— Фашист! Фашист! — орал Пашка, пытаясь сжать пальцы на горле Рината. — Гадина! Ненавижу! Ненавижу!
Жилистый парень моментально вывернулся из неопытных рук подростка. Первый его удар, самый страшный, был сверху, локтем в подбородок. Можно сказать, что на этом поединок был практически завершен. Дальше он просто попинал ногами бесчувственное Пашкино тело, остывая с каждым очередным ударом.
— Дай ему еще, — попросила другая девка — та, которая не толстая… Ринат вопросительно посмотрел на подругу:
— А почему он сказал «фашист»? — задумчиво произнес он. — При чем тут фашист?
— Потому что жиды фашистов не любят, — бойко подхватила привлекательную тему подруга. — Для них — все фашисты, кто не их…
Ринат посмотрел на неподвижно лежащего Пашку:
— А вообще, он ничего… Крепкий… Ему в бокс надо, есть в нем цепкость и… жила… Там таких любят. Даже из этих берут, если что…
До ужина Пашка пролежал в своей палатке. Подбородок болел так, словно кость раскололась надвое. Глаз затянуло синяком, но он болел не очень по сравнению с нижней частью лица. Зубы были целы. «Значит, пойду на ужин, — с какой-то отчаянной злостью решил он. — Плевал я на них…» — сказал он сам себе.
За столом он был один. Народ только подтягивался, кто откуда, в основном одетый уже по-вечернему, чтобы сразу после ужина, не переодеваясь, отвалить в поисках вечерних отпускных удовольствий. Есть не хотелось. Пашка ковырнул вилкой тресковый хвост, переваренный в недогляде южного общепита и потому загнутый у самого конца, как китайская пагода, и посмотрел на линию горизонта. Волнение на море прекратилось, и природа, похоже, начала набирать свои привычные обороты, оттянув от прибрежной линии на глубину, подальше от берега, всю муть и грязь, принесенную морем за последние дни. Поверхность воды была неподвижна, лишь отдельные случайные искорки, вспыхивающие в отражении предзакатного солнца, нарушали ее идиллическую гладь. Внезапно линия горизонта исчезла, а на ее месте, заполняя собой все пространство, возникли две подпаленные загаром шарообразные женские груди, слегка прикрытые по самому низу почти прозрачным цветастым сарафаном. Пашка удивленно уставился сначала в одно, затем в другое полушарие и поднял голову. Это была та самая толстая девка из компании Рината. Она была слегка поддата и улыбалась, глядя на Пашку. Дальнейшего проявления агрессии, которого он ожидал после того, что случилось днем, он не обнаружил. Девка придвинула стул и подсела к нему.
— Ну что? Будем мириться, чемпион?
Пашка растерялся. Этого он никак не ожидал. Не раз за последние несколько часов он мысленно представлял себе встречу с этой компанией и внутренне уже был готов к продолжению конфликта. Девка еще раз широко улыбнулась и спросила:
— Звать-то тебя как, носатик? Меня Зиной…
Вся накопленная к этому моменту злость куда-то улетучилась.
— А почему чемпион? — спросил он.
— Ну а кто ж еще? Вон какой ты злой оказался. А за такими всегда верх будет. Не счас, так после…
В другом конце павильона заржали. Он обернулся. Там сидели Ринат со своей подругой, тоже сильно нетрезвые, и весело смотрели в их сторону. Ринат снял темные очки и подмигнул Пашке, как старому приятелю, указав подбадривающим кивком на Зинку: «Давай, мол, паря, не тушуйся…»
Он снова нацепил очки, и в какой-то момент Пашке показалось, что в их зеркальном отражении очень быстро вспыхнули и погасли два жгучих огненных фитилька.
«Дежа вю какое-то», — хмыкнул он про себя. Впрочем, настроение резко улучшилось, и он сказал, отвечая Зинке на ее вопрос:
— Я — Павел…
Стали разносить чай. Чай был в толстых граненых стаканах, едва теплый и противно сладкий. Зинка сделала глоток, поморщилась и выплеснула остатки на песок.
— Говнище какое, прости Господи…
То же самое она сделала с Пашкиным чаем. Взяв в руку оба пустых стакана, сказала Пашке с доброй материнской улыбкой:
— Пойдем, Павлик, я тебе чего получше налью… Да и подгримирую фотокарточку маленько.
В отличие от Павла Зинка жила в дощатом домике вдвоем с подругой. Обе они работали продавщицами в овощном и были закадычными подружками — вместе воровали, а потом вместе отдыхали. Но подруга на этот раз с первого дня перебралась к Ринату. Ринат только освободился и потому был жутко охоч до баб. Зинкину подружку он изводил до невозможности, а когда она откидывалась без сил, то сразу требовал еще, а потом еще…
— Чего ж я потом делать-то буду, — сетовала она, — когда ты снова сядешь…
— Не сяду я теперь… — задумчиво обнадеживал ее уголовник, — года два… Зуб даю…
У Зинки все было наоборот. Трезвые мужики проходили мимо, особо не задерживая взгляд на сверхобъемных Зинкиных прелестях, а пьяных, в том числе собственных бомжеватых грузчиков, она не допускала до себя, вынужденно храня нравственную чистоту в зоне вверенного ей овощного подразделения.
— Королева овощей и фруктов, — с подхалимским восхищением называли ее грузчики и каждый раз просили трешку за ее здоровье. И каждый раз, отборно матерясь в ответ, она эту трешку выдавала…
…Они пришли к Зинке. Зинка открыла тумбочку, достала початую бутылку портвейна «Южные культуры» и разлила по стаканам. Рядом положила конфетку.
— Давай, Павлик… За знакомство…
«Хорошее знакомство, — подумал он. — Чуть не убили друг друга», — однако поднес стакан ко рту, задержал дыхание и выпил залпом теплое и сладкое пойло… Зинка тоже выпила и вытерла губы тыльной стороной ладони.
— Гулять счас пойдем… Ты как? — спросила она юношу.
— Нормально, — бодро ответил Пашка, уже начавший пьянеть.
«Что это я, интересно, делаю? — спросил он сам себя. — Зачем это?»
Впрочем, отвечать было уже некому, мысль растворилась в напоенном вечерними южными ароматами воздухе быстрее, чем мог бы созреть ответ в его молодом, разогретом теплым портвейном сознании…
Они вернулись с прогулки, когда было уже совсем темно. На пляже Зинка добавила еще стакан чего-то бурого, угодливо налитого ей поддатым дежурным спасателем. Павлику предложено не было, но Зинка этого не заметила.
— Меня… это… проводить надо, да, носатик? — Она приблизила к нему свое лицо и мягко поцеловала в губы.
Территория турбазы, совершенно безлюдная в это позднее время, была залита лунным светом. Тишину прорезал лишь стрекот ночных цикад. Звук Зинкиного поцелуя многократным эхом отразился в воспаленном Пашкином мозгу и улетел куда-то вверх, в черное, густо засыпанное звездами небо.
— Погода завтра будет хорошая, — почему-то тихо сказал он, пытаясь унять возникшую в коленях мелкую дрожь.
— Вот-вот, и я о том же… — невпопад ответила Зинка и взяла его за руку. — Отведи меня, чемпион…
Они дошли до ее двери. Пашку било изнутри. Как будто миниатюрная молотилка, забравшись в самый центр подбрюшья, приступила к выполнению чьей-то злой и заранее спланированной воли.
— Погоди, миленький, я сейчас… — она вошла в домик и прикрыла за собой дверь.
Пашку немного отпустило. Пугающая неизвестность, кажется, чуть ослабила повода, галоп плавно перешел в рысь, оставляя за ездоком варианты финиша.
— Па-аш! — донеслось из-за двери. — Поди-ка…
Он выдохнул и толкнул дверь в дощатую комнату. Там было темно. Он прикрыл за собой дверь, стало еще темнее.
— Зина… Вы меня звали? — Его глаза потихоньку начали различать отдельные предметы. Окно было открыто настежь. Посреди него болталась узкая, прикрывающая не более трети проема, казенная ситцевая штора, пропускавшая слабый лунный свет слева и справа от себя. Он посмотрел в угол, откуда раздался голос. Там стояла узкая пружинная кровать. На ней, абсолютно голая, лежала Зинка, развалив в стороны жирные ляжки, между которыми белым, на фоне ее обжаренного югом бочкообразного туловища, выделялась промежность, почти не тронутая загаром. У Павлика подкосились ноги. Он часто думал раньше, как это произойдет с ним в первый раз. Воображение рисовало ему картинки, одна изысканней другой, где он, молодой и мужественный романтик, дарит минуты и часы наслаждения своей счастливой избраннице, тонкой и грациозно-воздушной, которая будет очарована его мудрой мужественностью и нежной силой.
— Ну как же, конечно, звала, — ответила Зинка не очень твердым голосом и смачно зевнула. — Присядь-ка сюда, — она похлопала рукой по кровати, — посмотрим счас, на что ты годен. Или как? Может, не умеешь?
Выбора не было, как не было и выхода…
— Сейчас, Зина… — дрожащими руками он расстегнул шорты и снял все, что на нем было, машинально прикрыв руками срам.
Зинка оторвала его руку от мошонки и прижала к своей огромной, растекшейся во всех направлениях груди.
— Ну, давай, залезай уже, а то я счас вырублюсь… — Другой рукой она схватила Пашку за шею и притянула к себе: — Давай, миленький, давай… Где он у тебя там?..
