Барбара стала целовать ее грудь. Все тело напряглось и зазвенело от желания. Нет!
Марина резко встала. Подошла к столу. Налила коньяк. Пригубила. Держала во рту. Коньяк обжигал слизистую. Марина не знала, проглотить или выплюнуть.
Вышла в кухню, выплюнула. Сполоснула рот. Не пошло.
Марина оделась в свои московские тряпки. После костюма они казались ей цыганским хламом. Но черт с ним, с костюмом.
Барбара стояла у нее за спиной.
– Ты меня выплюнула, как коньяк, – сказала она.
– Не обижайся.
Марина подошла и обняла Барбару, без всякой примеси секса, просто как подругу. Барбара по-прежнему ничем не пахла – ни плохим, ни хорошим, как пришелец с другой планеты.
– Не обижайся, – повторила Марина. – Здесь никто не виноват.
Барбара тихо плакала.
Ей было тридцать три года, и никто ни разу не разделил ее любовь. Хотела ухватиться за русскую, но и та выплюнула ее, как грузинский коньяк.
Они стояли обнявшись – такие чужие, но одинаково одинокие, как два обломка затонувшей лодки.
Вечером пришли гости – пара лесбиянок. Подружки Барбары. Одна – лет пятидесяти, милая, домашняя, полнеющая.
«Шла бы домой внуков нянчить», – подумала Марина. Хотя какие внуки у лесбиянок.
Вторая – молодая, не старше тридцати. Спокойная, скромная, с безукоризненной точеной фигурой.
«Такая фигура пропадает», – подумала Марина.
Гости принесли пирог к чаю. Превосходный, с живыми абрикосами.
Барбара заварила жасминовый чай.
Сначала сидели молча. Рассматривали друг друга. Марина видела, что эта парочка ее оценивает: годится ли она в их ряды…
Марина смущалась, чувствовала себя не в своей тарелке. Она – другая. И она не хочет в их ряды. Никто никого не хуже. Но пусть все остается, как есть. Они – у себя. Она – у себя.
Постепенно разговорились.
– А вы когда впервые влюбились в женщину? – спросила Марина у молодой.
– В детском саду, – легко ответила молодая. – Я влюбилась в воспитательницу.
– А вы давно вместе?
– Четыре года, – ответила старшая.
– Это много или мало? – не поняла Марина.
– Это много и мало, – ответила молодая. – Мы хотим остаться вместе навсегда.
– А дети? – спросила Марина.
– Мы думали об этом, – мягко ответила старшая. – Криста может родить ребенка от мужчины. А потом мы вместе его воспитаем.
– С мужчиной? – не поняла Марина.
– Нет. Зачем? Друг с другом.
Барбара синхронно переводила не только текст, но и интонацию. И Марине казалось, что разговор происходит напрямую, без перевода.
– Хорошо бы девочку, – сказала Криста. – Но можно и мальчика.
– И кем же он вырастет среди вас?
– Это он сам решит, когда вырастет. А в детстве мы отдадим ему всю свою любовь и заботу.
– А разве обязательно рожать? – вмешалась Барбара.
– Функция природы, – напомнила Марина.
– Женщину рассматривают как самку. А можно миновать эту функцию. Другие пусть выполняют. Женщин много.
Марина рассматривала сине-белую чашку. В самом деле: принято считать, что женщина должна продолжать род. А если она играет как никто. Если это ее функция – играть как никто.
– А в старости? – спросила Марина. – Старость – это большой кусок жизни: 20 и 30 лет. Как вы собираетесь его провести?
Это был ее вопрос и к себе самой.
– Мы купим коммунальный дом, – ответила Барбара за всех. – Один на троих. Или на четверых. У каждой будет своя квартира. Мы будем вместе, сколько захотим. И отдельно. Мы будем собираться на общий ужин. Вместе ездить отдыхать…
Вместе и врозь. То же самое выбрала Люси. Вернее, так: жизнь подсунула.
А может быть: вместе и врозь – это единственно разумная форма жизни в конце двадцатого века. И она напрасно ищет полного слияния и, значит – полной взаимности.
– Коммунальный дом – это наша мечта, – созналась Барбара.
Коммунальный дом. Коммуна. Но не та, что была в совке, «на двадцать восемь комнаток всего одна уборная»… А та коммуна, которую все хотели, но никто не достиг. Только лесбиянки.
– А мне можно будет купить у вас квартиру? – спросила Марина.
Они улыбнулись улыбкой заговорщиков. Дескать, будешь наша – возьмем. Надо было вступить в их орден.
…Лесбийский мир, лесбийская культура, все это не вчера родилось, а еще при римлянах, которые основали этот город десять веков назад. Лесбос существует тысячелетия – чистота изнутри и снаружи, изящество, женская грудь, салфеточки, притирочки, никаких микробов, воспалений, не говоря уж о смертоносном СПИДе. Все стерильно, с распущенными шелковыми волосами, глубокими беседами, никто никого не обижает. Никакого скотства.
– Поедем танцевать, – предложила Криста.
Она была молодая, и ей хотелось двигаться.
В клубе за столиками сидели голубые и розовые. Это был специальный клуб по интересам.
Среди голубых – несколько пожилых с крашеными волосами. Большинство – молодые красавцы. Они как будто впитали в себя лучшее из обоих полов.
Лесбиянки были двух видов: быкообразные, с короткими шеями и широкими спинами. И другие – элегантные, пластичные, как кошки.
Играла музыка. Официанты кокетливо подавали напитки. Пузатый и женственный бармен потряхивал коктейль. Обстановка всеобщего праздника жизни.
В центре зала танцевали мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. Они знакомились и приглядывались.
Барбара нашла столик подальше от музыки.
Марина заказала красное вино. Барбара – пиво. Криста – воду. Каждый платил сам за себя. И все было в одной цене. Вино и вода стоили одинаково.
В Марине зрел главный вопрос, и она на него решилась:
– Мужчина может ласкать так же, как это делаете вы. К тому же у него есть… фаллос. Почему вы игнорируете мужчин?
Троица вздохнула. Это был вопрос дилетанта.
– Ты ничего не понимаешь, – спокойно разъяснила Барбара.
– А что понимать? – уточнила Марина.
– Надо БЫТЬ. Тогда поймешь.
Кристу пригласила лесбиянка из кошек. Они устремились в центр зала, навстречу ритмичным звукам. Марина не считала это музыкой. Так… Обслуга нижнего этажа.
– Женщина гораздо больше может дать другой женщине, – ответила на ее вопрос Барбара.
– Чего?
– Взаимной поддержки. Помощи. Мужчина грабит, а женщина собирает.
– Тогда почему ты не отдала мне лиловый костюм? – спросила Марина.
– Я не хочу, чтобы ты эксплуатировала мои чувства, – отрезала Барбара.
Марина вспомнила, как учитель эксплуатировал ее чувства. А она – его. И в этом было СЧАСТЬЕ. И в результате она стала НАСТОЯЩИМ музыкантом.
А у Барбары все кучками: твое, мое…
В зале появилась пожилая пара: муж и жена. Видимо, не поняли, куда пришли. Их пустили. Демократия. Каждый имеет право отдыхать, где хочет.
Марину пригласила быкообразная. Она была молодая, толстая, в короткой юбке.
Марина вышла в центр зала. Музыка заводила и подхлестывала. Марина танцевала лихо и весело. И вдруг, в какую-то секунду, она увидела себя со стороны, танцующую среди голубых и розовых. После своей главной, великой любви, после стольких ошибок и надежд – танец среди голубых и розовых, как танец в аду. Танец-наказание.
А Барбара смотрела и ревновала, и углы ее губ презрительно смотрели вниз.
В аэропорту они сдали вещи.
Надо было идти через паспортный контроль. Пересекать границу.
Барбара смотрела в пол. Страдала. Что-то ее мучило.
– Я хочу тебе кое-что предложить, – проговорила Барбара.
«Лиловый костюм», – с надеждой подумала Марина.
– Выходи за меня замуж! – Барбара вскинула глаза. Они были синие, страдающие, с осколками стекла.
Марина так давно ждала серьезного предложения. И вот дождалась. От Барбары.
– А кем ты будешь: мужем или женой? – спокойно спросила Марина.
– А какая разница? – растерялась Барбара.
– Ну как же… Если ты жена, то ты для меня старая. Тебе уже тридцать три года. Я в свои годы могу найти и помоложе. А если ты муж, то ты для меня бедный. И скупой.
– Почему бедный? У меня есть компьютер…
Марина не поняла: продолжает ли она в ее тоне или отвечает серьезно.
Барбара подняла лицо. По щекам шли слезы.
– Никогда не плачь при посторонних, – посоветовала Марина.
– Почему?
– Потому что слезы – это давление. Ты на меня давишь. А я хочу быть независимой. Как феминистка.
Барбара плакала молча. Оказывается, нельзя быть независимой, даже если откажешься от мужчин и будешь жить за свой счет. Невозможно не зависеть от двух категорий: от любви и от смерти.
– Ладно. – Марина обняла свою инопланетянку, лунную девушку. – Все еще будет: и у тебя, и у меня. Еще полюбим… И еще помрем.
Самолет оторвался от земли и стал набирать высоту. Внизу оставались чужая земля и плачущая женщина.
Прощай, Барбара, – противная и прекрасная, неуязвимая и ранимая, сильная и беспомощная, как ребенок.
Прощай, Люси, и четыреста метров над уровнем моря.
Самолет пробивал облака. Марина держала на коленях футляр со скрипкой. Держала и держалась, как Антей за Землю. Вот что давало силы, а остальное – как получится. Остальное – по дороге.
