Сконфуженный, распихиваю ящики по углам и полкам в своем кабинете. Через пять минут опять появляется Ильич.
- Вадик! Я стих придумал! "Опа! Опа! Срослись два энвелопа!"
Глаза горят. Победная ухмылка на правую сторону. И ни одного седого волоса.
* * *
Мир, как известно, полон парадоксов. Вот один: человек, посвятивший себя распределенному управлению в электронных системах, воинственно не терпит никакого распределенного управления в жизни. Самосинхронные изыскания в науке ничуть не мешали Виктору Варшавскому исправно выполнять роль генератора синхросигналов в научной команде, органично и последовательно держась принципа железной руки. При всем своем моцартианстве он всегда оставался сильной и доминирующей личностью. Альфа-самцом, как это называют этологи. Не берусь судить, в какой степени это ему помогало, а в какой вредило. Имело место и то, и другое.
- Вадик, - жаловался мне профессор Лашевский, - ну как можно с ним разговаривать? Я ему говорю: "Вот, Витя, я сегодня в "Известиях" читал…" А он мне: "Да это херня, вот я в "Известиях" читал…" Хоть бы дослушал!..
Что и говорить, это в нем присутствовало. Безоговорочное лидерство было необходимо ему всегда и везде. Как в большом, так и в малом. Иной раз доходило до смешного.
- Негоро? - вскрикивал он страшным голосом, играя с внуками в пиратов. - Я не Негоро! Я Иоган Себастьян Перейра!!!
- Да нет же, - поправлял я. - Это Бах был "Иоган Себастьян". А Перейра был просто "Себастьян", без "Иогана".
Ильич тут же начинал спорить. Он говорил, что "Пятнадцатилетний капитан" был его настольной книгой уже в младенчестве. Что он с приятелями ходил на одноименный фильм раз двести и выучил его наизусть. Что настоящее имя Негоро он повторит без запинки даже на Страшном Суде. Насчет Баха спорить не будет, но Перейра абсолютно точно был Иоган Себастьян. Когда же я, упершись рогом, разыскивал-таки книжку или фильм и демонстрировал ему просто Себастьяна, Ильич делался мрачен, переставал играть с внуками в пиратов, сидел молча и крутил чуб. Потом вдруг спрашивал:
- А когда была Вторая Пуническая война?
- Не помню, - честно признавался я.
- А-а-а! - торжествовал он. - Вторая Пуническая война началась в двести восемнадцатом году до нашей эры, а закончилась в двести первом. Сципион разбил Ганнибала в сражении у Замы!
И широко улыбался, счастливый, что уделал меня таки.
Честолюбие и тщеславие - вещи разные, но часто сопутствующие друг другу. Отслоить второе от первого и увидеть, чего в человеке больше, бывает трудно. А с Варшавским это было легко. Его честолюбие открыто и по праву устремлялось к самым высоким рубежам. Тщеславие же принимало такие диковинные и безобидные формы, что казалось стремящимся к нулю.
Чего он постоянно добивался? Без чего не мог?
Профессиональное лидерство, победы в ученых спорах, научный авторитет, уважение коллег? Да, безусловно. Игра интеллектуальными мускулами, слава непревзойденного острослова, застольные триумфы, одержание верха в любой словесной дуэли - тоже, в неменьшей степени. А вот посты, должности, административный ресурс, атрибуты власти - уже нет. А уж войны, интриги, хождение по головам, сведение счетов - никогда.
В молодости он очень серьезно и успешно занимался вольной борьбой. Легко могу вообразить его на ковре. Это был его спорт.
Не "классика". Но и не бокс.
Кого-то, наверное, могло раздражать обыкновение Варшавского никому и ни в чем не уступать ни миллиметра. Хотя я чаще сталкивался с добрым подтруниванием над этой его особенностью. Со смехом говорили, например, о том, что его ни в коем случае нельзя обыгрывать в шахматы - потом будет ходить по пятам и вызывать на реванш, пока не упросит и не отыграется. Но и поддаваться тоже нельзя - раскусит.
Даже когда Ильич бывал занудным, это выглядело трогательно.
- Ты накачал им велосипеды? - строго спрашивал он меня в мае, за добрый месяц до приезда внуков.
- Сейчас-то зачем? - удивлялся я. - Еще успею, это же пять минут!
- Так ведь они скоро приедут! - возмущался он. - Они приедут, увидят, что велосипеды не готовы, и будет ДИКИЙ РЕВ!!!
- Не будет никакого рева, - отбивался я. - Что они, младенцы, что ли?
- А тебе трудно? - не отставал он. - Трудно накачать два велосипеда?..
Нужно признать, впрочем, что дедом он был отменным. Моим сыновьям повезло крупно - деда Витя возился с ними едва ли не больше моего. Он читал внукам стихи, сказки и импровизированные научные лекции, был первым заводилой в детских играх, а уж на машине накрутил с ними не один десяток тысяч километров - от тихоокеанского побережья на востоке до острова Садо на западе. Каждое лето становилось праздником.
Помню, как после переезда с временной квартиры на постоянную - тогда моим мальчишкам не было еще и четырех - они мне возбужденно докладывали:
- А ты знаешь, папа? Рядом с нашим новым домом есть разведка! Там горка, качели и лошадка. Мы вчера с дедушкой на эту разведку ходили!
От двух до пяти…
* * *
А вот еще парадокс: даже современной полупроводниковой индустрии присущ известный консерватизм. Впрочем, этот-то парадокс объяснить несложно: любой бизнес, уже приносящий миллиардные прибыли, настороженно относится к ниспровергателям основ. Революции возможны - но только абсолютно неизбежные, своевременно запланированные и разумно ограниченные. Упразднение кварцевого генератора оказалось слишком радикальным актом даже для передовой японской электроники. В самом деле: стоит ли кардинально менять основу основ, логическую схемотехнику? Стоит ли ради рискованных новаций увеличивать площадь кристалла в полтора-два раза? Стоит ли переучивать тысячи инженеров на сложнейшие и доселе невиданные методы проектирования? Не проще ли попытаться выжать еще не выжатое из традиционных подходов? Ведь есть встроенные линии задержки, есть конвейерная архитектура, есть много других паллиативных решений, позволяющих медленно идти вперед, не взрывая устоявшегося. К чему рубить сук, на котором сидишь?
Через три-четыре года после нашего приезда в Японию Варшавский уже понимал, что надеждам на скорое воплощение его идей в реальных инженерных проектах сбыться не суждено. Думаю, ему потребовалось немалое мужество для того, чтобы спокойно принять этот факт, открыто его признать и в дальнейшей научной работе отталкиваться от него. В последние годы в Айдзу он уже не так напирал на революционность своих подходов, все более уповая на смешанные синхронно-асинхронные методы. Пришел к концепции разделения схемы на два слоя, процессорный и синхронизирующий, и всячески эту концепцию разрабатывал. Вернулся к мажоритарной логике, которой занимался в молодости. Посвятил несколько статей входящим в моду квантовым логическим устройствам. К тому времени я уже далеко отошел от своей дипломной специальности, перестал вникать в техническую суть, перетолмачивал машинально и бездумно. Но ни на миг не сомневаюсь, что из его схем и тогда не исчезла ни гениальность, ни красота. Вот только дальше бумаги эта красота никуда не шла…
В 1998 году была предпринята последняя попытка пробиться из академических кругов в промышленные через токийскую фирму "Монолит", имевшую контакты везде, где только можно. Когда и из этой затеи вышел пшик, Ильич окончательно разочаровался в японском экономическом чуде и стал поглядывать в сторону исторической родины, где бурно рос и наливался соками разнообразный хайтек. А в начале двухтысячного - за два года до почетного препровождения на пенсию - неожиданно для всех уволился из университета Айдзу и перебрался в Тель-Авив. Там его научную работу взялся спонсировать какой-то местный мебельный магнат.
- Поехали, Вадик, с нами, - сказал он мне на отвальной как бы в шутку.
- Кто ж меня туда возьмет? - шутливо ответствовал я. - Прадед мой самарин…
- А мы тебе напишем "еврей по детям"!..
Летом того же года я навестил его в Израиле. Завез туда его любимых внуков и недельку погостил. Средиземноморский воздух пошел Ильичу на пользу. Загорелый, поджарый, третий год уже не курящий, он выглядел помолодевшим лет на десять - пусть седины в его волосах и сильно прибавилось. Я помню его пружинисто вышагивающим по приморской набережной. Пляжная майка, шорты, сандалии… Борцовская походка. И все та же победная ухмылка на правую сторону.
* * *
Май 2003, Тель-Авив.
* * *
После этого я видел Варшавского трижды. Раз он приезжал к нам в Айдзу доделать какие-то дела. Потом, когда я уже сам уволился и вернулся в Россию, он прилетел в Питер, чтобы забрать внуков в летнее путешествие на яхте по Эгейскому морю. Зимой 2003 года приехал похоронить мать. 23-го февраля того же года отпраздновал в Тель-Авиве семидесятилетие. А вскоре после этого узнал неутешительный диагноз.
