В общем, работа как работа. Конечно, докучала постоянная удушающая пыль, грязь, тошнотворный запах. Зимою добавлялся иногда просто зверский холод. Так я вообще не мерзлявый, но тогда, после изнурительной работы и бессонных ночей, мороз и ледяной ветер пробирали до печёнок. Четыре часа езды в насквозь промёрзших автобусах со многими пересадками удовольствия от работы не прибавляли. Хотя, когда приходилось добираться ночью, я рад был любой колымаге. А так нормально. Жить можно.
***
В первый рабочий день мастер привёла меня в бытовку. В высоком помещении рядами были установлены шкафы для рабочих. Недалеко от входа стояли два стола, обитые оцинкованной жестью. Возле них были окрашенные суриком скамейки. Мастер, Алла, молодая женщина лет двадцати шести, показала свободный шкаф и сказала зайти к ней как переоденусь. Тут же ко мне подскочил расхлябанный мужик лет тридцати с небольшим.
– “Наше вам с кисточкой! Издалека прибыть изволили, гражданин?” – Манеры у него были приблатненные. Я смешался в первый момент и не нашёлся что ответить. Молча прошёл к шкафчику и стал переодеваться.
– “Как звать, сынок?” – спросил пожилой мужчина, сидящий за столом. Я назвался. Он ещё что-то спросил.
– “Корыто, не мельтеши”, – это приятели позвали первого мужика. Они сидели за столом, играли в карты.
Так я начал знакомство с трудовым коллективом, в котором пробыл почти год, до начала девятого класса. Приблатненного мужика звали Лёшкой, но все называли его Корыто. Второй, Трифоныч, хоть и имел несколько судимостей, но мужик был нормальный и уважаемый. Те, кто не хотели иметь дело с блатными, объединились вокруг него и так держали баланс. Кто не собирался особо задерживаться на воле, жили как бы сами по себе. От них веяло временностью положения, и к работе они относились прохладно. Просто надо было где-то работать, иначе милиция начинала помогать с трудоустройством. Первое впечатление было, что они постоянно ругаются между собой, хотя на самом деле это была такая манера разговора. Работать им было скучно. Они придумывали развлечения, которые по большей части носили предосудительный характер. То выберут кого-нибудь в качестве мишени для своего идиотского остроумия и начинают доводить человека, то вдруг разорутся что их послали работать на плохую рампу и будут орать пока не надоест. А основное развлечение было напиться до поросячьего визга. Увидев меня первый раз, Корыто, видимо, сразу решил сделать из меня “смешного” – человека, над которым можно безнаказанно потешаться.
***
Учили жизни на заводе быстро. В один из дней первой недели я попал в пару с Андреем, крепким и необычайно моторным и проворным мужиком лет около сорока. На работу он был просто необыкновенно хваткий и ловкий, работал как заводной. Я уже знал, что одна мехлопата барахлила, выбрал себе исправную. Однако Андрей налетел на меня, с матом-перематом разорался что он только на этой стороне работает и вообще это чуть ли не его личный инструмент – видишь я ручки здесь делал. В общем, отобрал. Я своей мехлопатой чуть не оборвал руки, до того нещадно она дёргала. Но ко второму вагону приноровился и хоть с трудом, но успевал за Андреем. Если я задерживался хоть на полминуты, Андрей был вне себя. Матерно бормоча, он не находил себе места эти считанные секунды. Хоть и мог бы мне помочь, но не помогал. Наоборот, он оставлял выгружать проход мне.
Мы выгрузили с ним двенадцать вагонов. В конце смены он попросил меня сходить к Степану, машинисту маневрового локомотива, и сказать что всё выгружено, можно забирать вагоны. Пока я ходил, он успел выписать наряд и уйти. Работали мы на сдельной оплате – сколько сделал, столько получил. Когда я пришёл к мастеру, Алла вручила мне наряд. Я остолбенел. Там было написано сто двадцать тонн. Это три рубля шестьдесят копеек. Мы выгрузили около семисот пятидесяти тонн. Я начал разбираться. Алла ответила:
– “Так Андрей сказал, что ты совсем плохо работал и он сам почти всё выгрузил”. Я спросил, часто ли Андрей один выгружает двенадцать вагонов за смену.
– “Двенадцать нет, но семь-восемь может”, – ответила она.
– “Но тогда, хоть как, четыре вагона мои, верно?” – Алла не могла не согласиться. Она, видать, просто не захотела связываться с напористым Андреем, а работник он был ценный. Дописала мне немного липовой работы, натянув на четыре с полтиной, и на этом урок был закончен.
Хорошо что Андрей так быстро ушёл. Иначе я бы начал разбираться, и неизвестно, чем бы это для меня кончилось. Андрей мог полезть в драку, а дрался он люто. Он с неимоверной яростью и бешенством, как россомаха, набрасывался на противника и не останавливался, пока не забивал того до бесчувствия. Один раз мне “посчастливилось” наблюдать такую расправу. Только что поступивший на работу грузчик украл инструменты Андрея. Знал бы он, кому дорогу перешёл… Андрей два раза приходил не в свою смену, рыскал по заводу как ищейка. Опознав свой лом, налетел на мужика и бил того пока Андрея кое-как не скрутили несколько грузчиков, прибежавших на дикие вопли пострадавшего. Я вёл мужика до медпункта – кровь залила ему один глаз, он шатался и ничего не соображал, только подвывал от боли.
С Аллой у меня потом были хорошие отношения. Я её выручал, когда надо было срочно выгружать вагоны. Это случалось, если вот-вот выходил срок разгрузки, и тогда завод платил бы за простой железной дороге. Понятно, мастера за это по головке не гладили. Ну и она платила взаимностью, ставя меня на рампу получше и на более выгодную работу.
Хотя то, что она ставила на хорошую рампу, вовсе не означало что я там действительно буду работать. Придя туда со своими инструментами, я запросто мог обнаружить других грузчиков, которые уже начинали выгрузку моего вагона. У них были свои соображения, кому там место. Приходилось вступать с ними в горячие дебаты. До драки дело не доходило, но победа (а дело не всегда заканчивалось победой, особенно поначалу) давалась не просто.
В редкие свободные минуты мы с ней говорили о том о сём. Как-то она пристально погляделя на меня и спросила:
– “Скажи честно, сколько тебе лет?” – вопрос застал меня врасплох.
– “А зачем тебе?” – не нашёлся я что ещё ответить.
– “Ну скажи, ну сколько? Шестнадцать, да?”
– “Ну, шестнадцать”.
– “Как же тебя на работу приняли?” – только этого мне не хватало, объяснять как я пришёл с документами приятеля.
– “Я справку из районо принёс”, – и внимательно смотрел, как она отреагирует.
– “А-а-а…”
Вроде поверила… Пронесло… Потом сказала: “Тяжело ведь на выгрузке работать. Хочешь я поговорю с подругой, она на дробилке мастером? У них полегче…”. Это была жертва с её стороны – лишиться надёжного работника. Я знал как работают на дробилке. Перед тем как пускать комбикорм в вагон, надо было бежать к ним наверх и говорить чтобы открыли заслонки. Там было тепло и спокойно, только монотонно шумели машины. Я представил как надо будет ходить с заявлением, возможно показывать опять документы… И потом, почему-то я не хотел там работать.
– “Не, спасибо, Алла. Я уж здесь”.
– “Ну смотри. Здесь, конечно, больше зарабатывают”.
Наверное, это и была отгадка моего нежелания идти на дробилку. Здесь деньги надо было зарабатывать. Каждая копейка имела вес – треть тонны выгруженного зерна. А там – платили. Зарплату. Если завод выполнял план, давали премию. Здесь же был элемент игры и риска, здесь надо было постоянно думать как быстрее и ловчее выполнить работу. Здесь мы сами чинили сгоревшие электрощитки, меняли предохранители, ремонтировали мехлопаты и регулировали реле не дожидаясь электриков, потому что каждая минута простоя для нас оборачивалась невыгруженными тоннами, а значит незаработанными деньгами. Здесь всё время надо было следить чтобы не обманули, на повышенных тонах договариваться с Главным инженером о цене выгрузки насквозь промёрзшего вагона соли, превратившегося в один шестидесятитонный камень, и потом заставить его заплатить наличными как было обещано. В общем, надо было двигаться, всё время, надо было отвоевывать место на рампе и в жизни. И что-то во всём этом было. Может, это был мираж, но здесь я чувствовал себя свободнее. И был готов за это платить.
***
Были там два интересных мужика – Степан и Вася. Обоим немного за сорок. Жили, как говорится, не-разлей-вода. Степан крепкий, мускулистый, с бочкообразной грудью, среднего роста. Мышцы спины были очень мощные. Когда он переодевался в бытовке, или летом обнажал свой торс, то было на что посмотреть. Это не была фигура атлета в обычном понимании. Но было что-то завораживающее в его крупных и ладных узловатых мышцах, ровно покрывающих всё тело. Он это знал и, перехватив в таких случаях взгляд, улыбался и ничего не говорил. Продублёное лицо его от этой улыбки теряло обычную серьёзность и становилось немного растерянным. Вася был высокий и жилистый. Мышцами не играл, но не уступал Стёпе в силе и выносливости. Лицо было внимательное и простое. Он всегда прислушивался к Стёпе, давал ему говорить первым. Но несколько раз я видел, что когда надо было принять быстрое и ответственное решение, он брал это на себя. Они были местные и жили неподалёку в своих домах.
