Я быстро перебрал в уме все свои последние дни от понедельника — не сделал ли в один из них чего-нибудь предосудительного.
— Да, — сказал Магаро. — Таким образом, царь Вахтанг пришёл в Чрдили. И мы приняли его вместе с его челядью, сколько бы её ни было. А было её столько, что первые уже слушали за столом здравицу, а последние ещё ждали очереди ступить на тропу, ведущую к нам.
Я второй раз перебрал все последние дни от понедельника и углубился в дни до понедельника — не сделал ли чего предосудительного там.
— Всех приняли мы в Чрдили, — сказал Магаро, — всех угостили на славу, хотя пришлось нам потом целый год питаться только древесной корой и лесными кореньями, так что весной пойти собирать черемшу не у всех хватило сил.
Я не выдержал.
— А ведь груше триста лет! Она помнит Сурам-ский невольничий рынок. Она феномен при-роды! — сказал я.
— Помнит, и оттого лишилась плодов! — отмахнулся Магаро.
— Иные плоды нельзя взять в руки! — твёрдо ступил я на защиту груши, временно пытаясь действовать путём дипломатии.
Магаро чуть-чуть, но в значении, дрогнул щекой.
— Вот нунисцы! — показал он на видимую с его места часть дороги на верхние покосы, за которыми по ту сторону хребта в теснине были пастбища, а за ними внизу — речка, за речкой же — Ну-ниси. — Вот они всегда считали нас ловкачами, умевшими из всего извлечь выгоду. Даже наше место нам приписывали так, будто некогда мы его ловким образом отняли у них. Они, конечно, пришли поделиться с нами мукой. Но не сдержались и спросили, какую же выгоду мы получили на этот раз.
— Такую! — ответили мы. — Такую, что царь Вахтанг доволен нами остался!
— Вах! — сказали они. — Мы бы поняли, если бы царь был нашим. А то ведь он соседний!
— Тем лучше! — сказали мы. — Теперь о нас и наш царь знает, и соседний! И никто не знает, как оно повернётся завтра!
Я увидел, что дипломатию проигрываю, и запоздало подумал, что надо было убраться куда-нибудь в лес сразу, лишь увидел Магаро, смотрящего на наш двор. Я так подумал, но всё-таки решил сказать.
— Некоторые дороги бывают такими, что на них туда одно расстояние, а обратно — два! — сказал я.
— Тем более следует на каждую из дорог ступать со всей осмотрительностью! — предупредил Магаро.
— Да! — сказал я, взяв на вооружение только что сказанные слова Магаро. — Потому что никто не знает, как всё повернётся завтра!
— Да! — сказал Магаро. — И оно повернулось так, что царь Вахтанг захотел сделать столицу в Чрдили!
Я понял, что Магаро решился своим намёком на подкуп. Он решился завтрашними благами склонить меня к уступке ему груши. Я увидел в этом слабую сторону Магаро и решился её усилить, то есть сделать ещё более слабой.
— Нет! — сказал я. — Есть историческое сведение о том, что он хотел её сделать в Нуниси! — таких исторических сведений во всю человеческую историю не было. Но я предположил, что дипломатия имеет право себе позволить вводить соперника в заблуждение. Однако Магаро твёрдо встал на своём намерении заполучить грушу.
— Нет, — сказал он. — Твоё сведение есть историческая неточность. Нунисцы, конечно, поделились с нами припасами. На Пасху они преодолели снег и принесли немного муки и мёда. Но это не значило, что они отдали нам все свои запасы, как мы их отдали царю Вахтангу!
Я выпил и подавился — столь недвусмысленно стал требовать у меня грушу Магаро. Я подавился— и кому-нибудь могло показаться, что я сдался. На самом же деле, даже подавившись, я ни на длину мизинца не отступил от груши нашей трёхсотлетней, помнящей не только Сурамский невольничий рынок, что сейчас особого значения не имело, и помнящей не только дедушку Таро, что уже могло иметь значение, правда, только для меня. Я решил защищать грушу нашу до последнего вздоха, до полной победы или моей смерти потому, что она в своей молодости любила того самого Датуну, который унёс с собой в огонь семерых османов и тем спас Чрдили! Вот почему я решился защищать грушу от беспочвенных притязаний Магаро, может быть, даже попирая закон гостеприимства.
Я посмотрел на кур, обосновавшихся во дворе так, будто смерть моя уже пришла и двор остался бесхозным или перешёл к их хозяину. «Нет, — сказал я. — Буду отстреливаться, пока хватит боезапаса. А потом привяжу себя к груше. Станут её рубить — перерубят и меня. Так вместе мы уйдём невозвратной дорогой, на которой лишь одно расстояние и в одну сторону!»
— Так что скажешь? — победоносно, как он стал считать, спросил Магаро.
— Думаю, следует ещё налить кувшин! — лучезарно улыбнулся я с умыслом ввести Магаро улыбкой в заблуждение, то есть как бы продолжил дипломатию, в то же время чувствуя свою твёрдую решимость погибнуть вместе с грушей и оттого радуясь каждому оставшемуся мне мигу.
Я пошёл на кухню, взял воронку, налил из большого кувшина в тот, который принёс, оглянулся по сторонам, вдохнул горячий запах ссохшихся платановых досок кухни, смешанный с запахом сухой фасоли, лука, пряностей и квашеной капусты. Выходя, я взял с собой немного сыра и баночку португальских сардин «Пескадор», купленную вчера.
— Вот, уважаемый Магаро! — поставил я принесённое на стол, продолжая лучезарно улыбаться и тем самым как бы продолжая путём дипломатии вводить его в заблуждение, одновременно радуясь каждому оставшемуся мне мигу.
Магаро посмотрел на принесённое. И вдруг я увидел в нём преображение. Он даже шевельнулся. Но в глазах его, до того мрачных и таивших только стремление срубить грушу, я увидел какую-то странную усмешку, значения которой сразу разгадать не смог. Я её не разгадал, но мысленно сказал:
— В несчастный день ты задумал своё дело, Магаро!
Из нового кувшина мы выпили по два стакана, ничем не закусили. Потом молча посмотрели друг другу в глаза. Потом Магаро посмотрел на ту часть дороги, которая была видна с его места и которая вела на верхние покосы и в какой-то степени через хребет вела в Нуниси. Потом он встал, одёрнул белый свой китель и сказал:
— Иной раз некоторым людям очень трудно свернуть с дороги, если даже на ней обратно — два расстояния!
Так сказал он и с усмешкой посмотрел на меня. Я выдержал. Более того, я ещё раз лучезарно улыбнулся — теперь-то уж только радуясь каждому оставшемуся мне мигу.
— Да. И такое бывает в жизни! — сказал я, будто не понимая значения его слов.
Магаро сошёл во двор и через калитку вышел на улицу. А я вошёл в дом и стал вытирать масло с ружья. Когда я стал набивать патронташ, услышал от калитки Жору.
— Э, где ты! — закричал он.
— Если соглядатай, не подходи! — предупредил я, потому что в моей ситуации мне приходилось ждать подвоха отовсюду.
— Ну хоть дай поглядеть на это! Всё-таки мы были с тобой одно время заодно! — попросил Жора.
— Да. Но ты соблазнился собственностью в виде своих же буйволов! — напомнил я о том времени, когда мы с ним заключили союз и ушли в горы с целью осмысления и изменения мира, а нас оттуда решили выманить угрозой ликвидации груши нашей, трёхсотлетней и бесплодной, во избежание чего я безлунной ночью спустился в деревню и прикрепил в качестве плодов на грушу всё, что мне в темноте попалось под руку, в том числе и его двух буйволов вместе с арбой.
— Ну хоть дай горло смочить! — попросил Жора. В этом я ему отказать не мог. Мы сели за стол.
— Эх! — сказал он после третьего стакана. — Эх! Всё так оно и есть!
— Что? — спросил я.
— Прямо скажу! Никто не мог предусмотреть такого! — сказал Жора, и из его рассказа вышло следующее.
Оказывается, после моего посещения магазина, туда по своим делам прикатил заведующий. Утрясая свои дела, он наткнулся на распечатанную коробку португальских сардин «Пескадор» и в недоумении заглянул в неё. В ещё большем недоумении, если не сказать — в тревоге, он показал её продавцу.
— Это что? — спросил заведующий, показывая на коробку.
— Это гнилой риб пескарь! — воспользовался знанием иностранного языка продавец.
— Да! — согласился заведующий. — Но почему коробка распечатана и где одна банка?
— Одну банку купил один ненормальный чело-век! — сказал продавец.
Заведующий сел на коробку с сардинами «Пескадор», что, следует отметить, коробке ничуть не повредило, так как она была полной — за исключением одной баночки. Он сел на полную коробку и задумался.
— Давай так! — сказал он продавцу после задумчивости. — Я всё могу понять. Я понимаю, что тебе тоже жить надо. И разве я с тебя деру три шкуры? Нет. Я с тебя беру столько, что и тебе хорошо остаётся. Теперь скажи: зачем ты стал меня обманывать?
Якобы при этих словах продавец, предвидя своё увольнение, упал в обморок и заведующий за свой счёт открыл бутылку минеральной воды, чтобы на него плеснуть.
— Нет! — сказал очнувшийся продавец. — Ты мне отец родной!
