– Нет, глупый, вон тот, что напротив… ну с кем я разговариваю, скажите, разве не с вами?
– Да, верно. Нет, дело в том, что я сейчас все продаю: книги, мебель, машинки – швейные, пишущие, просто… ну, те, на которых ездят… Даже матушку свою продал бы, будь у нее побольше лошадиных сил. В общем, детка, непоседа я, как говорится. Продам свою старуху за доллар, если подожмет.
По телу девушки пробежал влажный озноб, от пяток до шеи, так что даже волоски на затылке стали дыбом.
– Не говорите так, мать – это самое святое…
– Успокойся, детка, шучу, шучу…
И он резко развернулся, выпустив ее из своих объятий и заставив саму следовать ритму, грозным взглядом приказывая поживее двигать руками и ногами. Но Детке Куке это было не под силу, потому что она впервые осмелилась танцевать с таким знатоком здешней хореографии. Сказать по правде, она вообще раньше никогда не танцевала. И пока ей удавалось только грузно топтаться на двухцветных ботинках своего кавалера.
Теперь, лишенная поддержки, она едва могла подчинить свое тело хоть какому-то ритму, постоянно теряя равновесие, двигаясь расхлябанно и словно вся расползаясь, как вытряхнутый из формы на тарелку жидкий мусс. Юноша понял, что Детка была глуха к стихии танца, и, легонько взяв ее кончиками пальцев за осиную талию, сам принялся манипулировать ее телом, не давая сбиваться с шагу, помогая в такт покачивать бедрами, показывая, как пограциознее двигать плечами. И Кукита, как прилежная ученица, мгновенно уловила скрытую механику его движений, почувствовала себя достойной партнершей и, в мгновение ока оказавшись в центре круга, сама повела танец, уверенная и раскованная, словно всю свою сознательную жизнь зарабатывала исключительно вихляя бедрами на танцплощадках.
У подружек, наблюдавших за ней из-за столика, даже челюсти отвисли, они словно обмякли от удивления, а Пучунга едва внятно пробормотала:
– Эй, что за муха ее укусила или Дух Святой на нее снизошел?
– Не-а, просто нашла наконец своего мужика.
Теперь Кукита вся была во власти ночи, оркестр играл мамбо, и от этого ритма Кукита мгновенно почувствовала себя как сучка в течке:
Мамбо, какой чудный мамбо.
Мамбо, как он хорош, е-е-е…
Как только начинала звучать ча-ча-ча, она тут же сосредотачивалась на движениях ног своего дружка и с ходу схватывала: ну да, конечно, раз, два, три, ча-ча-ча, раз, два, три, ча-ча-ча, Пучунга же не упускала случая прибавить к каждой строчке какое-нибудь завистливое и язвительное словцо:
Бульваром Прадо прошла малышка, (так себе)
и все мужчины ей вслед глядели, (шлюшка)
Такая прелесть, такая пышка, (худня худнёй)
и все на месте, короче, в теле, (чистый скелет)
Но в этой жизни – и это норма – (впредь наука)
обман бывает разоблачен, (ничего не скроешь)
И мы узнали, что ее формы – (плоская доска)
сплошная вата и поролон, (когда раздели)
Нет, право, бабы – большие дуры, (умственно недалекие)
когда пытаются нас надуть, (а не надо хитрить)
Раздались звуки гуарачи, и Кукита всем телом прижалась к партнеру. Заиграли румбу – и они снова разлепились. Пот тек с Кукиты ручьями, о гриме она уже не думала, глаза блестели, потому что между делом она успела выпить не один бокал мартини. Всемилостивая Богородица, ведь и мартини она пила впервые в жизни! Кукита танцевала снова и снова, пока, вконец не обессилев, вновь не рухнула в объятия своего кавалера.
Бени Море, король ритма, опять появился на сцене со своим несравненным оркестром и высоким медовым голосом завел болеро, из тех, от звука которых цепенеешь и хочется только одного – хватить хорошую порцию цианистого калия. Молодой человек привлек к себе Кукиту, вжался в нее всем телом, и, почувствовав что-то взбухшее, твердое между его худых ляжек, она удивилась тому, как щекочет кончик этой штуки ее девичий холмик. Партнер достал из заднего кармана брюк белый платок, вытер пот со лба и шеи Кукиты; почти весь грим размазался по белой ткани. У нее были волнистые, черные, как черный янтарь, волосы, овальное лицо, широкий лоб и выпуклый затылок (признак жгучего темперамента, да что там признак пожара в матке); глаза были изжелта-серые, раскосые, нос маленький и слегка вздернутый, но аккуратный, губы пухлые и розовые, а кожа матовая, отливающая перламутром. Сейчас каждая черточка ее гладкого, детского лица была хорошо видна ему. Из-за распушенных волос она выглядела теперь тем, кем была на самом деле – девочкой-подростком, только что вышедшей из моря, реки или просто из душа, как Лолита в фильме Стенли Кубрика.
– А тебе сколько лет? – спросил молодой человек, беря ее голову обеими руками.
– Ну, сейчас начнется, – следя за парочкой из-за столика, прокомментировала Мечу.
– Мне?… Ой, слушай, какая я глупая, совсем забыла спросить, как тебя зовут! Ты ведь тоже не знаешь… меня зовут Каридад Мартинес, нет, ты посмотри, какая я шустрая – раз, и уже на ты, а вообще-то меня называют кто Детка, кто Кукита, кто Карукита! Можно я буду звать тебя на «ты»?
Молодой человек сухо кивнул.
– Нет, ну просто муха дохлая, ты только взгляни. Козявка, а нее туда же! – откликнулась Пучу, стараясь по губам разобрать, о чем воркуют голубки.
– Это-то ладно, но скажи, какого ты года! Меня зовут Хуан Пepec, а вообще – Уан. Это по-английски «первый», потому что и всегда первый во всех делах, остальным до меня далеко, я самый лучший, номер один – здесь и везде… да, так тебе еще, небось, и шестнадцати нет?
– Этого на мякине не проведешь… – продолжала Мечу старательную расшифровку беседы.
Кукита обреченно кивнула, понимая, что ее подвела цыплячья внешность, но главное, мучаясь ужасом потерять его – единственное живое существо, которое обошлось с ней так нежно и ласково. Своего первого мужчину, который научил ее танцевать.
– И насколько ж ты меня младше? – На лице его мелькнули сомнение и страх, но он постарался, чтобы фраза прозвучала как можно более снисходительно.
Мечу и Пучу бросили свое безнадежное занятие – прежде всего потому что вечер для них наконец стал складываться обычным порядком: двое здоровенных типов, одетых в стиле сицилийских мафиози, пригласили их танцевать…
– Младше, но ненамного… мне уже шестнадцать с небольшим…
Он чуть не подпрыгнул в экстазе отцовских покровительственных чувств, несколько раз перекрестился, ликуя, как Пигмалион, легко подхватил ее на руки, закружил и наконец бережным движением покупателя в магазине игрушек опустил на пол.
– Это пустяки, считай, что ты уже почти старуха!
И… и поцеловал ее прямо в губы.
Ой-ой-ой, как это было сладко, как вкусно, милый! Однако она пожевала губами, словно пробуя что-то на вкус, осторожно открыла ему рот и принюхалась.
– И все же от тебя попахивает. Сходи, купи себе резинки или мятных пастилок, говорят, это лучше всего освежает дыхание.
– И это все, что ты можешь сказать о моем поцелуе?
– Вот что, пока у тебя не пройдет этот запах от лука и гнилого зуба, я так и не узнаю, какой вкус имеет поцелуй. Подумай, ведь это мой ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ, – последнее она произнесла столь значительно, что на моей машинке просто нет таких больших букв.
Уан ринулся к стойке бара и затерялся среди публики. Кукита вспомнила о своих новых подружках, поискала их взглядом и увидела, как они, буквально исходя на нет, извиваются в могучих объятиях двух самцов наподобие Джорджа Рафта или, скорее, Сонни Корлеоне. Тут она почувствовала, как нестерпимо разнылись у нее все мозоли, и поспешно вернулась к столику. Вытянув ноги, она стала тереть свои черные от грязи ступни о ворс красного ковра, с величайшим наслаждением почесывая между пальцами. Истома вместе с усталостью навалилась на нее, и она несколько раз чуть не клюнула носом.
Внезапно очнувшись, она заморгала. Оглушительная барабанная дробь мгновенно вывела ее из дремотного оцепенения. Весь большой зал погрузился в полутьму, и только широкий конус света ярко высветил пятно посередине. В пучке раскаленных добела лучей появились две великолепно сложенные мужские фигуры в трико, создававшем полное впечатление обнаженного тела. Природа явно не обделила обоих, и соответствующие части выпирали так, что было приятно посмотреть. Детка стыдливо отвернулась, но мало-помалу, скосив глаза, устремила пристальный, изучающий взгляд на два невиданных феномена, готовых лопнуть или порвать плавки. Стоя посередине между танцовщиками, напряженная как струна, улыбалась женщина, судя по фигуре – американка, то есть с плоским задом и плечами, что твоя вешалка. На ней был купальник с бахромой, в леопардовых пятнах, призванный внушить зрителям ощущение первозданной дикости. Барабаны смолкли, и группа, как в замедленной съемке, изменила позы. Вновь раздалась барабанная дробь, и начался «танец апачей». Хореография сводилась к тому, что мужчины перебрасывали женщину один другому, и главное было поймать ее именно в тот момент, когда она была готова дать деру. Светловолосый атлет с коротко подстриженными усиками хватал ее за запястье и одним махом, как какой-то фантастический кинжал, швырял в самом неожиданном направлении. Стройный шатен с напряженными мышцами перехватывал ее за мгновение до того, как она готова была врезаться в одно из стенных зеркал. Барабаны продолжали неистовствовать, явно намекая на какие-то африканские приключения. Однако все это как-то совершенно не вязалось одно с другим: ни многозначительная дробь племенных тамтамов, ни яростные, нарочитые движения, ни наряды, ни даже претенциозно туземное название танца. Действо продолжалось. Симпатичная, но слишком отрешенно восторженная девушка, с застывшей на губах сверхвымученной улыбкой, которая должна была скрыть малейшее выражение испуга, вновь летела, словно выброшенная из катапульты, в темно-зеркальные бездны или катилась по натертому до блеска полу в дальний угол зала, где ее уже, очевидно, поджидал человек-невидимка. Конус света неотрывно следовал за ней, и, когда казалось, что девушка вот-вот размозжит голову об угол столика, из темноты появлялась спасительная рука, ловила ее и тут же, словно обжегшись, отбрасывала прочь. Кукита Мартинес завороженно, и даже с некоторым страхом, следила за этим новым видом спорта, совершенно ей незнакомым, хотя и очень похожим на бейсбол с той оговоркой, что здесь не было биты. А может быть, это был такой футбол, но полуобнаженные фигуры кабаретных эфебов совсем не походили на одетых в красивую форму игроков в футбол, баскетбол или волейбол, фотографии которых она видела в газетах. Как бы там ни было, бесстрастное выражение женщины-мяча, грозная напряженность обстановки и то, что она осталась без спутника, страшно смущали ее. Полный букет. Не роз, конечно, а ощущений. Сгусток эмоций. Она поискала взглядом своих подружек и различила в полумраке их профили: в немом экстазе, припав к своим импозантным Аль Капоне, они следили за происходящим, и, кто знает, может быть, им тоже хотелось, чтобы их так же швыряли и подхватывали на лету в интригующей темноте.
