— Вперед, и только вперед!
— Горючее в топку!
— А я в ракете хочу! Улететь на хрен!
— Ты и так в полном улете!
Общее возбужденное разноголосье всколыхнуло затхлый туман в комнате.
— Кто хочет заправиться, проходи в ту комнату! — распоряжался хозяин. — А нашего Мурри мы унесем на руках!
Толстенными лапищами он подхватил хрупкого бахши, как есть, сидящего по-турецки, и понес в распахнутые двустворчатые двери. За ним, возбужденно гомоня, потянулись остальные.
Абдулла и Овез, воспользовавшись моментом, выскользнули на улицу.
— Ну как, увидел? — спросил Овез.
— Так ты специально меня сюда привел? — догадался Абдулла.
Овез только пожал плечами.
— Да, насмотрелся я… — бормотал Абдулла. — Тот еще театр, «Синяя птица»…
— Это жизнь, артист мой драгоценный, — сказал Овез. — Вот и скажи теперь, кто спасет этот народ?
«Что он говорит? — испугался Абдулла. — Как будто ничего не боится. А может, провокация?»
Но тут же устыдился. Уж кому-кому, а Овезу верить можно.
Овез шел, не поднимая головы.
— Ты знаешь ведь, чем мы с сыном занимаемся, — сказал он. — Мы и забойщики, и посредники, и продавцы. На прошлой неделе звонок раздается, стоит у ворот молодой парень. Говорит: «Здравствуйте, яшули, есть у меня к вам предложение, надеюсь, не будете обижаться». Спрашиваю: «Скотину, что ли, на забой привез?» Отвечает: «Нет, пока не привез, но если скажете, привезу». А сам по сторонам оглядывается. Я подумал, что вор. Даже посмеялся над собой: мол, дожил ты, Овез, воры тебя за своего держат, зовут в скупщики краденого… А парень тем временем бормочет: «Прошлой ночью в нашем ауле корова сдохла, до зари еще закопали… Думаю, кровь у нее вряд ли успела остыть и температура тела тоже. Возьметесь продать?» Я буквально онемел, не знаю, что и сказать. Говорю: «Заходи во двор». Парень зашел, тут я его спросил: «Кто тебе сказал, что я забойщик и продавец мяса? Кто тебе дал мой адрес?» Он называет имя почтенного человека. Снова спрашиваю парня: «А он сказал тебе, что я режу павших животных и торгую падалью?!» Парень отвечает, что нет, ничего подобного. Я начал кричать: «Так почему ты решил, что я буду падалью торговать? Почему ты предлагаешь мне падалью торговать? Я тебе кто?!» Парень слегка испугался, но говорит спокойно: «Если не одобряете, яшули, я повернусь и уйду. Только не думайте, что я один такой… Недавно один человек получил 20 долларов, показав лишь место, где закопали сдохшую корову. Говорят, что сдали в тюремную столовую…»
— И что ты с этим парнем сделал? — спросил Абдулла.
— В морду дал, — сказал Овез. — Развернулся и врезал. Он — наутек. А я вдогонку кричу: «Из-под земли достану!» А что я с ним буду делать? В милицию сдам? Так на меня же и дело заведут, скажут: «Раз вам предложили — значит, имели информацию». Дурная молва пойдет обо мне. Этот подонок меня на одну доску с собой поставил — вот в чем дело! Хуже того — он меня в ловушку загнал!
— Почему?
— Очень просто. Если я сейчас шум подниму — начнутся пересуды. Если промолчу — эти гады будут шептаться: мол, раз помалкивает, значит, что-то нечисто.
— Перестань! — перебил Абдулла. — О тебе могут что угодно говорить — все равно никто не поверит.
— Твои бы слова, да богу в уши, — грустно улыбнулся Овез. — А мне кажется, нынче всему поверят. С удовольствием поверят! И будут радоваться: все одинаковые, все воры и подлецы, так что нечего кое-кому нос задирать!
— Пожалуй, ты прав, — согласился Абдулла.
— И знаешь, в чем настоящий ужас? — спросил Овез и сам себе ответил: — В том, что этот парень — как будто нормальный. И с виду нормальный, и речи у него приличные. Все время называл меня яшули, как и положено обращаться старшим, с полным почтением. И понимаешь, почтение было непритворным, я по голосу чувствовал. А ведь представить невозможно, — с безмерным удивлением выговорил Овез. — Туркмен торгует падалью!
И повторил, прислушиваясь:
— Туркмен торгует падалью!
— А мечетей тем временем все больше, — вставил Абдулла.
— Вот именно, — подхватил Овез. — Человек, потерявший ишака, кричал на площади: «Тому, кто найдет моего ишака и приведет его ко мне, я дам корову с теленком!» Ему говорят: «Дурак ты, разве выгодно отдавать корову с теленком за какого-то паршивого ишака?!» А он ответил: «Пока я только бога обманываю». Так вот, нынешние мечети на каждом шагу, молитвы — пока только обман бога. Что будет дальше — я не знаю.
— А кто знает?
— Рядом с домом, где мы сейчас в гостях были, живет старик. Его как-то спросили, когда у нас жизнь наладится. Он ответил: «Когда обретем свободу от независимости».
Они попрощались, как всегда, у железной дороги.
Овез повернул к дому, Абдулла направился «в город». Так говорят жители поселка: «Пошел в город… Поехал в город».
Не получилось у них разговора «как всегда». Абдулла хотелось забыться в привычной беседе с шуточками-прибауточками из прошлой жизни. Не удалось. Как будто злоба дня сего нарочно сгустила краски и запахи, давая понять: никуда вы не денетесь, не закроетесь, не спрячетесь в прошлом.
Абдулла долго шел пешком, глубоко вдыхая чистый весенний воздух. Но освободиться от тяжелого запаха не получалось. Казалось, смрад той комнаты въелся не только в одежду, но и в душу.
— Мама, папа вернулся! — закричала Айдым.
Сельби сидела за ученическими тетрадками.
— Тебя искали, — сообщила она, не поднимая головы. — Нашли?
Абдулла вздрогнул. Сразу почудилось — искали автоматчики, от которых он прятался за пестрым камнем.
— У Овеза я был, — невпопад ответил он. — Мы на праздник к его соседям ходили.
Подскочила дочь, держа перед собой растопыренные четыре пальца.
— Четыре раза звонили из театра! Я им говорила, что ты на работу ушел, а они мне говорят, что тебя нет в театре и тебя надо найти. Я им говорю, что я не могу тебя найти, а они кричат: «Ищите!»
Айдым подпрыгнула, повернулась и ушла в свою комнату, к телевизору. Абдулла успел заметить, что она включила видеозапись группы «Тату».
— Дай таблетку, голова раскалывается, — попросил он жену.
— Мыллы звонил, он поговорил с врачом, сказал, что ты должен там быть на следующей неделе. Что у тебя с губой случилось?
— Не знаю, какой-то волдырь вскочил, болит.
— Не простудился? — Сельби положила ладонь ему на лоб. — Температуры вроде нет.
— Когда человек чем-то напуган, могут от страха волдыри вскочить?
— А может, какая-нибудь актриса неосторожно поцеловала? — высунулась из своей комнаты Айдым. — Ой, извините, я забыла, что теперь вам запретили на сцене целоваться!
Девчонка захихикала, довольная собой.
— Сколько можно твердить, чтоб ты дома разговаривала по-туркменски! — обрушилась на нее Сельби. — И перестань смотреть этих развратных девок! А ты чем напуган, что волдырь на губе вскочил? — повернулась она к Абдулле.
— Мыллы боюсь. Приснился он мне. На вершине горы стоит, а я внизу. Видит, что я стою внизу, и скатывает на меня камень, большой белый камень!
— Этот злодей по городу бегает, о тебе заботясь, между прочим.
— А почему Мыллы должен сбрасывать на меня камень?! Пусть сходит к психиатричке, узнает, что значит мой сон? Может, он втайне желает моей смерти?
— Вот разболтался, сразу видно, что на гулянке был.
— Ни глотка не выпил.
— Пап, а ты не пробовал курить анашу? — встряла Айдым.
— Закрой рот! — всерьез уже разозлилась Сельби. — И выключи это безобразие!
Айдым надулась.
Сельби протянула Абдулле таблетку анальгина и воду.
— Все! Не морочьте мне голову, спать идите, мне еще кучу тетрадей проверять!
— Папа, ты слышал, мою школу закрывают, говорят, все русские школы будут закрывать. В русских одиннадцать лет учатся, а туркменские наш Великий перевел на 9 лет. Значит, после туркменской школы я не смогу поступить в институт в Москве?
Абдулла и Сельби промолчали. Абдулла с горечью думал: «Какая Москва… Это мне повезло, я там учился, жил…»
— Папа, переведи меня в российскую школу при посольстве, — попросила Айдым. — Мама Оли говорит: «Тебя должны перевести, если твой папа пойдет в российское посольство и попросит». Я ведь после нашей школы не смогу учиться в Москве!
— Российская школа одна, а тех, кто хотел бы там учиться, — тысячи.
— Но ты ведь заслуженный артист, папа, тебе в Москве премию давали, тебе не откажут…
— Нет уже той Москвы! — не удержалась Сельби.
— Есть! Есть она! Скоро и тетю Женю, и Олю не увидим, они в Россию уезжают. Если Оля уедет, и я перестану в эту школу ходить. Тетя Женя без работы сидит, что же она, должна улицы подметать?
История врача-пульмонолога Жени Красиковой — особая даже для сегодняшней Туркмении. Ее попросили (попробовал бы кто отказаться от такой просьбы!) переписать Книгу Великого Яшули латинскими буквами. На туркменском языке![1] Женя переписала, отнесла. И там ее какой-то чин из администрации вдруг спросил: «Сколько лет Огуз-хан был падишахом?» Она ответила, как в книге написано, — 116 лет. Но добавила, что такое долголетие дается лишь героям сказок. Что тут поднялось! «Вы не уважаете нашу историю! Вы посягаете на священную книгу туркмен!..»
