– Кто-кто?! – грозным голосом переспросила вдова.
Однако любовнице было все по колено: и Сена, и Рейн, и далекая Амазонка. Она протянула вдове пустую консервную банку, где раньше водилась килька, и озвучила цель своего визита:
– Ты русский язык понимаешь?! Отсыпь, говорю, половину!
И указала, для ясности, на урночку с прахом покойного…
С тех пор вдова и любовница мирно жили в одном населенном пункте. Обожали совместно выпить и помянуть усопшего, который смертию своей попрал все земные законы и теперь находился у двух красавиц одновременно. У вдовы, как положено – в погребальном сосуде, у бывшей любовницы – в баночке из-под кильки. И только тут завершается эта история о женских принципах и уступает место рассказу о женской солидарности!
* * *
А любезная стюардесса принесла нам шампанского и пожелала приятного времяпрепровождения. Чего я никак не мог допустить и принялся занудствовать.
– Выходит, что никакой гостиницы нет? – спросил я у Юлии Феликс.
– Ну отчего же, – пожала плечами она и достала из сумочки рекламный буклет. – Смотрите сами…
– «Во владении Юлии Феликс, – вслух зачитал я, – сдаются внаем: меблированные комнаты для проживания и художественные мастерские на втором этаже. При заключении договора на долговременный срок – гибкие скидки!»
– Там еще сказано про элегантные купальни, – добавила Юлия Феликс.
– Я видел, но постеснялся спросить, что это за порнография, – отвертелся я от восхваления вышеозначенных купален. – Так, значит, вы не Юлия Феликс?
– Ну отчего же, – снова сказала она, достала из сумочки паспорт и развернула на третьей странице с фотографией.
– Вы абсолютно не изменились! – поспешно заверил я.
– Надеюсь, – усмехнулась Юлия Феликс. – Потому что фотографировалась для паспорта всего месяц назад.
– Меняли фамилию? – уточнил я.
– Как раз фотографию, – ответила она. – И не пытайтесь выдрать паспорт у меня из рук! Все равно не отпущу!
– Не доверяете? – ухмыльнулся я.
– Закрываю пальцем год своего рождения! – пояснила Юлия Феликс. – Это вам знать необязательно!
– Обычно такими вещами занимаются женщины, которым за тридцать, – как можно индифферентнее заметил я. – Или за тридцать пять.
– И наводящих вопросов не задавайте, – промурлыкала Юлия Феликс. – Если вам так удобнее – мне восемнадцать лет.
Я взвесил исходные данные: и документы, и фотография в паспорте, и гостиница были на месте. А в чем же тогда заключался фокус, о котором говорила Юлия Феликс?! Автограф, добытый преступным путем, – слабая компенсация за полный пансион и миди-бар в номере. Ведь мне расписаться хоть на заборе – раз плюнуть. Я это проделывал неоднократно в местном отделе учета и регистрации актов гражданского состояния. Под свадебный марш Мендельсона, не к ночи будет помянут. Разве что…
– Мы летим не в Помпеи?! – воскликнул я и ткнул указательным пальцем в иллюминатор, очень довольный своей проницательностью.
– Помпеи?! – моментально откликнулась стюардесса, которая, как обычно, ошивалась поблизости. – Ай! Ой! Уй!
– Что случилось? – насторожился я вместе с остальными пассажирами.
– Вы перепутали рейсы! – всплеснула руками стюардесса. – Вернее, авиакомпании! – Тут стюардесса дважды притопнула, трижды прихлопнула и проверещала неестественным голосом: – Ведь это «А-э-ро-фло-о-от»!
Словно придурковатый рингтон на мобильнике.
Оставалось только выйти какому-нибудь затрапезному шпендрику в канотье и объявить: «Граждане пассажиры! Проверка проездных документов! Пожалуйста, предъявите свои билетики!» И полный аншлаг на Бродвее этому кабаре был бы обеспечен…
[5] Однажды я посетил уездный город N в самый разгар эпидемии гриппа. Мой брат обретался в местном Театре оперы и балета имени Голопупова, можно сказать, служил, если расценивать роль «Господа! Кушать подано!» как драматическую. Вдобавок брательник изображал всех немецких агрессоров от ефрейтора до унтер-штурмфюрера и мог бы сформировать отдельную дивизию СС из своих персонажей. Это сценическое амплуа значилось в театральных программках как «Первый фашист», что ни в какое сравнение не идет с рядовым «Гамлетом».
Надо заметить, что, кроме угольных куч возле вокзала, в городе N не было ничего примечательного. Даже питейные заведения и магазины открывались в тринадцать ноль-ноль по московскому времени, и только в театральном буфете подавали спиртное с одиннадцати часов. Святое дело! И все окрестные мужики брали билеты на детские утренники: «Курочка Ряба», «Девочка Маша и три медведя» – иначе в театральный буфет было не попасть. Этакие специальные отчисления на культуру! И мужикам хорошо, и местный Театр оперы и балета имени Голопупова не бедствует.
А тут подкосила инфекция всю, понимаешь, труппу. Сопливая «девочка Маша» еще кое-как выходит на сцену, но сразу же заваливается в постель к Мишутке, а партию «трех медведей» исполняет один баритон и почему-то козлиным фальцетом. Короче говоря, под угрозой срыва оказались утренние и вечерние спектакли. На последние, конечно, начихать, сборов они не делают, однако именем Голопупова надо дорожить и нести свой актерский крест вопреки лихоманке. И посему главный режиссер стал набирать добровольцев из необстрелянных «бойцов».
Дошло до того, что хватали утренних мужиков в театральном буфете и выводили на сцену как партизан. Прямо по Станиславскому, со всеми побудительными мотивами и воплями: «Что же вы, ироды, делаете?!», «А за „козла“ ответишь!» и «Уберите детей! Детей моих пожалейте!». Даже театральный реквизит мужикам не выдавали, так, надорвут фуфаюшку побольше – и вылитый партизан! А уцелевшие актеры с автоматами надрываются: «Ахтунг! Ахтунг! Шнеля! Шнеля! Мютцен аб! Мютцен ауф!» и, хуже того, «Пиппирре, битте!». Тут поневоле обалдеешь, когда из теплого буфета да на расстрел! Вдобавок неясно – трофейное у оккупантов оружие или взятое напрокат в местном военно-патриотическом музее. То есть полный аншлаг!
Ну вот и я попал на это представление… Поглядел, что творится на сцене, и только собрался ретироваться, как вдруг подсаживается ко мне главный режиссер и шепчет:
– А братец-то ваш болеет!
– И слава богу, – отвечаю. – Значит, не взял греха на душу.
– А фашистов-то не хватает! – гнет свою линию режиссер. – И мужики время от времени разбегаются. И, главное, сволочи, хитрыми стали! Сперва отправляют в буфет разведчика, чтобы проверить – нет ли засады!
– Брат, – говорю, – за брата не ответчик! А что касается мужиков – соберите свою зондеркоманду и прочешите лес. Сейчас там грибников навалом!
– А я о чем говорю?! – удивляется режиссер. – Фашистов катастрофически не хватает! Будьте братом – вступайте в наши ряды! А я вам хорошую роль дам – главного полицая! А?!
Пристал как с ножом к горлу! Ну разве от роли такой откажешься?! Тем более режиссер поклялся самим Голопуповым, что возьмет в заложники брата и разжалует его из «первых фашистов» в «бедные Йорики», если вдруг я закочевряжусь!
И вот на другой вечер обрядили меня в мундир полицая, дали напарника со словами и оставили за кулисой – ждать своего выхода…
* * *
Однако здесь неугомонная стюардесса перебила мои театральные воспоминания.
– Через тридцать минут мы приземляемся в Адлере! – трагическим шепотом сообщила она.
– Товарищ в курсе, – заверила стюардессу Юлия Феликс. – Сейчас пристегнется ремнем и успокоится!
Тут они обменялись многозначительными взглядами: мол, «Всё под контролем?» – «Всё под контролем!», и стюардесса оставила нас в покое.
– И Помпеи будут самые натуральные, – пообещала Юлия Феликс. – Лучше не придумаешь! Кстати, а что вы знаете о Помпеях?
Здесь настал мой черед многозначительно ухмыляться. Вначале – самодовольно, затем – злорадно, следом – интригующе, далее – туманно, и напоследок – загадочно… После чего Мона Лиза должна была скукситься от зависти!
– Этот мимический спектакль посвящался мне? – уточнила Юлия Феликс.
– Дело в том, деточка… – затянул я длинную и любимую песню.
– Спасибо за комплимент! – вставила Юлия Феликс.
Но я продолжал гнуть свою вокальную партию, не обращая внимания на подголоски:
– Дело в том, что второй роман Ингмара Кляйна по-новому освещал Помпеи как античное городище…
– А наша гостиница еще не расплатилась за электричество, – спохватилась Юлия Феликс. – И по какому тарифу теперь освещаются Помпеи?
– Автору начисляют пятнадцать процентов за каждый проданный экземпляр! – машинально ответил я и тотчас опомнился, потому что писателю запрещено распространять заведомо ложные сведения о своем поганом существовании.
Поскольку в реальности это существование еще поганей!
– Вы опять хотите сбить меня с панталыку?! – накинулся я на Юлию Феликс, в словесном смысле, разумеется.
