– Да? Уехать с незнакомым человеком, и сразу, вдруг, это не так просто.
– Как раз просто. Ведь ты не охотник за скальпами. Чего мне опасаться?
– Ну, а вдруг?
– Нет. У меня психоанализ. Я хорошего человека сквозь три стены увижу.
– «Психоанализ», – передразнил я её, – что ты можешь знать о людях?
Таня всем телом подалась вперёд и с отчаянием и вызовом сказала:
– Не веришь? Ты думаешь, я совсем малышка? Да мне уже восемнадцать лет. и в жизни я чего только не видела, даже замужем была... правда, давно.
– Лет десять назад? – усмехнулся я.
– Нет, три...
Ого! А я-то думал, откуда в ней такой напор? Огонь, воды и медные трубы прошла, а теперь ей и океан по колено.
– Ну и как она, жизнь семейная?
Девочка снова как-то поникла и грустно ответила:
– За полгода разве узнаешь? Вообще-то плохо.
– Не сошлись характерами?
– А как они сойдутся, характеры? Два совершенно чужих человека начинают жить вместе. В семье многое общее, а характеры... даже в детях остаётся характер одного из родичей.
Я заинтересовался.
– Он был плохой, муж твой?
– Он ничего мне плохого не сделал.
– Может быть, ты? Извини, но женщины иногда такую кашу сварят, самим есть тошно. Если можно, расскажи.
Таня поморщилась, несколько раз кашлянула, словно решая, говорить или нет, наконец решительно вскинула голову:
– Хорошо, слушай.
Послушаем, убьём время. Все романы похожи друг на друга. Сначала человек с удовольствием теряет голову и без неё спешит наделать как можно больше глупостей. Потом вдруг замечает, что глупостей сделано больше, чем нужно, и бросается искать свою голову. Кое-как находит. Но тут оказывается, что когда-то где-то он и сердце потерял. А сердце, оно маленькое, не скоро найдёшь. Вот только сюжеты этих романов разные: у тех, кто поглупей, – скучные, кто поумней – красивее. А что у Тани?
– Мне тогда пятнадцать лет исполнилось...
Всё ясно: охи, ахи, «шёпот, робкое дыханье, трели соловья»... Я лёг навзничь. Звёзды, много звёзд. Интересно, а которая из них Альтаир? Эта? Та? А зачем она мне? Просто название красивое, мелодичное, неземное – Альта-а-ир...
ОРГАН ДОМСКОГО СОБОРА
Мне тогда пятнадцать лет было, а с мальчиками я кадрилась вовсю. Нет, ничего такого не позволяла. Так и жила: днём школа, вечером какая-нибудь компашка. А что ещё делать?
Посёлок наш, Лемихово, маленький. Замечу, он от Кедрова в пяти километрах, а Клязьма через Кедрово протекает и, стало быть, дальше мне ехать некуда, понял?..
Так вот. В посёлке пять двухэтажных кирпичных домов, школа, клуб и десятка три деревянных домишек, даже улица одна, как в деревне. Есть ещё маленький заводик. Мальчиков в посёлке мало, а девчонок – плюнуть некуда. Но я не боялась конкуренции. Уже в тринадцать лет моей фигурке все девчонки завидовали, а пацаны просто балдели.
Я уже в седьмом классе и вино пробовала, и курить, а отчаянная была – ужас. Бывало, пойдём с подружкой, Лариской, купаться на Клязьму. Искупаемся и начинаем высматривать на другом берегу рыбаков. Если молодой, мы его не трогали. А если пожилой, разденемся совсем, выйдем к воде и орём: «Эй ты, мужик, иди к нам!» Ох и злились дядьки. А нам смех. Пока он раздеваться будет да реку переплывёт, мы до дома добежать успеем...
Окончила восемь классов и осенью познакомилась с одним мужчиной и, наверно, с ума сошла. Ничего, кроме него, в жизни не осталось. Он был человек моей мечты, тридцать лет. Инженер. Квартира в Кедрове. Собственный голубой «Москвич». Не то что мои мальчики: стихи читают, пижонов из себя строят, а как что, даже целоваться не умеют. Разве они могли оценить меня? А он оценил... через месяц.
Целый день мы гуляли в лесу, выпили немного. Потом поехали в город. Случайно у подъезда его дома машина сломалась. Случайно пошёл дождь. Зашли в квартиру. Случайно в холодильнике оказалась бутылка шампанского. Выпили. Слушали магнитофон.
Сидели на полу, на ковре, почему-то в разных углах комнаты. Негромко говорили. О чём? Не помню, хотя совершенно трезвая была.
И вдруг я с ужасом подумала, что этот вечер кончится, что мне скоро придётся возвращаться в свой тёмный, грязный посёлок, что до завтра очень долго, что сегодня он останется совсем один, будет слушать магнитофон, шорох дождя и думать обо мне. Я словно оглохла и ослепла. Встала и выключила свет...
Потом я сказала, что нас не распишут, потому что у меня и паспорта ещё нет. Он очень испугался. Утром поехали ко мне говорить с матерью...
Ты спросишь, а как смотрели на мои похождения дома? Да, по сути дела, и смотреть-то было некому. Отец умер. Сердце у него было слабое, а пил он сильно. Мамаша тоже выпивала и воспитание своё ограничила тем, что таскала меня за волосы, потом плакала, а на следующий день покупала мне какую-нибудь обновку, платье, туфли или ещё что. Денежки у неё были. Она в заводском буфете работала, но не думай, не шельмовала. Наша бабка умерла и оставила десять золотых колец. Бабка генеральшей была с тех ещё времён, но это неинтересно... Мать эти колечки и загоняла по надобности...
Приехали ко мне. Полдня уговаривали мать отпустить меня «жить к нему». Чего-чего, но «жить» – этого мать не ожидала. Она сидела у окна и почему-то спокойно грызла семечки. Два часа молчала и грызла семечки.
А я кричала, умоляла, угрожала повеситься, в конце концов уговорили. «Только детей пока не надо, – сказала мать, – и людям на глаза не лезьте».
В посёлке моё имя не сходило у бабок с языка. Подружки таращили глаза, как на королеву, и с завистью разглядывали золотое кольцо, которое я стала носить.
Учиться мне не хотелось. Он не настаивал. Он вообще всегда и во всём стал соглашаться со мной и мне угождать.
Но почему-то мёду мне даже на один месяц не хватило. Оказалось, что ничего особенного не произошло. Те же кастрюли, стирка. Ни друзей, ни подруг.
Работать не пошла, всё равно не возьмут – паспорта нет. И мой стал какой-то раздражительный, хмурый. Вздрагивал от каждого звонка в дверь. Иногда ходили в кино, ресторан. И вдруг я стала замечать, что очень завидую моим ровесникам. Весёлые, беззаботные, хотя и нет у них ни машины, ни золотого кольца, ни взрослой причёски, ни модных тряпок – всего, что имела я. И если они с интересом и завистью рассматривали меня, встречая на улице, я знала, – пройдут мимо и тут же забудут.
И остался у меня единственный товарищ – телевизор. Так и промучилась зиму. В марте у мужа был отпуск, и мы поехали в Ригу. Просто так, посмотреть город. Прожили в нём несколько дней. Но что бы я ни увидела, ничему не удивлялась. Стала злой и заводилась из-за всякого пустяка.
Однажды пошли на концерт органной музыки в Домский собор. Наши места оказались в последнем ряду, крайние. Я очень обрадовалась – можно спокойно окна из цветных стёклышек рассмотреть или подремать, или «удочки смотать», не мешая никому.
Зал приглушённо гудел, потом стало тихо и зазвучал орган. Я в первый раз его слышала и насторожилась. Мелодии не было. Была музыка. Она звучала далеко и высоко.
А потом музыка заполнила весь зал, она звучала отовсюду. И вдруг мне стало тревожно и страшно. Я осталась совсем одна, всеми брошенная и забытая. И горько мне стало, и обидно. Ну, пусть я глупая и взбалмошная, пусть я ещё совсем маленький человечек, но зачем со мной так. Не надо так…
Орган уже не пел, а злорадно рокотал, и эти торжественные, могучие звуки словно заталкивали меня в мрачное подземелье. Мне стало жарко. Сердце стучало в груди, горле, затылке, глазах. Я задыхалась и не заметила, как заплакала.
Я проклинала свою любовь, которая оказалась обыкновенным распутством, ненавидела людей, которые должны были бы удержать меня, а удержать не захотели, мне хотелось орать: «Девка! Шлюха! Так тебе и надо! Чтоб ты, скотина, родила в пятнадцать лет! Чтобы тебе люди в морду плевали!» Так я познакомилась с органом Домского собора.
На следующий день, пока муж бродил где-то, я сбежала домой, оставив в номере записку: «Уезжаю. Тебя и себя ненавижу. Прощай».
Попросила у матери прощения. Вечером пришла тетя Клава, мамина подружка, я и ей во всём покаялась. Она принесла из кухни щётку и стала бить меня палкой, приговаривая: «Вот тебе за мать. Вот тебе за твою любовь. Вот тебе за позор...»
Я забилась в угол, молчала, не плакала, только подставляла руки. Мать плакала.
Он пришёл через несколько дней, пьяненький, испуганный. Я даже говорить в ним не стала. Открыла дверь и опять закрыла, словно за ней никого и не было. Но когда увидела в окно, как он медленно идёт по снежно-водяной каше к остановке автобуса, так жалко его стало, выбежала, накинула пальто, но дверь казалась уже запертой. Ключ мать не дала.
Он больше не приезжал. Письма присылал, но прочитать их мне не удавалось, мать успевала вытащить их из почтового ящика раньше и тут же сжигала.
А как люди на меня после всего этого смотрели, знаешь?.. Хотела удавиться...
