все свободное время в среду и в четверг, но обычной скуки и досады не вызывало, у сердца все время шевелился и перебирал лапками теплый зайчик радости и надежды. И в среду, и в четверг Юля побывала у своего художника и каждый раз спрашивала:
— Так ты не передумал?
— В каком смысле?
— Насчет квартиры.
— Я об этом не думал, — отвечал художник. — Оставь меня в покое.
— И тебе все равно кому?
— Я уже сказал.
В пятницу и в субботу, нерабочие дни, Юля писала бумагу, и даже посоветовалась, как писать, с соседом по своей коммуналке, бывшим адвокатом. И он, прочитав черновик, даже пококетничал с ней немного, чего раньше не бывало. Сосед был немолодой, пенсионер совсем, но очень еще ничего. Подпись, он сказал, надо бы заверить у нотариуса, и в воскресенье Юля побежала к своему художнику, обдумывая, как уговорить его пойти к нотариусу.
Уговорю, уверяла она себя, он добрый, поймет. На такси свезу. А в крайнем случае не пожалею последних денег и приведу нотариуса к нему. И сразу вызвать врача, вспомнила Юля для очистки совести, ему лечиться надо.
Но врача вызывать не пришлось.
Юля хотела отпереть своим ключом, но дверь не отпиралась. Это было странно, художник никогда не оставлял ключа в двери. Забывчивый стал… Пришлось позвонить. Дверь открыла молодая миловидная девушка и приветливо пригласила Юлю:
— Вы, наверно, его помощница? Заходите, заходите, пожалуйста, не смотрите на беспорядок…
Еще с порога Юля увидела, что картин на стенах в коридоре нет, а пол в квартире заставлен большими картонными коробками.
— Простите, у меня руки грязные, такая пылища… — извинилась девушка.
— Он не велит пыль вытирать, — растерянно оправдалась Юля.
— Дядя, видимо, был своеобразный человек, — согласилась девушка.
Был…
Художник погиб в четверг, вскоре после ухода Юли. Куда-то вышел из дому, а на обратном пути, у самого почти подъезда, возле булочной-кондитерской, его застиг взрыв, один из множества, какие тогда происходили в нашей стране. И в пятницу его похоронили, здесь покойников не задерживают.
Хотя телевизора у Юли не было, она слышала от соседей об очередном теракте, и как раз в центре, но за своего старика не беспокоилась — он ведь практически никогда не выходил из дому.
— Он вам был дядя? — спросила Юля.
— Очень, очень далекий. И вот…
— И вы его совсем не знали?
— Представьте себе, не пришлось. И вот какой мне подарок сделал!
Юля видела, как восторженная радость на лице девушки лишь с трудом и ненадолго подергивалась налетом насильственной грусти.
— Но как же… Куда же это он пошел, зачем, он ведь практически никогда не выходил…
Пошел он, оказывается, к нотариусу. К нотариусу!
— Вот, посмотрите, — возбужденно говорила девушка. — Он это письмо написал моим родителям, когда они только поженились. Смотрите, «Дорогие Лолик и Хильде…» — лет, наверно, тридцать назад, меня еще и в проекте не было…
— И там сказано про квартиру? — спросила Юля.
— Представьте себе! «Когда и если будут дети, последние носители нашего имени…» И квартиру, и вообще все. И я решила никогда не менять фамилию, у меня братьев нет.
— Что же это он так долго собирался?
— Да, нотариус тоже его спросил, а он сказал — совсем забыл, но мне, говорит, на днях напомнили.
Да уж, напомнили, нашлись такие…
— И подумать только, какая удача, что он все-таки успел! Все подписал, заверил в самый последний момент… а то бы…
Да уж, удача… Девушка, видимо, от радости плохо соображала, что говорит.
— А я даже и не знала… была так занята своим, учеба, армия, заграница, опять учеба… знаете, искала себя… Ужасно жалко, но уже не вернешь. Вам, может быть, что-нибудь отсюда пригодится? Возьмите себе на память, что хотите. — Девушка показала на картонные коробки, набитые картинами. — Я все отсюда вывожу, все абсолютно, такая прекрасная квартира, но страшно запущенная, я все здесь сделаю иначе, вся жизнь моя пойдет теперь иначе! И лучше!
И девушка радостно засмеялась, но тут же смущенно прикрыла рот рукой.
Юля взяла себе первую попавшуюся картинку, какая поменьше, невразумительную и тусклую, и вспомнила, какие эти картины были веселые и светлые в первый ее день здесь. И пошла к себе домой в коммуналку, повторяя про себя со злостью, все тут себя ищут и находят, а не себя, так что-нибудь другое. И только ты, дура. Себя искать! Что толку искать то, чего не было и не будет никогда.
Один молодой поэт, юноша с блестящими глазами, заплетавший свои волосы в длинную косичку, которая красиво завивалась на конце, долго искал себе квартиру, и непременно с выходом в сад. И нашел, очень просторную и светлую, хотя и в старом, запущенном доме в центре, поблизости от рынка.
Квартира была недорогая, цены в этом доме сильно упали из-за недавнего теракта, совершенного арабским самоубийцей у самого подъезда, и многие люди считали, что там опасно. Но юноша не видел в этом никакой логики, а квартира очень ему понравилась, именно потому, что была неновая, нестандартная, с красивым полом, выложенным узорными керамическими плитками старинной ручной работы. И с выходом в сад, пусть этот сад и был просто клочок земли с двумя кустами и одним большим деревом. Садик не являлся его собственностью, но пользоваться им мог он один. А для чего этот садик был ему необходим, становится ясно в конце.
