И улетаешь.
Кто-то ощущает это как волну, какую-то субстанцию, которая неожиданно накрывает тебя, незаметно подкравшись из-за угла. Кто-то говорит, что все дело в геометрии, – после того, как ты вмазан, Эвклид идет, выражаясь цензурно, в жопу; все, чему тебя учили в школе на уроках математики, никак не применимо к пространству, в котором ты оказываешься. Кто-то рассуждает о скрытом внутри него мире, который вдруг проявляется на поверхности.
Я никогда не рассуждал.
И Воля тоже.
Он просто вмазывался и откидывался на спину, глядя стеклянными глазами в потолок. Потому что те десять секунд, которые проходят сразу после укола, вбирают в себя все удовольствия вселенной, все счастье, всю радость и все хорошее настроение, которые только отведены одному человеку на всю его жизнь. Боженька выделил тебе его на всю жизнь, а ты забрал за десять секунд.
Все.
В медицине это называется «состояние экстаза». Или нет: «состояние абсолютного экстаза». А те, кто не слишком-то силен в медицине, даже не знали, как его назвать. Когда-то первые советские торчки придумали для этого состояния специальный термин. Они создали новое слово, потому что русский язык слишком беден, чтобы описывать подобные вещи.
Это слово «кайф».
Прошло время, и сегодня этим словом называют уже все подряд. Сегодня оно уже непригодно для того, чтобы передать человеку, что такое десять секунд сразу после укола. Ты подумаешь о том, что ты сам когда-то называл этим словом, начнешь сравнивать это состояние с сексом, с водкой, с прыжками на тарзанке, да с чем угодно, – но ты не поймешь, о чем идет речь.
Это все еще нельзя передать словами.
Следом за этими десятью секундами идут несколько долгих, почти бесконечных часов абсолютной безмятежности.
Покоя.
Тишины.
Упоения.
Я представлял себе Волю, который лежал на спине, Волю, смотрящего стеклянными глазами в потолок, потому что там, на потолке, разворачивалась целая жизнь, скрытая от всех остальных и только ему, Воле, подвластная.
Я представлял себе, как по Волиным венам разбегалась ширка, все сильнее и сильнее перемешиваясь с кровью. Каждый удар сердца сообщал новый импульс ангидрированному раствору экстракционной шири, толкая ее по сосудам, капиллярам, сквозь ткани, по всему телу.
В том числе – в мозг.
Я представлял себе, как молекулы опиатов в диком, беспорядочном танце жизни проникали везде, в самые отдаленные уголки его тела. Вот они уже в нервной системе, в спинном мозге, в головном мозге, вот они задевают нервные окончания, проходят сквозь клеточные мембраны, касаются радиксов.
Я представлял себе, как нервные клетки принимают эти молекулы за нейромедиаторы, как они обманываются и приходят в возбуждение, как электрические импульсы начинают перемещаться по ним туда и сюда, во всех направлениях.
Я представлял себе, как эти электрические импульсы искажают Волино перцептивное поле, как они создают свой, отдельный от реальности, электрический мир, в котором можно обрести электрическое блаженство.
И еще я представлял себе, что шири слишком много.
Вот она растворяется в крови и толчками, мощными импульсами несется к сердцу. Вот она доходит до аорты, прокачивается сквозь сердечную мышцу. Поступает в левое предсердие, проходит в левый желудочек, оттуда попадает в правый желудочек, после чего через правое предсердие несется дальше по кровеносной системе. Атрио-вентрикулярные клапаны начинают мелко-мелко вздрагивать, сердце бьется сдвоенными ударами
ту-дух…
ту-дух… и пауза
ту-дух…
и замирает после каждого из них. Все органы, все, один за другим, посылают сигналы в мозг, нервная система до предела возбуждена. Сердечная мышца не справляется больше с нагрузкой. Спинной мозг с трудом контролирует вегетативную деятельность. Легкие перестают работать. Сердце останавливается.
Наконец пропадают рефлексы.
Но сам Воля, сам носитель и хозяин этого тела, этого сердца, этих легких, этой нервной системы, – нет, он не замечает того, что происходит с ним, потому что находится в другом мире, в дивном новом мире, он находится там, где ничто не может потревожить его или вывести из равновесия, он наблюдает лишь блаженство вокруг себя, далеко, сколько видит глаз или ощущают другие органы чувств, – ему хорошо, хорошо, ему здорово, ему кайфово, и его просто нет, потому что его не должно быть.
Он не умер.
Он умер.
Но даже когда я представляю себе это в самых ярких красках и проживаю весь процесс секунду за секундой, мой страх не уменьшается. Я все еще не могу спуститься, да что там – я даже думать не могу о…
МОЛЧАТЬ!
И я подхожу к Кролику и говорю:
– Знаешь что, Колян, может быть, я не пойду сегодня. Что-то я хреново себя сегодня чувствую.
Кролик смотрит на меня непонимающим взглядом, выражающим сдержанное участие.
– Меня что-то ни хрена не вставляет нацвай, – объясняю я и замечаю, как его лицо озаряется пониманием, он улыбается, он улыбается и лезет в задний карман, роется там секунду и извлекает кулечек, бумажный кулечек, скрученный из куска газеты.
– Возьми, – говорит он так тихо, что кажется, будто одними губами, и я беру кулечек из его рук, и, когда открываю его, оказывается, внутри желтый порошок. Этот порошок похож на нацвай – по запаху и даже по вкусу, но только он не зеленого, а желтого цвета.
Может быть, это нацвай, просто сделанный где-то в другом месте. До сих пор я знал четыре сорта нацвая, и все они были зелеными. Обычно у нас был ташкентский, хотя андижанский мне всегда нравился больше. Никому не навязываю своего мнения, вы можете предпочитать и ташкентский, и ферганский, и самаркандский, но лично я всегда был уверен, что андижанский – лучший.
И сейчас я понимаю, что ошибался.
Может быть, это обычный нацвай, но с примесями чего-то нового, какого-нибудь верблюжьего дерьма, ведь не случайно же он желтого цвета.
Может быть, это вообще не нацвай.
Я растираю желтый порошок по зубам и чувствую, как рот постепенно наполняется слюной.
И это слово.
С ним все в порядке.
И не имеет даже существенного значения, почему порошок желтого цвета, и не имеет значения, что входит в его состав, и не имеет значения, приготовили его из подручных средств в Подгороднем или привезли из Самарканда.
Потому что я могу произнести это слово.
Слышите?
ЗАБОЙ.
Бывшая Персональная Пенсионерка Союзного Значения ничего не может мне объяснить. Она открывает рот. И закрывает его обратно.
Открывает.
Закрывает.
Она смотрит на меня просительно, даже – умоляюще, нет, даже – самоуничижительно, но она не способна объяснить, как в ее сумке оказалось восемь килограммов маковой соломки, и потому на меня ее взгляд производит нулевое впечатление.
У нас в стране наркотики редко пересылают по почте. Их не так много, и они дорогие.
Где-нибудь на Таиланде или в Турции, там, где конопля растет под каждым забором, можно просто запаковать ее, наклеить почтовую марку и попытаться переслать на адрес заказчика. Пограничные и почтовые службы в подобных странах вынуждены держать специальных собак, обнюхивающих все посылки, особенно идущие за границу. Все вы знаете трогательные истории о том, что для того, чтобы собака эффективнее искала наркотики, ее сажают на иглу, говоря проще – делают из нее наркоманку, именно поэтому каждая собака, как правило, ищет только какой-нибудь один конкретный наркотик. Чтобы убедиться, что в посылке нет ни одного из запрещенных к свободному обороту средств, необходимо держать несколько собак, каждая из которых сидит на какой-то своей дряни. Такие собаки очень быстро старятся, если регулярно давать им дозы, – но иначе пропадет квалификация. И когда они уже не могут справляться с работой, их просто усыпляют. Без наркотиков они не выживут.
На Украине наркотики всегда пересылают курьером. Даже если надо отправить посылку из Днепропетровска в Николаев, ее будет кто-нибудь сопровождать. Поэтому нам нет смысла заводить подобных собак, во всяком случае, не столько, сколько их в Турции или Таиланде. Нам надо иметь хорошую агентуру и пару-тройку отточенных трюков, с помощью которых мы могли бы вычислять курьеров непосредственно на местах.
В девяти случаях из десяти курьером будет тот, на кого ты подумаешь в последнюю очередь. Это будет субтильная студентка с красивыми голубыми глазами. Респектабельно одетый усатый господин, по виду – отставной полковник. Краснощекая женщина с лицом добропорядочной домохозяйки. Мальчик, которого, по словам проводника, посадили на поезд родители и должна встретить тетя на станции прибытия. Конечно, мы постараемся взять эту тетю, устроить засаду и выпустить на перрон мальчика так, как будто ничего не случилось. Хотя подобные вещи редко срабатывают – ты можешь быть уверен, что вместе с курьером едет еще и контролер – кто-то, купивший билет в тот же вагон или даже в то же купе, но едущий вообще без товара, кого невозможно не только задержать, но даже просто вычислить. Если что-то случится, контролер даст знать на станцию прибытия, и мальчика никто не встретит.
