Я сосредоточился на этой проблеме взаимосвязи формы и содержания, как будто в данную минуту для меня не было ничего важнее. Но это было уловкой, стремлением оттянуть время, чтобы освоиться со своим несчастьем постепенно, самые болезненные точки оставляя на потом. Особенно старательно избегал я мысли о жене и детях. Уж лучше было бы раствориться в суеверном ужасе перед непостижимым, но все отодвинул страх вполне земной — перед ближайшим будущим, при мысли о котором у меня сжималось сердце. Наконец я сел, чтобы не видеть больше своего лица, и попытался держаться так, словно со мной ничего не случилось, но помимо воли в моей голове настойчиво складывался вопрос: через несколько часов настанет время, когда я обычно возвращаюсь домой, целую жену, дочку, сына, — что я буду делать сегодня? Объяснять жене, что у меня изменилось лицо? Исключено. В здравом уме она ни за что не поверит подобной небылице. И хотя вероятность того, что она все-таки поверит, была как-никак выше, чем вероятность самой моей метаморфозы, рассчитывать на это все равно не приходилось. В глубине души я был убежден в том, что вторжение абсурдного носит случайный характер. Придав реальности дополнительный импульс, оно скромно уберется восвояси. Это убеждение, вопреки всему, диктовал мне разум, вынужденный тем не менее смириться с непостижимым феноменом.
Я вышел на улицу в четверть четвертого, так и не решив, что делать дальше. Встреча была назначена на три часа, и я, пусть с опозданием, еще успевал на нее, но как же теперь явиться к клиенту, который меня уже знает? Машинально я направился к улице Четвертого Сентября, где располагалось мое агентство. По пути я сообразил, что метаморфоза лишила меня предприятия, которое я основал и которое давало мне средства к существованию. Оно держалось только на мне — точнее, на доверии, коим я пользовался у определенных людей и в определенных кругах. В деятельности агента по рекламе многое решает случай, и этот-то случай в один прекрасный день свел меня с импортерами металлов. В результате мне удалось сделать мое рекламное агентство еще и посредническим предприятием по торговле оловом и свинцом. Коммерческая деятельность постепенно начала преобладать, и я, гордый своим детищем и окрыленный первыми скромными успехами, с полным основанием надеялся на то, что дела мои в самом ближайшем будущем пойдут в гору. И вот все внезапно рухнуло.
До здания, где размещалось мое агентство, было уже рукой подать, но что мне отныне там делать? Моя секретарша встретит меня как постороннего. Я прошел мимо подъезда, только взглянув на него, и пошел дальше, к Бирже. Итак, мое новое лицо наглухо отгородило меня от моей прежней жизни. Об этом я догадывался и раньше, но сейчас, когда я воочию убедился в недостижимости собственного кабинета, то пришел в ярость от того, как жестоко обошлась со мною судьба. И взбунтовался. Легко сказать — отречься от всего и позволить замуровать себя заживо. Нет тюрьмы, из которой нельзя убежать, и я был готов поставить на карту все.
Гнев, похоже, сделал меня более изобретательным. Разумеется, положение мое оставалось прежним, но начали вырисовываться некоторые возможности хоть немного продержаться Раулем Серюзье, не дать окружающим заподозрить неладное. Я повернул назад, решив во что бы то ни стало проникнуть в свой кабинет.
В старом гидравлическом лифте, медленно поднимающем меня на четвертый этаж, я успеваю обдумать детали разработанного на ходу плана. На лестничной площадке на миг останавливаюсь и с замиранием сердца вслушиваюсь. Ни звука. Мое агентство размещается в двухкомнатной квартире. Прихожая переоборудована в приемную. Большая комната, обставленная лучше других, служит мне собственно кабинетом. К ней примыкает небольшой чулан. В другой комнате сидят секретарша и машинистка, госпожа Бюст, — ее стол стоит у окошечка, выходящего в приемную как раз напротив входной двери. Нет никакой возможности войти не замеченным госпожой Бюст, но я все же надеюсь обмануть ее бдительность. Только бы не столкнуться в приемной с посетителем, который меня знает, или с теми же секретаршей или машинисткой — через приемную они ходят в туалет. В таком случае мне придется, справившись, может ли меня принять господин Серюзье, уйти восвояси.
Открывая дверь, я вытаскиваю из кармана платок, да так неловко, что на пол сыплется мелочь. И вот, не успев даже взглянуть на госпожу Бюст, я уже ползаю на коленках, подбирая укатившиеся монеты, и энергично чертыхаюсь. Благодаря этой уловке взору машинистки я предстаю лишь на четвереньках, но она узнает меня по голосу, фигуре и одежде: я слышу ее сочувственные возгласы. В приемной никого нет, и мне удается пересечь ее и добраться до двери в кабинет, все время держась спиной к окошку. Первый успех воодушевляет, но я несколько обеспокоен тем, что кудахтанью госпожи Бюст не вторит голос секретарши. Как бы Люсьена не оказалась в кабинете, где в мое отсутствие ей частенько приходится заниматься делами.
И сегодня, уходя, я как раз попросил ее подготовить к моему возвращению одно досье, а почти все нужные бумаги лежат у меня в ящиках стола. На всякий случай я надвигаю на лоб шляпу, но это мало что дает: у нее узкие поля. Для пущей надежности прячу лицо в развернутый платок и вхожу в кабинет, делая вид, что сморкаюсь. Теперь я так замаскирован, что сам ничего не вижу, поэтому вполголоса спрашиваю: «Что нового?» Ответа нет. Значит, в кабинете никого. Я тотчас направляюсь к шкафу, где хранятся папки с неоконченными делами, и приоткрываю его створки, чтобы при необходимости быстро укрыться между ними. А пока сажусь за стол и принимаюсь выписывать чек. С минуты на минуту может постучаться Люсьена. Я тороплюсь, стараясь не делать ни одного лишнего движения. Проверять, какая сумма лежит на моем банковском счету, некогда, но я знаю, что тысяч около пятидесяти там есть. Выписываю чек на сорок тысяч на имя Люсьены — ее в банке хорошо знают, и кассир выплатит ей деньги без лишних проволочек. Не успеваю дописать фамилию получателя, как в дверь стучат. Отозвавшись лишь на второй стук, я оставляю выписанный чек на столе и отпрыгиваю к шкафу. Сейчас, когда я загородился створками, меня видно только со спины, и все-таки это не слишком надежная защита от Люсьены. Мы работаем вместе уже больше пяти лет и в конце прошлого года стали любовниками. Связь наша длилась, впрочем, всего две недели — мне была нестерпима мысль, что я обманываю жену. От страха перед разоблачением и непрестанных угрызений совести те две недели я прожил словно в дурном сне. Люсьена без труда догадалась о причинах нашего разрыва, которого, по ее словам, ждала с первого же дня. Не скажу, чтобы мне теперь было стыдно за свой поступок. Мою растревоженную совесть успокоила сама же Люсьена. Эта высокая и ладная двадцатипятилетняя девушка без лишних эмоций примирилась со столь скорым завершением первого в ее жизни любовного приключения. Правда, у нее до сих пор бывают странные рецидивы, повергающие меня в полнейшее смятение. К примеру, сидим мы с ней за столом друг против друга, работаем, и вдруг она спокойно откладывает ручку и бумагу, стискивает мне голову своими большими теплыми ладонями и впивается в меня страстным взглядом. И проделывает все это молча, только лицо ее пылает, как у охваченного желанием мужчины. Я растерян, я задыхаюсь от волнения — жду ее приказаний. Больше того, я жажду их услышать. Ей это прекрасно известно, но стоит мне отважиться на какой-нибудь жест, как она со снисходительной улыбкой оставляет меня и возвращается к прерванной работе. Я испытываю острое разочарование, но оно понемногу утихает, а потом, когда прихожу домой, и вовсе сменяется удовлетворением — я остался верен жене.
Входит Люсьена, и я тотчас начинаю давать ей указания, следя, чтобы голос не выдал меня, — я побаиваюсь ее проницательности. Я должен, не сбиваясь с обычного, серьезного и уверенного, тона, придать голосу сдержанное оживление.
— Люсьена, я срочно выезжаю в Бухарест. Я встретился с Мейерхольдом-младшим из Би-би-эс, и он свел меня с Брауном из «Метал юнион». Мы с Брауном обсудили возможности, открывающиеся сейчас на балканском рынке. Не исключено, что нам придется работать вместе.
Надо как-то оправдать двух-трехнедельное пребывание за границей, и я сочиняю дальше.
— Из Бухареста я, вероятно, поеду в Югославию. А сейчас сходите получите деньги по чеку — он на столе, выписан на ваше имя. Банк скоро закроется.
Согнувшись в три погибели, я роюсь в бумагах в самом низу шкафа. Люсьена подходит ко мне — я слышу ее приглушенные ковром шаги. Неужели она, расчувствовавшись при мысли о том, что я уезжаю, решит снова проверить свою власть надо мной и уж на этот раз отдаст долгожданное приказание? Испуг борется во мне с искушением.
— Вы что-нибудь ищете? — спрашивает она. — Думаю, с моей помощью вы управились бы скорее.
