С ведьмой – значит, с сеньорой Адрианой, женой Дионисио. Ей было то ли за сорок, то ли за пятьдесят, женщина без возраста, вечерами она работала в погребке, помогая мужу спаивать народ, и если верить тому, что о ней рассказывали, она была нездешней – пришла с другого берега реки, откуда-то из-под Паркасбамбы, района, расположенного на границе сельвы и горного хребта. Днем она стряпала для посетителей, а вечерами и ночами гадала на картах, по руке, на подброшенных и образующих при падении различные узоры листьях коки, толковала астрологические таблицы.
У нее были большие, навыкате глаза, пронзительный взгляд и широкие бедра, которыми она покачивала при ходьбе. Сразу видно, тертая бабенка, о ее прошлом рассказывали всякое. Говорили, что она была замужем за шахтером с огромным носом, по имени Тимотео, и что собственноручно убила пиштако*. Литума подозревал, что эта стряпуха и гадалка по ночам занималась еще кое-чем.
* Пиштако – в местной индейской мифологии оборотень, нечто вроде упыря, вампира.
– Уж не хочешь ли ты сказать, Томасито, что ведьма оказалась террористкой?
– Деметрио Чанка попросил погадать ему по листьям коки. Но ему не понравилось, что она нагадала, и он не захотел платить. Поднялся шум, крик. Донья Адриана так рассвирепела, что чуть не выцарапала ему глаза. Все это мне рассказал очевидец.
– И чтобы отомстить ему, ведьма пустила в ход свои колдовские штучки – и Деметрио испарился, – вздохнул Литума. – А ее ты допросил?
– Я вызвал ее сюда, господин капрал.
Деметрио Чанку Литума не помнил, скорее всего, он его никогда и не видел. Альбиноса он смутно припоминал – ему показалось знакомым лицо на фотокарточке, которую оставила женщина, заявившая об исчезновении. Возможно, он и перекинулся с ним парой слов у Дионисио. Что же касается первого пропавшего, Педрито Тиноко, жившего вместе с ними в этом самом доме, то его даже при всем желании капрал не мог бы забыть. Томас Карреньо встретил Педрито, когда тот побирался, обходя деревни пуны, и привел его с собой на пост, где тот стал работать за еду и мелкие подачки. Он помог им укрепить стропила на крыше, покрыть ее оцинкованной жестью, поднять упавшую перегородку и нарастить защитное ограждение на случай нападения. Так он жил с ними, пока в один прекрасный день его не послали купить пива – и он исчез. С этого и началась вся заваруха, подумал Литума. Чем она кончится?
– К нам поднимается донья Адриана, – предупредил его Томас.
Очертания показавшейся вдали фигуры были размыты ослепительным светом. На крышах домов внизу переливались солнечные блики, и весь поселок казался отсюда цепочкой озер или разбитым на мелкие осколки зеркалом. Да, это была ведьма. Она подошла запыхавшись, легким кивком головы ответила на их приветствие. Ее большая мягкая грудь высоко поднималась и опускалась, выпуклые глаза смотрели, не моргая, сначала на капрала, потом на его помощника. В жестком пристальном взгляде не было и тени беспокойства. В ее присутствии и в присутствии ее пьянчужки мужа Литума, неизвестно почему, всегда испытывал чувство какой-то неловкости.
– Спасибо, что пришли, сеньора, – сказал он. – Вы, конечно, знаете, что здесь у вас в Наккосе продолжают исчезать люди. Теперь их уже трое. Вроде бы многовато, вам не кажется?
Она не ответила. Грузная, неторопливая, в широком заштопанном свитере, в зеленой юбке, скрепленной большой булавкой, донья Адриана производила впечатление человека, уверенного в себе и в своей власти над людьми. Она твердо стояла в своих разношенных мужских ботинках и спокойно ждала, что последует дальше. Неужто и впрямь она была раньше красавицей, как ему доводилось слышать? Трудно поверить, глядя на это чучело.
– Мы пригласили вас сюда, чтобы вы рассказали, что за спор у вас вышел с Деметрио Чанкой, бригадиром, который потом тоже исчез.
Женщина кивнула головой. Ее круглое лицо было угрюмо, сжатый рот походил на шрам. Индейские черты резко контрастировали с белой кожей и очень светлыми глазами, такие бывают у мулаток морочукас, однажды, вспомнил Литума, он видел их в каком-то глухом углу провинции Аякучо – они скакали бешеным галопом на низеньких мохнатых лошадях. Неужели по ночам она пускалась во все тяжкие, как какая-нибудь гулящая девка?
– У меня не было с ним никакого спора, – отрезала донья Адриана.
– Есть свидетели, сеньора, – вмешался полицейский Карреньо. – Вы чуть не вцепились в него, не отпирайтесь.
– Он хотел всучить мне свою шляпу, вместо того чтобы заплатить долг, – уточнила она, не повышая голоса. – Хотел, чтобы я работала на него задаром. Но я никому не позволю так обращаться со мной.
Голос у нее был слегка трескучий, будто в глубине горла перекатывались камушки. Когда Литума был на севере, в Пьюре или Таларе, он никогда не принимал всерьез рассказы о колдунах и колдовстве, но здесь, в сьерре, он уже ни в чем не был уверен. Почему ему было так не по себе в присутствии этой женщины? Какие мерзости вытворяли она и Дионисио с пьяными пеонами по ночам в кабаке, когда он и его помощник уходили спать?
– Говорят, ему не понравилось то, что вы нагадали по листьям коки, – сказал Томас.
– По руке, – поправила женщина. – Я ведь гадаю еще по руке и по звездам, просто эти индейцы не верят ни в карты, ни в звезды, ни даже в собственные руки. Только в коку – и больше ни во что. – Она сглотнула слюну. – А листья коки не всегда говорят ясно.
Низкое солнце светило ей прямо в лицо, но она смотрела, не моргая, как лунатик. Ее большие глаза не умещались в орбитах, и Литума подумал, что ее взгляд красноречивее слов. Если по ночам она занималась именно тем, в чем они с Томасом ее подозревали, то, значит, те, кто ложился на нее, встречались со взглядом этих глазищ. Он бы не смог.
– А что вы узнали у него по руке, сеньора?
– То и узнала, что с ним потом случилось, – ответила она совершенно спокойно.
– Вы прочитали у него по руке, что его похитят? – Литума внимательно посмотрел на нее. Стоявший за ним Томасито вытянул шею.
Женщина невозмутимо кивнула. Помолчав, сказала:
– Немного устала, пока поднималась сюда. Пожалуй, присяду.
– Расскажите нам, что вы сказали Деметрио Чанке, – настойчиво повторил Литума.
Сеньора Адриана фыркнула. Она уже уселась на камень, сняла шляпу и теперь обмахивалась ею. У нее были гладкие, без седины, волосы, стянутые на затылке яркой лентой – такие ленты индейцы привязывают ламам к ушам.
– Что увидела, то ему и сказала: что его принесут в жертву, чтобы умилостивить злых духов, которые причинили здесь всем столько вреда. И что его выбрали потому, что он нечестивец.
– А можно узнать, почему он нечестивец, донья Адриана?
– Потому что он сменил свое имя, – объяснила женщина. – Только подонок может сменить имя, которое ему дали при рождении.
– Меня не удивляет, что Деметрио Чанка не захотел платить ей, – улыбнулся Томасито.
– А кто должен принести его в жертву? – спросил Литума.
Женщина не то с презрением, не то с досадой пожала плечами. Она все обмахивалась шляпой и отдувалась.
– Вы хотите, чтобы я вам ответила «терруки, сендеристы», ведь так? – Она шумно вздохнула. – Этого на его руке не было.
– И вы думаете, мне будет достаточно такого объяснения?
– Вы меня спрашиваете, я вам отвечаю, – невозмутимо сказала женщина. – Я говорю только то, что видела у него на руке. И что я по его руке прочитала – все исполнилось. Ведь он пропал? Пропал. Значит, его принесли, в жертву.
Может, она не в своем уме, подумал Литума. А донья Адриана, все так же тяжело дыша, опустила полную руку, ухватилась за подол, поднесла его к лицу и высморкалась. На мгновенье обнажились тяжелые белые икры. Она шумно высморкалась еще раз, и капрал, хотя ему было не до смеха, не мог удержаться от улыбки: что за странная манера облегчать нос.
– А Педрито Тиноко и Альбиноса тоже принесли в жертву дьяволу?
– Им я не гадала ни по ладони, ни по картам, ни по астрологическим таблицам. Я могу идти?
– Минуточку, – остановил ее Литума.
Он снял фуражку и вытер со лба пот. Раскаленное, искрящееся солнце поднялось почти к середине неба. Но не пройдет и четырех часов, как заметно посвежеет, а часам к десяти вечера начнет пробирать до костей холод. Нелегко приспособиться к этому климату, такому же непонятному, как здешние люди. Снова вспомнился Педрито Тиноко: кончив стирать, он обычно садился на камень и застывал в неподвижности, глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. И так сидел, погруженный в себя, думая Бог весть о чем, пока не высыхало белье. А когда высыхало, он его аккуратно складывал, шел к дому и, поклонившись, отдавал капралу. Эх, будь оно все проклято. Внизу, в поселке, среди серебристо сверкавших крыш, сновали пеоны. Муравьи. Те, кто не работал с динамитом на прокладке туннеля и не махал лопатой, сейчас отдыхали, занимались своими делами, закусывали.
