Я проводил время с Авишаг, пребывая в полной уверенности, что, возможно, это последняя женщина в моей жизни. И сейчас, оглядываясь в прошлое, я очень жалею, что этого не случилось. В нашей тогдашней юношеской наивности было нечто такое, под сенью чего очень даже стоило бы прожить всю жизнь.
Прочие женщины абсолютно не интересовали меня. Они попросту исчезли с моего горизонта. В отличие от других моих подруг, Авишаг я не изменил ни разу.
О, как мы были тогда наивны. Верили, что мы прозрачны, и думали, что живем в стеклянном мире. Самые прекрасные годы своей жизни мы провели в стеклянном лабиринте в луна-парке Щеслочкильского. Мы узнавали друг друга, бежали друг другу навстречу, натыкались на стеклянные стены и разражались неудержимым смехом.
Чем больше я взрослел, тем больше отдалялся от себя самого и от человеческого рода как такового. Я растерял всю свою непосредственность, утратил способность испытывать простейшие чувства и эмоции. День ото дня мир становился все темнее, а я, сделавшись всеми уважаемым человеком, вслепую брел по его извилистым тропам.
Я не знал тогда (да и Авишаг, разумеется, это в голову не приходило), что я, ее личный «генерал» и первый в ее жизни мужчина, постепенно превращусь в труса, которого мучают непрерывные кошмары. Настолько мы с ней обо всем позабыли. Кроме того, Авишаг, вслед за мной, тоже с головой погрузилась в мою полубезумную военную игру. Вершиной ее деятельности на этом поприще стала организация вечеринки для одного из моих одноклассников по случаю присуждения ему очередного воинского звания.
Вся наша офицерская компания сидела тогда на облаке, покачивавшемся в самом центре голубого неба. Большинству из нас даже смерть казалась веселой прогулкой. Однако могу признаться: уже тогда у меня было предчувствие, что рано или поздно я поплыву на совсем другом, гораздо более черном облаке в некую далекую страну, над которой нависает мрачное серое небо.
За всю мою длинную извилистую жизнь у меня никогда не было ни отпуска, ни каникул, кроме разве что вынужденных двух недель между выпускными экзаменами в школе и призывом в армию.
Каждый раз на экзаменах в конце учебного года, перед самыми летними каникулами, учителя меня заваливали. Таким детским способом эти недоноски, судя по всему, отыгрывались на мне.
«Он не учился в течение года, так пусть поучится летом», — звучал их приговор. Вымещая на мне свое зло, они либо приговаривали меня к летним работам, либо требовали, чтобы я сдал дополнительный экзамен для перевода в следующий класс. Мои учителя, которых я уже тогда считал всего лишь жалкой кучкой навоза, не понимали, что тем самым они не наказывают меня, а, наоборот, осчастливливают. Даже сейчас ничто не отвращает меня больше, чем отпуск, и ничто не волнует больше, чем возможность сидеть одному в комнате и заниматься самообразованием. Хотя бы по той простой причине, что можно излить накопившееся семя, когда тебе вздумается.
В свободное время я читал, потом спал, снова читал и снова спал, в полном соответствии с ритмом моего биологического маятника. Никогда в жизни я не отлынивал ни от какой работы. На мой взгляд, «работа освобождает». Отдых и безделье развивают у меня инстинкт привыкания, противоречащий неизбывной страсти к переменам.
В течение тех двух недель, после экзаменов, делать мне было совершенно нечего, а когда тебе нечего делать, ты неизбежно начинаешь придумывать для себя занятия сам. Альберто и я решили устроить себе тяжелое физическое испытание.
В те годы (а может быть, и вообще) Альберто был для меня самым близким человеком. С первого класса школы мы не расставались друг с другом дольше, чем на несколько часов. Исчезновение Альберто из моей жизни стало для меня одним из значительнейших событий. Если бы он остался в живых, все бы могло сложиться по-другому. Альберто был самым замечательным из всех людей, которых я знал. Он превосходил нас во всех отношениях. Был самым быстрым, самым сильным и даже самым высоким. В учебе, на уроках физкультуры и, конечно же, с девчонками у него все получалось лучше всех. Правда, при этом он улыбался нам своей идиотской улыбкой и нес всякую чепуху, чтобы мы, члены офицерского клуба, не чувствовали его превосходства. Однако мы прекрасно понимали, что он не такой, как другие, и что ему уготовано великое будущее, в то время как нам навеки суждено прозябать в нашей серости.
Никогда в жизни у меня не было более близкого друга, чем Альберто. Часами мы предавались с ним всяким бесплодным фантазиям. Воображали себя космонавтами, великими ёбарями, офицерами вермахта и даже владельцами студенческой авиакомпании. Можно сказать, что не было ни одной самой бредовой фантазии, которую бы мы упустили. Вообще-то мы планировали погибнуть в бою, но на случай, если этого не произойдет, у нас был готов альтернативный бизнес-проект. Поскольку все наши силы уходили на бесплодное фантазирование, мы подумали, что сможем заразить этой страстью других, и решили основать совместное предприятие, которое будет заниматься продажей билетов на полеты в просторы фантазии. Мы даже придумали для своей фирмы подходящее название — «Фантазия-турс».
Все эти две недели вынужденной свободы я тешил себя надеждой, что произойдет чудо и мой былой героизм ко мне вернется. Но срок призыва приближался, а мой героизм все угасал и угасал. Тем не менее служба в армии была уже не за горами, и мы решили использовать оставшееся время на моральную и физическую подготовку. Две недели мы ходили, обвешанные гирями и всякими железяками. Устраивали себе различные испытания на выживание. Провели три дня без еды и питья в пустыне. Хлестали себя ремнями по пальцам ног и поджигали себе волоски на мошонке. Даже забрались на самую высокую гору в Рамат-Гане, на случай если нам в третий раз придется покорять Хермон.
День призыва близился, и мне казалось, что моя утраченная доблесть ко мне возвращается.
Мы были призваны в один и тот же день, но уже через час после нашего прибытия на базу Альберто бесследно исчез. Его зачислили в какую-то элитную разведчасть, которая была настолько засекреченной, что даже сам начальник генштаба не знал о ее существовании.
Служащим этой части не разрешалось знать ничего за исключением факта их собственного существования. Они не имели никакого представления даже о своих товарищах по оружию. Доходило до того, что солдаты из этой части утрачивали контакт с самими собой. Им было запрещено располагать какой бы то ни было информацией — без разницы, важной или малосущественной.
Альберто и его сослуживцев обучали науке забывать. В те времена тренировки на забывание были одними из наиболее тяжелых в курсе военной подготовки. Критерии отбора в эту часть были очень жесткими. В нее набирали только лучших из лучших. Настоящих мужчин, вроде Альберто, хорошо разбиравшихся в искусстве ведения войны, закаленных физически и готовых на выполнение любого задания. А потому для тренировок была разработана очень суровая программа, представлявшая собой полную противоположность армейской традиции и теории военного искусства.
В первое время после призыва служащие части еще занимались физической подготовкой, учились управлять самолетом, нырять, совершали многокилометровые броски на вражескую территорию. Но затем лучшие военные психологи и армейские шеф-повара сделали все возможное, чтобы физический и интеллектуальный уровень бойцов резко снизился, чтобы они стали дряблыми, жирными, тупыми, капризными и все время хныкали, как малые дети. Курс молодого бойца сводился к тренировкам на забывание и завершался тяжелым марш-броском: солдаты ходили по кругу, не оставляя следов, пока не заблудятся в районе собственного проживания. На трогательном торжественном собрании, где никто не присутствовал, те немногие, что добрались до финальной черты (и Альберто в их числе), получили значок «Крылья забывчивости»[14] и берет непонятного защитного цвета, снабженный особым электрооптическим датчиком «Навуходоносор», который начинал пищать, когда берет утрачивал контакт с головой. Цель установки датчика состояла в предотвращении утери берета. Дело в том, что солдаты этой части были, так сказать, «профессиональными склеротиками» и постоянно теряли свои береты. Впрочем, в этом имелся и положительный момент. Теряя берет, боец доказывал, что он в прекрасной форме и полностью готов к выполнению поставленной перед ним задачи.
Подразделение «склеротиков» было создано, разумеется, не случайно. За этим стояла очень глубокая военная философия. После войны октября 73-го люди из контрразведки (самые умные из всех, кто носит военную форму) сумели понять то, чего большинство генералов не понимали никогда. Контрразведчики смотрели на армию очень трезво и считали, что это организация тупая и дебильная. Для того чтобы хоть кто-нибудь в ней был способен мыслить критически и принимать творческие решения, нужно было подготовить кадры людей с революционным, «антиармейским» мышлением, даже если оно граничило с полным идиотизмом.[15]
