Из института за границу ездил только директор, и только в Австрию. Возвратившись, вешал объявление:
«Лекция с показом слайдов „Две недели в Австрии“ (по личным впечатлениям)».
Полтора часа сотрудники смотрели на заснеженные хребты, хребет за хребтом…
— Вот это Нина Сергеевна из Москвы и я, в темных очках. Трудно узнать, да? Тут мы с членами общества «Австрия — СССР»… Вот мы вручаем сувениры на молокозаводе… Мы с Ниной Сергеевной дома у активиста общества…
Всех побывавших за границей Марина делила на две категории.
Тип первый. Взгляд рассказчика туманится, ему никак не согнать с лица особую мечтательную улыбку, которая появляется после зарубежной поездки: вам, тут живущим, не расскажешь, не объяснишь. Какие там дороги! А сыр! А как меня принимали!!!
Тип второй. У рассказчика скучное лицо и тухлый взгляд.
— Паршивая страна. Город называется! Сто тысяч жителей. У нас в Дачном больше народу живет. Я там есть не мог. Хлеба вообще не дают, вместо масла маргарин. Ни разу чая заваренного не предложили. По телевизору вообще смотреть нечего.
Лицо рассказчика покрыто нездешним загаром. Пиджак, рубашка, носки все на нем куплено с толком, не спеша, в хорошем магазине. Ежу понятно, что он будет ездить туда, где все плохо, до последнего дыхания.
Когда Марине предложили перейти в университет, на преподавательскую работу, она согласилась сразу. И очень ей захотелось съездить за границу — в Данию, куда же еще.
Желание поехать в Данию легко можно объяснить городу и миру: человек десять лет преподает датский язык и литературу. Так можно посмотреть, что за страна такая, а? Нет?
Мечта, дремавшая годами, проснулась, когда на кафедру из иностранного отдела пришло одно место на недельную ознакомительную поездку в Данию. Завкафедрой сказал: «Характеристику пишите себе сами. Вам ехать — вы и бегайте».
Характеристику (6 экземпляров под копирку) надо было сперва показать дяденьке из комнаты по оформлению загранкомандировок. Была такая комнатка в углу, за машбюро, а дяденька — вежливый, с внимательным взглядом. От него пахло только что выпитым кофе.
— Придется, Марина Николаевна, переписать характеристику. Вы ничего не сообщили о первом браке:
фио первого мужа, год и место рождения, где работает…
Отдельной строкой напечатайте:
«Партком, профком и ректорат поставлены в известность о причинах развода доцента Петровой и согласны с причинами развода».
Марина растрогалась: сама не знала, зачем, дура, развелась, а в ректорате (сотня баб) — знают и согласны.
В иностранный отдел стояла очередь за бланками. Отдел работал — час утром, час вечером, среда неприемный день. Две девицы, черненькая и беленькая, с утра утомленные тем, что народ по десять раз переспрашивает одно и то же, говорили тихими монотонными голосами, скрывая раздражение:
— Повторяю еще раз. Эти четыре бланка заполняются от руки. На машинке нельзя! Теперь держите восемь розовых бланков, эти только на машинке! Указывайте девичью фамилию матери и жены.
— Тут места не хватит.
— Ну что вы как маленький, ей-богу! Можете писать сокращенно — дев. фам. Всех, всех родственников укажите… Так, держите шесть голубеньких, здесь пишите национальность и партийность, а место работы не надо. Ну, и двадцать четыре фотографии, матовых, в овале, без уголка.
Новички недоумевали: зачем двадцать четыре? Одну — на паспорт, а двадцать три куда приклеят?
— Следующий!
Старая дама прошмыгнула без очереди.
— Я уже была. Я только спрошу! Будьте так добры…
Из-за двери послышался виноватый голос:
— Простите, Танечка, опять вас беспокою. Если отец умер, его надо писать?
— Обязательно. И укажите, был ли он членом партии.
— Он умер тридцать лет назад!
— На момент смерти был он членом партии или нет? И где похоронен, напишите. Название кладбища, ряд, место. Ириша! Закрывай дверь. Сегодня больше не принимаем, и так зашиваемся.
Марина готовилась к поездке: стояла у читального зала и изучала портреты членов Политбюро, стараясь найти ассоциативные связи или внутреннюю мотивировку их фамилий. Потом стала примерять их на роль мужа или любовника, и дело пошло быстрей. Алиева и Суслова отвергла сразу. Поколебавшись, остановилась на Воротникове: неизвестный художник придал его глазам интеллигентную грусть. Лаборантка вернула Марину к действительности. «Где вы пропадаете? Сейчас идеологическая комиссия заседает. Как какая? Факультетская!»
Перед тем как открыть дверь и переступить порог, Марина сделала специальное лицо: «Еду за рубеж не ради удовольствия, сохрани господь. Я и ехать не хотела — кафедра заставила: надо, Марина. Надо собрать материал для нового спецкурса».
Идеологическая комиссия состояла из двух немолодых дам с плохо покрашенными волосами. Одна — доцент по Анне Зегерс, другая — ассистент без степени, пишет на тему «Образ рабочего в болгарской прозе». От дам исходили благожелательные токи, напрасно Марина делала спецлицо.
— Какова область ваших научных интересов, Марина Николаевна?
— Видовременная система скандинавских глаголов.
Дамы вежливо улыбнулись, тему, мол, одобряем.
— Как собираетесь использовать время в заграничной поездке?
Вот сказать бы им сейчас: колбаску вкусную куплю и съем. И запью баночным пивом. Удобные туфли куплю, а те, что на мне, костоломы, выброшу в пролив Скагеррак. А если деньги останутся, мыла душистого на подарки.
— Думаю поработать в библиотеках, походить по музеям.
Дама по Анне Зегерс кивнула:
— Желаем счастливого пути!
«Какие вы милые, идеологи, — думала Марина, идя домой, — не терзали, не гоняли по пленумам. Дай вам бог хорошей импортной краски для волос».
По четвергам заседало партбюро факультета. Перед дверью собралось человек пятнадцать, вызывали по фамилиям.
— Какие будут вопросы Марине Николаевне?
— Как вы готовитесь к поездке? Есть у вас план подготовки?
Это спросил старый хрен, фадеевед. Сорок лет изучает «Молодую гвардию», а диссертации так и не защитил. Но уволить его нельзя: участник парада победы на Красной площади. Фадееведа всегда включали в приемную комиссию, и он всегда задавал абитуриенту один и тот же вопрос; «Что самое главное в истории университета?» Простые души, обрадовавшись, что можно показать эрудицию, соловьями разливались про двенадцать коллегий, некоторые начинали с семнадцатого века, с мызы полковника Делагарди. Думали: оценит, отметит. А надо-то было всего ничего. Скажи: «Владимир Ильич сдавал здесь экзамены за юридический факультет», — и ушел бы с пятеркой.
— Изучаю историю датского рабочего движения. Работаю с газетным материалом.
Марина слыхала, что в партбюро любят, чтобы газеты не просто читали, а «работали» с ними.
Секретарь партбюро (изучает частушки советского времени, но стажируется при этом в Англии) кашлянул в кулак.
— Полагаю, все ясно. Вы свободны. Пригласите Птичку Анатолия Васильевича.
Прошедшие партбюро факультета допускались на центральную идеологическую комиссию университета. Тут, в предбаннике, был народ со всех факультетов. В таких очередях люди всегда дают советы, делятся опытом. Многие были нервно возбуждены. Некоторые стояли с отрешёнными лицами, в разговор не вступали. Все это напоминало очередь на аборт: всем сейчас будет плохо — и веселым, и зеленым от страха. Никто тебя не спасет. Назад дороги нет. Молись.
Марина примкнула к разговорчивым. От них и узнала: в комиссии шесть мужчин и одна баба. К бабе — ни в коем случае! Гоняет по африканским борцам за свободу. Причем требует по фамилиям; кто в тюрьме — отдельно, кто на воле — отдельно. Из мужчин трое комсомольцы, злые, как осы. Жалости не знают — карьеру делают. Надо постараться попасть к старикам, особенно советовали полковника с военной кафедры: любит женщин любого вида и возраста. Марине повезло: попала к пожилому историку, автору монографии «О правах человека — истинных и мнимых», любителю поговорить о себе. Марина узнала, что он служил в Корее, и что там были особые крысы — белые, а хвосты короткие. Крысы-диверсантки, прошедшие обучение в США, нападали на советских военнослужащих, понижали их боеспособность. Марина слушала историка с глубоким интересом, сама задавала ему вопросы, смеялась, когда ей казалось, что ему будет приятно.
Краем уха она слышала, как комсомолец с серым лицом говорил доценту-биологу:
«Сожалею, но вам придется прийти еще раз. Сколько газа добыто за пятилетку, не знаете, задачи коммунистов Непала сформулировать не можете…»
Маринин экзаменатор вынул расческу, провел ею по редким волосам, дунул на нечистые зубья, вздохнул и поставил нужную подпись.
Партком университета заседал в мраморном Петровском зале. Бывалые учили новичков:
