– Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся…
– Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? – набросился на пожарника Стенин.
– Надо бы сходить… Неудобно, – сказал Парфенов. – Вдруг там что-нибудь случилось?
– Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай заходи по второму заброду.
– Нет, надо все ж таки брюки надевать…
– Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери его по телефону и – назад…
– Ну, ладно…
Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону.
– Что случилось? – строго спросил он в трубку.
– А кто со мной разговаривает? – донеслось с другого конца.
– Ну я, участковый Парфенов.
– Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку в пруде ловите, а здесь смертоубийство готовится.
– Какое смертоубийство?
– С топором в руках… Чиженок ломится ко мне в дверь, то есть к Полубояринову.
– Как ломится?
– Ну так… Топором грозится.
– А что, дверь попортил?
– Всю дерматиновую обшивку изрезал.
– А дверное полотно не изрубил?
– Нет… Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю.
– Ну, за слова не привлечешь. А за то, что дерматин порезал, наутро оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на пятнадцать суток…
– Дак вы заберите его!
– Пока еще не имею права.
– А тогда поздно будет.
– Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию. Мы сами знаем, что надо…
Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда, капитан Стенин уже раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил рыбу. На кольях у костра были напялены его штаны и рубаха.
Рано утром Павел Семенович подал жалобу начальнику милиции: «В ночь с 19 августа на 20 наш сосед Чиженок, будучи выпивши, при подстрекательстве своей жены, стал с угрозами посредством топора ломиться в нашу квартиру. Это продолжалось с 22 часов до трех часов ночи, пока он не уснул в коридоре.
Мы неоднократно вызывали по телефону с квартиры милицию, но ответственный дежурный тов. Парфенов не пожелал оказать помощь – вел себя как безответственный…»
Начальник милиции Абрамов вызвал капитана Стенина и приказал ему разобраться. Но Стенин сначала сходил к Парфенову договориться:
– Что сказать, Вась? Был ты в пожарке или не был?
– Не знаю, что и сказать, – ответил Парфенов.
– Скажи, что сторож вызывал. В совхозный сад… Мол, нападение было.
– Дак его предупредить надо, сторожа-то. А то вдруг спросят? Как-то неудобно.
– Пошли к нему в сад… Вот и предупредим, договоримся. И опохмелиться надо. Не то у меня с утра голова трещит. Кстати, с тебя положено. Ты же проштрафился.
Прихватили поллитру и пошли в совхозный сад.
Сад был большой, с конца на конец кричать – не докричишься. С двух сторон стоял высокий забор из колючей проволоки, что твоя военная преграда. А со стороны реки и Малинового оврага ограда была старая, дырявая. Лазили в сад все кому не лень. Сторож дед Иван по прозвищу Мурей жил в шалаше на высоком речном откосе с черным мохнатым кобелем Полканом. Когда ночью Полкан подымал тревогу, Мурей высовывал из шалаша ружье и палил в небо: «Бах-бах!» Если Полкан умолкал, дед ложился спать. Спал он, можно сказать, и днем и ночью. «Сон – дело божеское, – говаривал дед Иван, – только во сне человек не грешит». Был он добрый и приветливый – всех, кто ни заходил днем, угощал яблоками и медом.
– Чего ж ты ночью стреляешь, а днем привечаешь? – спрашивали его.
– Ночей я на службе, а днем сам по себе.
– Дед, это ты за казенный счет доброту проявляешь, – скажет иной ревнитель общественного добра.
А дед ему:
– Все мы казенные. Ешь, пока живой, а умрешь – самого тебя съедят.
Днем ходило в сад великое множество охотников до выпивки – благо что закуска даровая и природа располагала. Отчего же не выпить? Красота и спокойствие. Днем даже Полкан не лаял, лежал возле шалаша и хлопал на пришельцев сонными глазами.
Стенин и Парфенов не застали в шалаше деда Ивана; в изголовье стоял кованый сундук с посудой и харчем, над ним висело ружье, ватола полосатая валялась, шинель вместо одеяла и подушка… А на постели лежал Полкан и сумрачно хлопал глазами.
– А где хозяин? – спросил Стенин, заглядывая в шалаш.
– Р-р-р-ры…
– Ишь ты, какой заносчивый, – сказал Стенин, пятясь на карачках. – Давай покричим.
– Дед Ива-а-а-н! – заорали они в два горла. – А-а-ан!
Тишина.
– Вроде бы от Пескаревки дымком потягивает, – сказал Стенин, глядя в дальний конец сада, пропадавший в распадке.
– Вроде бы, – согласился Парфенов.
– Пошли туда!
Деда Ивана нашли они на берегу речушки Пескаревки, впадавшей в Прокошу. Он сидел у костра вместе с самым главным виновником – Чиженком. Заметив блюстителей порядка, Чиженок поспешно встал и начал быстро подбирать что-то белое возле костра. Это нечто белое оказалось куриными перьями, а в котелке варилась курица.
– Понятно, – сказал Стенин, заглядывая в котелок. – Божий промысел налажен.
Дед Иван спокойно покуривал, глядя в костер, а Чиженок, сжав в кулаке перья, заложил руки за спину и воровато поглядывал на начальство.
– Ну, чего уставился? – сказал ему Стенин. – Иль долго не виделись в наших номерах?
– Нет, я еще не соскучился, – ухмыльнулся Чиженок.
– Ты что там ночью натворил? – строго спросил его Парфенов.
– Я? Я спал, ничего не помню.
– А кто дерматин на дверях порезал?
– На каких дверях?
– У Полубояриновых.
– Не знаю.
– А как сюда курица попала, ты, наверное, тоже не знаешь? – спросил Стенин.
– А может быть, это петух? – сказал Чиженок.
– Видал? Он еще шутит, – обернулся Стенин к Парфенову.
– А вот я на него протокол составлю и на пятнадцать суток посажу, – сказал Парфенов.
– Было бы за что…
– Разберемся. Найдем на тебя статью. А теперь ступай домой и сиди жди, – приказал Стенин.
– Кого мне ждать?
– Обстоятельства выяснять будем… В присутствии свидетелей, – сказал Парфенов. – Остальных предупреди, чтоб никуда не уходили.
Чиженок поглядел с тоской на курицу, потянул ноздрями воздух и, тяжело волоча ноги, пошел прочь.
– На дармовщину-то все охочи, – проворчал он.
– А ты поговори у меня! – крикнул ему вслед Стенин.
Домой пришел Чиженок и злой и голодный.
Возле водозаборной колонки стояли с ведрами старуха Урожайкина и Елена Александровна и о чем-то тараторили. Но, увидев Чиженка, сразу умолкли.
– Ну, что пригорюнились, девицы красные? – спросил он, подходя к ним кошачьей походкой. – Вы же в два голоса пели… Дустом!
– Ступай, ступай своей дорогой, – сказала Елена Александровна.
– Что ж ты меня на чай не приглашаешь? Или варенье кончилось?
– Много вас, любителей сладкого.
– Ага… Много, значит? Выходит, я из иных-протчих? Нечаянно попал к тебе, да?
– А может, и с целью, – усмехнулась Елена Александровна.
– Это с какой же целью? Уж не воровства ли?
– Тебе лучше знать. Ты же специалист по этому делу.
– А ты знаешь, что за клевету бьют и плакать не велят?
– Только попробуй… Тронь попробуй!
– А вот и попробую.
Чиженок с маху ударил ее по уху.
– Ой-ой! Мать Мария, Мать Мария! – закричала Елена Александровна.
Но Мать Мария разом отвернулась к колонке и загремела ведрами.
– Злодей, злодей! – Елена Александровна схватилась за ухо и побежала домой. – Я сейчас же соберусь и в милицию! – кричала она из комнаты. – Тебе найдут там местечко.
– Нет, врешь! Я тебе сам гауптвахту устрою…
Чиженок бросился домой, взял молоток и пару шестидюймовых гвоздей.
– Ты меня в окно зазывала? Да! – кричал он в коридоре. – Вот теперь сама попрыгай через окошко.
Хакая, с оттяжкой он стал молотить по гвоздям, заколачивая ими дверь Елены Александровны.
– На помощь! Ка-ра-ул! Сосед, помоги! – кричала она и стучала кулаками в стенку к Полубояриновым.
Но там ни одна половица не скрипнула.
– Павел Семенович, Павел Семенович, помогите-е!
Ни отзвука, ни шороха…
– Ах, будьте вы прокляты! Это все из-за вас… Из-за вашей двери. Я на всех напишу. На всех!
Чиженок, заколотив дверь, постоял несколько минут с молотком – не выйдет ли Полубояринов? Потом крикнул:
– Кто сунется к двери, молотком башку расшибу! – и ушел.
Елена Александровна заметалась по комнате, заламывая руки и восклицая:
– Это насилие над судьбой человека. Нет, я лучше умру, но не сдамся.
Она растворила окно и посмотрела вниз, как в колодец, наваливаясь грудью на подоконник. Никогда еще ей не казалась земля столь пугающе далекой. Под самыми окнами, словно часовой, прохаживался петух; он наклонял голову набок и глядел на нее круглым быстрым глазом, будто подмаргивая ей: не бойся, мол, сигай ко мне!
Елена Александровна прикинула – до земли ей не достать, если даже спуститься на руках и стать на цыпочки. Но до выступа фундамента она, пожалуй, дотянется… А там и спрыгнуть можно.
