Пока он занимался инвентаризацией — это дело для музейных эльфов было не внове, — эльфочки пытались “считаться” на “стакан-лимон-выйди-вон” и “стакан-воды-выйди-ты”, но никак не могли договориться, с кого начать. То есть они с момента, когда были обнаружены Бобой в зале Эрмитажа, знали русский алфавит, незыблемую очередность букв в нем, в силу которой “Н” всегда предвосхищает “Ф”, но неопределенность с именами все еще существовала. Эльфочки в ожидании окончательного выбора, который, разумеется, должен был сделать Боба, раскраснелись, расшумелись, но стоило ему посмотреть на них… Нет-нет, не строго, не укоризненно, да и мог ли он, любящий, укорять их за мелодичный шум, за едва скрываемый полет, так вот, стоило Бобе посмотреть на них, как они затрепетали и стихли. И в наступившей тишине Боба смог разобраться в их мыслях и впечатлениях. Такова анатомия эльфов.
То, что Боба усвоил из счастливого сумбура ожидания Фенюшки и Никуши, однако, заставило его срочно искать еще одно решение, а после этого мысленно связываться с Лесным Советом. Дело в том, что эльфочки, его драгоценные жемчужные девочки, которых Боба даже не мог заставить выбрать себе имена из двух понравившихся обеим, и из этих двух, на взгляд Бобы, весьма удачных натюрмортов с необходимым и достаточным содержанием всего — и белков, и витаминов, и углеводов — тоже не могли выбрать. И Фенюшке и Никуше нравились в равной мере как основные блюда — курица и лангуст, так и дополнительные — оливки, булки, вишни, лимоны — словом, все, включая сервировку. И одновременно.
Выход из положения Боба нашел сразу, но понимал, что его предложение вызовет у Лесного Совета замешательство. Следовало придумать безукоризненное обоснование, которое удовлетворило бы и Лесной Совет, и самого Бобу как Председателя комитета по соблюдению вмененных обычаев.
Но тут к процессу подключились Существа Бобы, правда, слишком активно. Радостное Существо стало подпрыгивать внутри Бобы, отчего и Боба чуть не взвился в воздух — ему даже пришлось ухватиться за подоконник, — а Существо Заботы стало перекатываться с боку на бок в такт с бодрым скоком своего приятеля. При этом они умудрились исполнить в унисон и очень медленно русскую народную песню “Василек”. Слова этой песни, исполняемые двумя одинаково звучащими голосами, — “ василек-василек, МОЙ любимый цветок ” — и подсказали Бобе искомое обоснование.
Боба решил настаивать на уникальности явления Фенюшки и Никуши — до сих пор феномен близнецов среди эльфов не наблюдался. А девочки не только были увидены Бобой в одно сладостное мгновенье, но манерами, обличьем и окраской жемчуга были удивительно похожи. Кроме того, повторное прочтение ценного каталога добавило Бобе уверенности в правильности задуманного обычая.
Оказалось, “Натюрморт с цветами и закуской” Георга Флегеля пользовался таким успехом, что художник создал еще один точно такой же. Только по прихоти судьбы и искусствоведов, формировавших художественные коллекции музеев, он оказался не в Эрмитаже, а в галерее славного города Штутгарта. Если бы не это прискорбное обстоятельство, не было бы нужды и в новом обычае. Но все случилось как случилось, и обычай № 28, сразу же утвержденный Лесным Советом как вмененный, был сформулирован Бобой следующим образом: “Эльфы-близнецы могут производить натуральный обмен продуктами, не нарушая при этом обычая № 3, если выделенные на кормление картины имеют хотя бы одну точку пересечения. Таков обычай”. В данном случае такой точкой были крупные зеленые оливки, тугие и сочные.
Боба никогда не пробовал оливок, но сердце родителя подсказывало ему, что его эльфочки без этого продукта свое существование не мыслят. Боба затруднился с определением содержащихся в зеленых плодах веществ, но понимал, что, во всяком случае, растительного масла там с избытком. А это весьма полезно, Боба это знал со всей определенностью.
Только Боба ознакомил Фенюшку и Никушу с новым вмененным обычаем, только вздохнул с облегчением, глядя на их довольные личики, как понял, что процесс законотворчества на сегодня еще не закончен. Проанализировав веселое подпрыгивание эльфочек в сочетании с цветом раскатившегося по залу бледно-розового жемчуга, Боба обнаружил, что они обуяны одним желанием — угостить его, родителя Бобу, чем-нибудь из того, что отныне будет их вечной пищей, спасибо Лесному Совету.
Это было вполне объяснимо, ведь эльф соткан из чувства благодарности. Такова анатомия эльфов. Обычая же, поощряющего к данному действию, не существовало. Пока не существовало. Боба понял, что эту несправедливость необходимо устранить немедленно. Ибо вмененные обычаи потому и соблюдались всенепременно, что основаны были на естественных потребностях и анатомических особенностях эльфов.
Упущенный до сей поры обычай № 29 (приложение к № 19) был утвержден Лесным Советом в следующей формулировке: “Эльфы-дети из Группы Натюрмортов, получив картину на кормление, всенепременно угощают своего родителя, если у него не выявлена аллергическая реакция на предлагаемые продукты. Таков обычай”.
Честно говоря, Боба гордился тем, что № 29 был так изящно и ясно им изложен. Ведь попадались среди вмененных обычаев, созданных на заре существования Международного движения музейных эльфов, и такие, которые требовали специальных и весьма многословных разъяснений и оговорок. Чего, например, стоил обычай № 30: “Эльф довольствуется малым и не претендует на продукты из картины другого эльфа. Таков обычай”. Не может эльф довольствоваться малым количеством экологически чистых продуктов питания! Ему нужно ровно столько пищи и такой, сколько и какой требуется для благополучного существования. Кроме того, имелся вполне сообразующийся с обстоятельствами жизни эльфов обычай № 3 о фиксированных количествах еды, добываемой из картин-кормилиц. А уж претендовать на продукты из картины другого эльфа… Это было и вовсе из области черных фантазий — все эльфы в мыслях скромны, а в поступках справедливы. Такова анатомия эльфов.
Так или иначе после улаживания формальностей девочки устроили Бобе банкет. Ах, это был настоящий пир! Жареный цыпленок, чуть влажные и теплые от солнца вишни, серебряный кувшин с божоле, ароматнейшие булочки, блюдо с вареными, завитыми по краям листьями капусты, толстоногий, коричневатого стекла бокал и даже каменная ваза с цветами — все это было перенесено на натюрморт Виллема Хеды “Завтрак” — там было просторней. Боба краем глаза заметил реакцию экскурсовода, когда он, повествуя очередной группе о лаконичности блюда с лангустом, нечаянно взглянул на описываемое полотно. Не заметить жареного цыпленка с подогнутыми лапками, манящего и румяного, было невозможно, но и говорить о нем надо было вроде у другой картины… Группы экскурсантов сменяли друг друга, но взгляды всех гидов при виде блюда из мяса птицы свидетельствовали как минимум о недоумении. Примерно так же удивлен был бы и сам Боба, наткнись он в своем пейзаже на пальму с одной из картин господина Гогена или вазу с условными треугольными грушами месье Сезанна.
Именно по этой причине, в нарушение всех обычаев — и человеческих, и принятых к исполнению эльфами, — они начали пир не с морепродуктов, а с “проникновенной птички”, как сразу назвали цыпленка Фенюшка и Никуша.
После первой перемены, когда голодный блеск померк и сменился в глазах эльфочек мягкой заинтересованностью в продолжении банкета, Боба затеял разговор об именах. Собственно, он произнес тост, в котором выразил радость от встречи, отметил удачный выбор картин, новые вмененные обычаи, особенно № 29, в результате которого банкет и состоялся, а также сообщил собравшимся, что сидящая по правую руку от него имеет честь называться Никушей, а другая, следовательно, Фенюшкой. Существа Бобы взревели туш, да так громко, что у Бобы уши заложило, а девочки, кивая в знак согласия головками, быстро поменялись местами.
Да, такого Боба не ожидал. Ему казалось, что он поступил весьма разумно, предоставив все случаю, да и особая значимость, которая придается правой руке людьми, у эльфов отсутствовала. Они владели обеими руками во всех отношениях одинаково. Такова анатомия эльфов.
Существа Бобы в это время закончили девятое подряд исполнение последнего музыкального фрагмента, и за столом установилась было тишина. Тут оказалось, что девочки давно говорят с ним.
— …Разница, правда же, Бобочка?
— Да! Ведь и я могла оказаться слева, и что тогда, Бобочка?
— А я придумала, придумала: называй нас Нифенюшкой, хорошо?
— И мне нравится, и мне. Тебе же так удобнее — быстрее — всего одно имя произнесешь, а мы уже тут, рядом с тобой, Бобочка!
