Все решили, что белые люди ушли за подарками, я смущенно потупился, предвкушая радость от их знаков внимания, отец положил мне на плечи свои тяжелые сильные руки и громко крикнул в звездное небо, что его сын — мужчина, а дедушка, как всегда, проскрипел, что ему не нравятся вещи белых людей, и сами белые люди тоже не нравятся, и боги их не нравятся, и раньше все было по-другому.
Мы ждали белых людей всю ночь, но они пришли только утром. Но какое это было великолепное шествие: все белые люди были в одинаковой сине-красной одежде, на головах у них были причудливые черные короны, они били тоненькими палочками в свои маленькие барабаны и шли двумя рядами строго друг за другом. Мы раскрыли рты и не смели даже захлопать в ладоши, только некоторые из нас от волнения попрыгивали на одном месте. Белые люди стройным шагом подошли к нам с отцом и остановились, барабанная дробь смолкла, двое из них шагнули к моему отцу и нацепили ему на руки удивительные черные браслеты, соединенные между собой звонкой цепью. Отец поднял вверх руки и затряс ими в воздухе, вся деревня вздохнула от зависти, загалдела и запрыгала. Но это было еще только начало: два белых человека встали около отца, и стало понятно, что они хотят, чтобы отец прошел с ними на лодку, видимо, для еще больших почестей. Мне было немного обидно, что про меня как-то совсем забыли, но, с другой стороны, отец заслужил к себе такое отношение — ведь это он породил и воспитал меня.
Белые люди забили в свои барабанчики и увели отца на лодку, мы бестолковой толпой двинулись за ними, но на саму лодку нас почему-то не пустили, грубовато объяснив, что черным баранам место на суше. Несмотря на некоторое разочарование и обиду, все племя продолжало прыгать и кричать в восторженном предвкушении.
Я хорошо видел с высокого берега, как отец поднял руки и помахал нам, как белые люди с бесстрастными лицами (когда-нибудь я тоже научусь делать такое лицо) взвели его на высокую скамеечку, как отец всунул голову в петлю свисающей веревки и опять помахал нам. И хотя белые люди никогда не отличались последовательностью действий, и было радостно оттого, что отец принимает участие в их торжественном ритуале, уж больно странным он мне показался.
— Дедушка, черные звенящие браслеты мне, конечно, нравятся, а вот простая толстая веревка на шее у отца как-то не очень, а тебе?
Дедушка ничего не сказал, только пожевал губами и покачал головой.
На лодке появился толстый белый человек, правда, уже без соломенной тарелки на голове, шагнул к носу, достал какой-то свернутый в трубочку лист, развернул его и почему-то, внимательно рассматривая внутреннюю сторону этого листа, стал нам долго и монотонно о чем-то говорить. Я немного заскучал, но толстый человек в конце концов перестал говорить, свернул в трубочку свой лист и махнул рукой. Опять послышалась дробь барабанов, опять мы закричали и запрыгали им в ответ, опять отец хотел помахать нам своими замечательными браслетами, но двое белых людей наклонились и вырвали у отца из-под ног скамейку, и отец стал раскачиваться из стороны в сторону на длинной веревке, привязанной к перекладине, на которую белые люди наматывали свои чудовищные паруса.
Чего только не рассказывали в нашем ауле про батыра Бикея, каких только подвигов ему не приписывали, и не было у нас, младших дочерей всеми уважаемого Сатлы, большего желания, чем увидеть его, хотя бы издали. А когда сбылась наша мечта и в один из солнечных весенних дней батыр Бикей в окружении верных товарищей неспешно въехал в наш аул и приостановился, гарцуя на своем скакуне около юрты главы рода, восхищению нашему не было предела.
Улыбалась я тогда глупее всех, а таращила глаза так, будто и не глаза у меня вовсе, а тяжелые пятаки урусов. Наверное, поэтому батыр Бикей спросил, как зовут именно меня. Я хотела сказать батыру Бикею, что зовут меня Мауляна, что я много слышала про его приключения, силу, храбрость и невероятное хвастовство с враньем, которые необходимы великому и непобедимому воину так же, как мчащийся быстрее вражеской стрелы конь и всегда стоящая за спиной ватага товарищей. Но вместо слов я улыбнулась еще глупее прежнего. А батыр Бикей бросил мне кусок рубленого свинца и сказал, что мои зубы такие белые, а глаза такие черные, и если я сделаю ему из этого свинца круглую пульку, то будет она особенной и запросто пробьет со ста шагов грудь злого уруса или же, словно яйцо куропатки, разнесет бритую голову злого кайсака.
Никогда ни отец, ни старшие братья не позволяли мне делать им пульки. Я поспешно положила свинец за щеку, чтобы выковать своими зубками самую круглую, самую быструю и самую точную пульку во всей степи. Громко расхохотался батыр Бикей, откинувшись назад, громко расхохотались его верные товарищи, тоже откинувшись назад, а я решила полюбить батыра Бикея на всю жизнь.
Но не успела я признаться батыру Бикею в своих чувствах и послать ему в знак любви завернутые в шелковую тряпочку совиные перышки, как меня украли киргизы.
Досталась я самому бедному киргизу из всей шайки — Кизылбашу. Именно он, когда я пошла к дальнему ручью за студеной сладкой водой для своего отца, выпившего накануне целое ведро кумыса за мое здоровье, выскочил из оврага, грубо схватил меня, перекинул через лошадь и поскакал во весь опор в ту сторону, в которую и смотреть-то было страшно. Не знаю, сколько времени я протряслась на хребте кобылы Кизылбаша и как далеко мы отъехали от родного аула, потому что, потеряв от страха сознание, так и не приходила в него, пока мы не остановились. А когда мы остановились, то Кизылбаш сбросил меня на землю, и увидела я, что нет у него правого глаза и левого уха, а одет он в рваные шаровары и дырявый халат. Напарники Кизылбаша тут же стали смеяться над ним, потому что я была мала, худа и одета в одну холщовую рубаху. Кизылбаш выругался и пнул меня ногой, обмотанной куском овчины.
Ночью, когда из-за туч уже показался было могучий Бикей на огромном коне, готовый поднять на свою длинную пику сразу всю шайку злых киргизов, на меня всем телом навалился Кизылбаш и тяжело задышал мне в лицо гнилыми зубами. Немного поерзав, Кизылбаш что-то зло прошептал, схватил кнутовище и сделал мне очень больно внизу живота. В это время неожиданно появившиеся из темноты его товарищи громко расхохотались, стали показывать друг другу кнутовище Кизылбаша и заливаться еще больше. Кизылбаш зашипел и вынул из-за пояса острый нож, а так как он был самый слабый в шайке, то решил убить только меня. Но старый главарь шайки Сакалбай, которому было не меньше тридцати лет, а шрамов на лице больше, чем зубов в слюнявом рту Кизылбаша, сказал, что без добычи Кизылбаш будет выглядеть еще смешнее, чем обычно. Тогда Кизылбаш сунул нож за пояс, пнул меня в живот и кинул кусок прогорклого курута.
Через неделю молодые члены шайки Сакалбая сговорились ночью и зарезали спящего главаря. Еще через неделю мы приехали в Бухару.
В Бухаре меня долго никто не хотел покупать, Кизылбаш ругался и больно бил меня каждый вечер, но это не помогало. А потом прошел слух, что к городу подходит караван из Китая, вместе с которым едет богатый китайский купец Ли Бо. Кизылбаш, как только услышал эту весть, сразу стал собираться в дорогу. Но он не успел ловко вскочить на коня и ускакать в бескрайнюю степь, потому что его по плечу ласково похлопал китайский купец Ли Бо и, ласково улыбаясь и смешно коверкая слова тюрков, потребовал вернуть долг утонувшего позапрошлым летом в Сырдарье отца Кизылбаша Кинзикея.
Пришлось Кизылбашу в придачу ко мне отдать улыбчивому китайцу лошадь, ружье, нож и серебряную монетку, которую он все время перекатывал языком от правой щеки к левой и обратно.
Ли Бо ласково погладил меня по голове и сказал, что долг Кизылбаша равняется сотне таких девочек как я, но он, Ли Бо, добрый, поэтому прощает Кизылбашу оставшуюся часть долга, потому что не брать же еще и его никому ненужную жизнь.
В эту ночь я заснула не в груде тряпья под открытым небом, а в темной, ничем не пахнувшей комнатке. Рано утром две молчаливые китаянки, посадив меня в огромную бадью, полную горячей воды, долго натирали мое тело мочалками, потом, неожиданно бросив мочалки, быстро и бесшумно убежали. Вошел Ли Бо, ласково улыбнулся, засучил рукав своего халата и опустил руку в бадью почти по самое плечо. Мне стало щекотно и неприятно, но Ли Бо быстро вынул руку из мыльной воды, вытер ее белым полотенцем, покачал головой и сказал, что никогда нельзя верить варварам.
Больше Ли Бо не приходил. Семь дней я сидела в комнатке и видела только двух девушек, которые были очень похожи на моих старших сестер, но совершенно не понимали, что я у них спрашивала. А через семь дней наш караван отправился из Бухары в то место, где восходит солнце. Ехали мы долго, пока наконец не добрались до поселка Люйшунь; и я увидела столько воды, сколько и земли-то никогда не видела. В Люйшуне Ли Бо нанял огромную лодку с огромными парусами, которая называлась «Бесстрашный дракон», перегрузил на нее тюки, что везли медленные верблюды, и мы поплыли, как сказал Ли Бо, положив ладонь на мое темя, к очередным варварам.
