— Нет! — сказал очнувшийся продавец. — Ты мне отец родной!
— Тогда скажи прямо, как честный человек, для чего ты открыл коробку и взял банку? — спросил заведующий.
— Эту банку купил один ненормальный чело-век! — ответил продавец.
— Кто? — спросил заведующий.
— Белый, с зелёными глазами! — ответил продавец, имея в виду, конечно, меня.
— Ладно! — сказал заведующий и тотчас же приехал к Шоте, имеющему за благодеяние для деревни божий отличительный знак: светлые волосы и голубые глаза.
— Ладно! — сказал заведующий и прикатил к Шоте, спрашивая — Ты покупал гнилой риб пескар, уважаемый Шота?
— Нет! — с обидой сказал Шота. — Ни я, ни кто-либо из моих родственников никогда не покупал и не будет покупать гнилой риб пескар!
— Сказали, покупал белый человек с зелёными глазами! — в оправдание уточнил заведующий.
— Весь наш род имеет голубые глаза! — ещё более обиделся Шота, и заведующий в знак примирения пообещал ему необходимый дефицит.
— Вот! — сказал он продавцу, тотчас же вернувшись в магазин.
Но продавец стоял на своём, хотя уже в целях сохранения места спешно придумывал спасительную ложь про то, зачем же ему мог понадобиться этот риб пескар.
— Я двадцать лет завмаг! — сказал заведующий. — И я хорошо помню, что десять лет назад я привёз такую же коробку, а потом целой и невредимой увёз её обратно на базу и там её списали за истечением срока годности. Мне дали другую коробку. И с ней произошло то же. И с третьей, и с четвёртой. Потому что никто и никогда не будет есть гнилой риб пескар, когда свежий хороший риб форель, поцхали и усач можно поймать в нашей речке, а если захочешь хорошую осетрину, то съездишь на базар в Харагоули. Скажи, для чего ты взялся меня обманывать. Признайся, и я тебя не буду увольнять!
Продавец не мог придумать спасительной лжи и только клялся своими цветущими детьми, что банку он продал. Заведующий не верил, и к вечеру все внизу знали о том, что в магазине грядут кадровые перестановки, что магазин закрывается на учёт.
— Вот так-то! — сказал Жора.
— А груша? — спросил я в целях предосторожности, не совсем веря услышанному.
— Имелась в виду только банка! — сказал Жора и, не выдержав, спросил, зачем же я её купил.
Я величественно полез в банку большой ложкой, вынул оттуда две нежнейшие сардинки в оливковом масле и без хлеба сжевал.
Жора до вечера пил и сочинял речь для моих похорон, постоянно спрашивая, что бы я хотел хорошего от него услышать на похоронах.
Вечером мы решили пойти к Магаро. Но уже около айв я спросил, почему же Шота не сказал завмагу обо мне.
— Он не мог напустить тень на тебя, потому что она неминуемо коснулась бы нашего Дато! — ответил Жора.
И мы изменили решение пойти к Магаро на решение пойти к Шоте.
Когда же мы спустились во двор к Геронтию, то изменили и это решение, потому что Геронтий послал жену понести хорошую весть продавцу, а нас усадил за стол.
Мы оставались у него до хорошей луны. Потом поднялись к нам, взяли эту банку, ружьё и патроны. Потом, сколько-то одолев дороги на верхние покосы, взялись стрелять по банке.
Гул катился по горам.
И разбуженный Магаро, наверно, долго смотрел из своего двора на наш двор, укрытый тенью нашей груши.
Может быть, проснулись и продавец, и Шота.
— В сорок четвёртом я стрелял так! — кричал Жора и ставил рядом с банкой свои сапоги, утверждая, что они от его стрельбы не пострадают.
Я и Геронтий отбрасывали сапоги обратно. Гул катился по горам. Но горы и все-все, за самым малым исключением, спокойно спали.
