Милена Агус - Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

Еще бы! Иногда о нем даже пишут в газетах и говорят, что он единственный сардец, который стал прославленным музыкантом, его принимают с почетом в концертных залах Парижа, Лондона, Нью-Йорка. У бабушки был специальный кожаный альбом бутылочного цвета для фотографий и газетных вырезок о концертах сына.

Мой отец мне всегда рассказывал все больше о деде.

Мать он любил, но они не были близки, и когда она спрашивала у него, как дела, он отвечал: «Нормально, ма. Все нормально». Тогда бабушка говорила, что нормально не бывает, тут уж либо хорошо, либо плохо, ей явно было неприятно, что он так к ней относится, и она даже ревновала его к деду, когда они садились вечером за стол втроем и папа начинал делиться с дедом новостями. Теперь, когда бабушка умерла, папа не может себе этого простить, но раньше он совсем об этом не думал. На его концерт она пришла лишь однажды — он был еще совсем мальчишкой, — но сбежала, так разволновалась. Дед, который обычно всегда ее защищал — хотя и сам-то не знал, о чем с ней говорить и был с ней не особенно нежен, — в тот раз не ушел с ней, а остался и с удовольствием слушал до конца концерт сына. И был просто счастлив, нахваливал его без конца.

Папа доволен, что у меня, наоборот, с бабушкой все просто. Так ведь лучше. Гораздо лучше. Впрочем, меня вообще вырастила бабушка, и я проводила на улице Манно гораздо больше времени, чем дома, а когда родители возвращались с гастролей, я ни за что не хотела идти домой. В детстве я такие сцены закатывала, вопила, пряталась под кроватями или запиралась в одной из комнат и выходила только после клятвенного обещания родителей оставить меня еще на день. Однажды я даже спряталась в огромной цветочной вазе, и у меня в волосах запутались ветки. Но на следующий день все та же песня. Я отказывалась забирать домой куклы и игры. Когда подросла — книги. Я говорила, что вынуждена заниматься у бабушки, потому что таскаться со словарями туда-сюда очень неудобно. Друзей я тоже охотнее звала к бабушке, ведь у нее была терраса. И все в таком духе. Наверное, я умела любить ее так, как надо. С этими столь бурными проявлениями чувств: трагедиями, воплями и восторгами. Когда я возвращалась откуда-нибудь из поездки, она поджидала меня на улице, я бросалась к ней, и мы обнимались и плакали от волнения, словно я вернулась с фронта, а не с отдыха. После папиных концертов — сама же бабушка на них не ходила — я, в каком бы городе ни была, бросалась к телефону и описывала ей весь концерт в подробностях, даже напевала ей, что папа играл, и как люди аплодировали, и какое впечатление произвело его выступление. Если же концерт проходил где-нибудь поблизости, я после него неслась на улицу Манно, и бабушка садилась и слушала меня с закрытыми глазами, улыбаясь и отбивая ритм ногой в тапочке.

Бабушка Лия, наоборот, ненавидела папины концерты, она говорила, что у зятя ее не работа, а черт знает что, сегодня он на коне, а что будет завтра — неизвестно, нашему семейству придется побираться, разве что родители помогут, пока живы. Она-то понимает, каково это выкручиваться в одиночку, не прося ни у кого помощи. Ей, к сожалению, довелось узнать, почем фунт лиха. Мой отец не держал на нее зла, а может, просто не замечал, с каким презрением относится к нему теща, только она никогда не хвалила его, а газеты, где писали о нем, или выбрасывала, или протирала ими окна, или стелила под ноги рабочим, если дома что-то ремонтировали.

Папа был занят только своей музыкой, и на все остальное ему было наплевать.

О сбегавших кавалерах, о колодце, об обрезанных волосах, о шрамах на руках и борделях бабушка рассказала Ветерану в первую ночь, которую они провели вместе, рискуя попасть в ад. Бабушка утверждала, что она по-настоящему разговаривала только с двумя людьми: с ним и со мной. Он был самым худым и красивым мужчиной, которого она когда-либо видела, и любил он ее долго и страстно. Прежде чем войти в нее, и не один раз, попросил ее раздеться, как можно медленнее, и ласкал и ласкал все ее тело, улыбаясь и говоря, что она красивая. А потом сам вынул шпильки из ее волос и зарылся ладонями в это облако вороных кудрей, совсем как ребенок, а потом помог ей раздеться догола и, уложив на постель, долго смотрел на нее, восхищаясь ее большой крепкой грудью, белой и нежной кожей и длинными ногами, и все ласкал и целовал ее даже в самых потайных меcтах, где ее никогда не целовали. И бабушка чуть сознание не потеряла — так ей было приятно. А потом уже бабушка раздела его, осторожно поставила протез в ногах кровати и долго гладила и целовала его культю. В душе она впервые возблагодарила Господа за то, что на свет родилась, за то, что спас ее из колодца и одарил ее красивой грудью и красивыми волосами, и даже камнями в почках. А потом Ветеран сказал ей, что она очень хороша в постели и ни в одном борделе, ни за какие деньги, у него не было таких женщин. Тогда бабушка с гордостью перечислила ему все те услуги, которые она научилась предоставлять мужчине. Добыча: мужчина ловит голую женщину в рыболовную сеть, в которой проделывается отверстие на уровне влагалища, только чтобы иметь возможность войти в нее. Она его рыба. Все ее тело в его распоряжении, но он может только гладить ее поверх сетки. Рабыня: мужчина ложится в лохань, и она ласкает его в воде, она оголяет грудь, и он распоряжается ей по своему усмотрению: лижет, кусает, при этом она не имеет права смотреть на него. Гейша: она просто рассказывает ему разные истории, чтобы отвлечь от будничных проблем, она остается одетой, и не факт, что потом они займутся любовью. Обед: она лежит, мужчина размещает на ней еду, словно на столе: к примеру, сует фрукт во влагалище, на грудь намазывает джем, мясную подливку или заварной крем, потом все это съедает. Девочка: теперь уже он купает ее в лохани, полной пены, и тщательно моет всю целиком, она из благодарности берет в рот. Муза: он фотографирует ее в самых непристойных позах: с раздвинутыми бедрами, когда она мастурбирует и мнет свои груди. Женщина-собака: на ней только пояс для чулок, она приносит мужчине газету, держа ее во рту, он ласкает ее сзади, треплет по голове или чешет за ушами и приговаривает: «Хорошая собачка, хорошая». Служанка: она приносит ему кофе в постель, одета скромно, но грудь наружу, и он приникает к соскам и сосет их, потом она залезает на шкаф, чтобы вытереть пыль, и трусов на ней нет. Нерадивая: он привязывает ее к кровати, собираясь выпороть ремнем, но дед никогда не делал ей по-настоящему больно. Бабушка всегда со всем справлялась безукоризненно, и после каждой такой «услуги» дед говорил, сколько бы это стоило в доме терпимости, и они откладывали эту сумму на строительство дома на улице Манно, и бабушка всегда хотела, чтобы что-то осталось и на табак для трубки. Но они продолжали спать на противоположных сторонах кровати и по-прежнему в спальне никогда не разговаривали друг с другом. Наверное, поэтому для бабушки столь волнительны оказались ночи, проведенные с Ветераном: на ее голове покоилась его рука, и он даже во сне, казалось, гладил ее волосы. Ветеран заявил, что, по его мнению, ее муж был просто счастливчик, а никакой не неудачник, которому досталась в жены сумасшедшая, как считала она сама, и она никакая не сумасшедшая, она существо, которое Господь создал в тот момент, когда ему просто надоело штамповать обычных женщин и в нем проснулась поэтическая жилка. Бабушка над этим смеялась от души и говорила, что он сам сумасшедший и поэтому не замечает, что и другие такие же.

В одну из последующих ночей Ветеран признался бабушке, что отец его погиб не во время бомбардировок в Генуе, а был замучен Гестапо. Фашисты выбросили его обезображенный пытками труп прямо на улицу. Но он так и не выдал ни свою невестку, ни партизан, которые из его дома связывались с союзниками. На них кто-то донес, и когда они почувствовали слежку, отец решил для отвода глаз остаться дома и дать возможность остальным скрыться в горах, в Апеннинах. На прощанье он пожелал невестке прожить счастливую жизнь с его сыном и спокойно стал ждать, когда за ним придут. Дочь Ветерана родилась в горах. Но, возможно, все было совсем не так, ведь Ветеран чувствует, что отец ее — немец. Но только он и представить себе не может, чтоб его жена влюбилась в кого-то, и потому он уверен, что отец его дочери — негодяй, который, скорее всего, овладел его женой силой, когда она пыталась спасти тестя. Дотронуться до жены он теперь не может, потому у них и нет общих детей. И он тоже стал завсегдатаем борделей. Ветеран расплакался и смутился: ему внушили с детства, что горе свое надо скрывать. Тогда бабушка тоже расплакалась и сказала, что ей, наоборот, внушали, что скрывать надо радость, и, может, они и были правы, только радости в ее жизни было мало: единственное, что ей удалось, это выйти замуж за деда, к которому она была безразлична, да и почему от нее все кавалеры сбегали, она так и не поняла, ведь мы на самом деле ничего не знаем про других людей, и Ветеран не знает, чужая душа — потемки.