— Вот как я тебе сказал, — повторяет Сальмон, — так ему и скажи.
Пошли.
— Что у вас тут, кроме личных вещей? — спрашивает таможенник.
— Телевизоры, магнитофоны, пару кило золота, — послушно говорит Марго.
Таможенник посмеивается: — У вас, госпожа, хорошее настроение? Проходите, не задерживайте.
Снаружи Сальмон получает обратно тележки и фуражки и уходит. Возвращается.
А тем временем Мошон берет Марго в руки. Целует ее как машина, которая впихивает пробки в бутылки.
— Эй, ты ее задушишь! — кричит на него Сальмон.
— Восемь месяцев! — вздыхает Мошон, и вздохи его рвут сердце.
— Ну, так не сдохнешь! Ждал восемь месяцев, подождешь еще восемь минут.
Пацаны влезают в "мерс". Едут.
— Давай быстрее, епт…, — умоляет Мошон.
— А что? Что-то случилось? — спрашивает Сальмон.
— Восемь месяцев…
— Ничего, подождешь.
— Поставь "Караван-патруль", — говорит Охайон, — я просто с ума схожу от этой музыки.
Ставят.
— Какая мелодия! — стонет Охайон. — У меня внутри просто все тает, как масло на солнце.
А вдали уже показались дома Ехуда.
— Сальмон, — говорит Сасон, — не забудь, что мы обещали Шимону.
— Что обещали? — спрашивает Сальмон.
— Что заедем попробовать новый напиток.
— Не дай Бог! — визжит Мошон. — Мне домой надо, срочно!
— Что, горит? — спрашивает Сальмон.
— Горит! У меня внутри горит.
— Ничего, подождешь.
— Восемь месяцев, восемь месяцев! — завывает Мошон.
— Спешка — от дьявола, — постановляет Сальмон, — заедем на минутку, пропустим по рюмочке новенького…
А вот и Ехуд. Хата Шимона. Музыкальный гудок. Открывается окно. В окне голова Шимона. Какие гости! Открывает. Входят в салон.
— Попейте чай с мятой, свеженькая с огорода.
— Чай — для больных, — вскипает Охайон, — а что, суперорудие еще не остыло?
— Остыло, о чем разговор, но упаси вас Бог пить на пустой желудок. Сначала что-нибудь на столик поставим.
— Да на фиг! Домой! — требует Мошон, но на его страдания никто внимания не обращает.
Садятся, стало быть, за столик. Ничего особенного. Так. Вареное, жареное, тушеное, запеченное, фаршированное, маринованное, соленое. Пару кусочков барашка с рисом. И тут приносит Шимон бутылочку суперорудия. Каждый глоток — удар землетрясения. Пьют за здоровье Марго, которая в конце концов возвратилась к Мошону. За здоровье жены Шимона, которая накрыла столик. За здоровье Шимона, которые придумывает такие орудия, которые ни в одном магазине не достанешь даже за тысячу. Не забыли выпить и за здоровье Алькоби, который специально поехал из Франкфурта в Салоники, чтобы отправить Марго самолетом. Вот что значит хороший товарищ. А тут и бутылочка кончилась. Шимон тут же другую тащит.
— Все, с меня хватит, — говорит Мошон, — еще рюмка, и я выхожу из игры.
— Постыдись, Мошон, будь же мужчиной! — говорят ему.
Приканчивают и вторую. Говорят: привет, большое спасибо.
— С превеликим нашим удовольствием, — говорит Шимон, — будете в наших краях — заходите.
Мошон встает. Пытается идти. Падает на стул.
— Ну, — говорит, — в ногах у меня перекур.
Хаим Вышибала берет Мошона, как какой-нибудь пакетик, и направляется с ним к машине. Магнитофон играет "Караван-патруль". Все отбивают ритм. Даже Марго, которая всю дорогу молчала, начала отбивать ладонью ритм и петь. А тут Сасон говорит:
— Кажись, полбутылки арака забыли у Хазбона. Это его обидит.
— Ну, так заедем к нему, — говорит Охайон.
— Не надо! — скулит Мошон.
— А что? — спрашивает Сальмон.
— Домой, домой, — молит Мошон.
— А что, горит? — спрашивает Салмон.
— Восемь месяцев! Восемь месяцев! У меня там все переполнено!
— Спешка — от дьявола, — постановляет Сальмон как ни в чем ни бывало и поворачивает назад.
Останавливаются у кафе Хазбона. Малыш Царфати уже опускает ставни заведения. Двое стоящих на тротуаре видят "мерседес" Сальмона и быстро уходят. Яффские заходят внутрь. Те, кто сидят там, внутри, за картами, прекращают играть. Все молчат. Только страх говорит сам за себя. Хазбон выходит из кухни. Какие гости! Хазбон глубоко вздыхает.
— А что, Хазбон, там каких-то полбутылки арака с утра осталось? — спрашивает Сальмон.
— Таких важных гостей полбутылкой не встречают, — говорит Хазбон и несет новую, — были проблемы, ребята?
— А с чего это тебя интересует? — спрашивает Сальмон.
— Так мы только вчера закончили обои клеить, — говорит Хазбон с выражением сожаления и опасения.
— Не бери в голову, — говорит Сальмон, — мы только выпьем за здоровье Марго. Ну, еще за Мошона. И за Шимона, который не с нами, и за Хазбона, который как раз здесь.
И тут открывается дверь, и кто же это? А не кто иной как сам майор Бен-Дадон.
— Еще и рюмочку первую не допили, и тут уже мне звонят, — кривит рожу Сальмон.
— Снова решили птички на наше дерево сесть, — начинает майор Бен-Дадон, — что-то сегодня особенное случилось, а, яффские?
— Да не приведи Господь, — уверенно отвечает Сальмон, — мы только приехали прикончить бутылочку, что с утра осталась.
— И все?
— Век свободы не видать!
И пацаны садятся в машину и едут дальше. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль". Отбивают ритм чем придется по чему придется. Тут видят шалманчик "Кипарис", и Хаим Вышибала базарит:
— А чего бы не взять по паре молоденьких шашлычков?
— С коньячком неплохо пойдут, — соглашается Сальмон.
— Я больше не могу, не могу, — хрипит Мошон, погруженный по уши в объятия Марго.
— Что не могу? — удивляется Сальмон.
— Восемь месяцев…
— Ничего, подождешь еще пару минут. И запомни, кореш: спешка никогда к добру не приводит.
Останавливаются у "Кипариса", и видят, как двое посетителей узнают прибывших, кладут вилки и легкими шагами сваливают на задний двор, стараясь держаться тише воды, ниже травы. Доки, владелец заведения, бросается вытирать руки, становится у входа и приговаривает:
— Какие гости! Ах, какие гости!
Затем он кричит Хасану:
— Клади новые угли, разводи большой огонь.
Потом Якову-официанту:
— Расстели новую скатерть, возьми в шкафу из самых наиновейших!
Потом своему сыну:
— Беги домой, возьми мисочку тхины и питы свежие, которые после обеда привезли.
Потом гостям:
— Входите, гости дорогие, есть пиво "Туборг" и, может, арака из Рамле?
— Нет, только по шашлычку на брата и по рюмочке коньяка, — говорит Сальмон, — мы спешим.
— А куда вам спешить? Cпешка — от дьявола, — говорит Доки.
— Госпожа Мошона только что прибыла из-за границы, — говорит Сальмон, — восемь месяцев, человек иссох весь, так вот мы и спешим.
— Да, это действительно большой праздник, — соглашается Доки, — ради такого дела мы коньяк французский достанем.
Слово за слово, бутылка опустела.
— Чтоб у моих врагов пустые бутылки на столе стояли, — говорит Доки и тащит следующую — французский, настоящий.
— Давай, Мошон, за все хорошее! — говорят ему.
Но Мошон уже удержать рюмку не может.
В пять часов вечера встают ребята из-за стола. Только Мошон остается сидеть.
— Ноги, — говорит он, заикаясь, — не ходят.
Хаим Вышибала берет его под руку, как пакет, и тащит в машину.
— Стыд и позор! — говорит Сальмон. — Восемь месяцев мужик был на сухом пайке, а теперь, когда птичка уже в руках, так он выпал из игры.
— Домой… домой, — бормочет Мошон с закрытыми глазами.
— А что это у нас Мошон не поет? — спрашивает Сальмон.
— Отрубился мужик, — объясняет Сасон, — от долгого ожидания.
— Надо разбудить, — говорит Сальмон, — восемь месяцев на сухом пайке, а теперь, в последнюю минуту, заснуть?
— Может остановиться на Ха-Тикве, влить в него несколько доз кофе? — предлагает Хаим.
Останавливаются у Тайманца на Ха-Тикве. Объясняют ему сложившуюся ситуацию. Он понимающе кивает и приносит чашечку кофе — полкило кофе на полстакана воды:
— Это великана Голиафа из могилы поднимет.
Но Мошон не просыпается.
— Может, этот кофе на него по дороге подействует, — говорит Сальмон. — Ладно, поехали.
Поехали. Включают магнитофон, слушают "Караван-патруль", отбивают ритм. А вот уже и Яффо показался, а наш мужчина дремлет на руках своей возлюбленной. Приезжают. Говорить не о чем. Хаим берет Мошона под мышку и тащит его в дом, к постели. Его раздевают, ставят под душ, может, от холодной воды оклемается — Сальмон велел.
Мошон дрожит от холодной воды. Открывает глаза. Его тащат в спальню.
— Чтоб он нас всех не опозорил, — дышит Сальмон все еще дрожащему Мошону в затылок.
Закрывают дверь.
Ребята сидят в салоне. Открывают бутылку. Зажигают сигареты. Все молчат. Хотят услышать, как там дела. Но ничего не слышно.
