Она пересекла Вашингтон-сквер. Идущий впереди студент говорил в мобильник: «Нет проблем». День был погожий, шахматисты сидели за своими столиками, под аркой шла фотосессия для глянцевого журнала. «Нет проблем», — говорили люди. «Супер-супер!» — говорили люди с восхищением, на грани благоговейного трепета. Она заметила на скамейке девушку: сидит в позе лотоса, читает. После смерти отца Лианна несколько недель, если не месяцев, только и делала, что читала хокку, сидя на полу по-турецки. Она припомнила стихотворение Басё — точнее, первую и третью строки. Вторую запамятовала. «Даже в Киото — тара-рара-ра — я тоскую по Киото». Второй строчки не хватает — ну и ладно, обойдусь, подумала.
Через полчаса она дошла до вокзала Гранд-сентрал — надо встретить мать с поезда. Давненько она здесь не бывала, картина непривычная: скопления полицейских — городских и из штата Нью-Йорк, рядом охранники со сторожевыми собаками. Другие страны, подумала она, иные миры, грязные станции, крупные пересадочные узлы — там такое в порядке вещей, из века в век. То был не осознанный вывод, а мимолетное, подброшенное памятью впечатление: мегаполисы, которые ей довелось повидать, толпы, зной. Впрочем, в остальном на Гранд-сентрал все как обычно: щелкают фотоаппаратами туристы, к пригородным поездам спешат люди, возвращающиеся с работы домой. Она направилась к справочному бюро уточнить номер платформы, но близ выхода на Сорок вторую улицу что-то привлекло ее взгляд.
У стеклянных дверей, и внутри вокзала, и снаружи, толпились люди. По лицам тех, кто входил с улицы, было заметно, что они потрясены каким-то происшествием. Лианна вышла на тротуар, в толчею. На мостовой уже образовалась пробка, машины сигналили. Пробравшись бочком вдоль витрины, она подняла глаза на зеленое стальное сооружение над Першинг-сквер — отрезок двустороннего путепровода, по которому едут над вокзалом машины.
Там, над улицей, висел вниз головой человек. В деловом костюме, одна нога подогнута, руки по швам. Присмотревшись, можно было заметить страховочный пояс типа тех, что используют альпинисты. Трос от пояса, пропущенный под брючиной вдоль прямой, как палка, ноги, был привязан к декоративному ограждению путепровода.
Об этом человеке она уже слышала: художник-перформансист, прозванный Падающим. За минувшую неделю он несколько раз объявлялся в разных районах города — болтался в воздухе под каким-нибудь сооружением, неизменно вверх тормашками, одетый в костюм, при галстуке, в начищенных ботинках. Разумеется, он воскрешал воспоминания — те минуты отчаяния в пылающих башнях, когда люди вываливались или поневоле выбрасывались из окон. Его видели свисающим с галереи в атриуме одного отеля. Полиция выпроводила его из концертного зала, а также из двух или трех жилых домов с террасами или свободным доступом на крышу.
Машины притормаживали. Люди, запрокинув лица, осыпали Падающего бранью: их возмущало зрелище, кукольный спектакль о людском отчаянии, о последнем невесомом вздохе тела и о том, что отлетает с этим вздохом. Последний вздох на глазах у всего мира, подумала она. Какая в этом ужасная публичность, такого мы еще не видели: одинокая падающая фигура, тело, которое сейчас окажется среди нас, и все будет кончено… А тут, подумала она, это превратили в балаган, мерзость какая, даже пробка образовалась… Разволновавшись, Лианна кинулась назад на вокзал.
Мать ждала на платформе, на нижнем ярусе, опираясь на трость.
— Я там просто не могла оставаться, — сказала она.
— Я думала, ты еще недельку побудешь, как минимум. Лучше уж там, чем здесь.
— Я хочу жить в своей квартире.
— А Мартин?
— Мартин все еще там. Мы все еще ругаемся. Я хочу сидеть в моем кресле и читать моих европейцев.
Лианна взяла у матери сумку, и они поднялись по эскалатору в главный зал, озаренный косыми столбами света, в которых роилась пыль, — лучами, пробивающимися через тимпаны на высоком потолке. У лестницы, ведущей на восточную галерею, человек двенадцать, собравшись вокруг экскурсовода, созерцали небосвод на потолке — созвездия из сусального золота, а рядом стоял охранник с собакой, и мать не преминула прокомментировать его одежду — к чему на Манхэттене камуфляжный рисунок «джунгли»?
— Люди уезжают, а ты вернулась.
— Никто не уезжает, — возразила мать. — Уезжают те, кто здесь по-настоящему и не жил.
— Должна сознаться, я сама подумывала. Забрать мальчика и уехать.
— Уши вянут! — сказала мать.
Даже в Нью-Йорке, произнесла она про себя. Конечно, не стоит пренебрегать второй строчкой хокку. Какая бы ни была эта строчка, в ней ключ к стихотворению. «Даже в Нью-Йорке… я тоскую по Нью-Йорку».
Она повела мать через зал и по переходу, чтобы выйти в трех кварталах севернее главного входа. Там уличное движение в норме, и можно будет поймать такси, и нигде не будет видно человека, который завис вниз головой в вечном падении на десятый день после самолетов.
Занятно, а? Спать со своим мужем: тридцативосьмилетняя и тридцатидевятилетний, — и ни разу ни одного томного стона. Он — твой бывший муж, формально так и не ставший бывшим, незнакомец, с которым ты заключила брак в прежней жизни. Она одевалась и раздевалась, он смотрел — и ничего. Странно, но занятно. Напряжение не аккумулируется. Удивительно. Ей хотелось, чтобы он был здесь, рядом, и это желание не казалось ей наивным самообманом, не встречало в ее сердце сопротивления. Просто надо обождать, только-то, нельзя же в одно мгновение списать со счета тысячи безрадостных дней и ночей. Требуется время. Не может же все идти так, как при нормальных обстоятельствах. Все это весьма любопытно: как ты расхаживаешь по спальне — обычно почти нагишом, как почтительно относишься к прошлому, как дорожишь былыми страстями, которые не приносили ничего хорошего, а лишь ранили и обжигали.
Она жаждала прикосновений. И он — тоже.
Портфель — странно маленький, рыжевато-бурый с медными застежками — стоял во встроенном шкафу, на полу. Он и раньше видел портфель в шкафу, но только теперь понял: чужой. Не его и не жены. Портфель он где-то уже видел, даже смутно ассоциировал с чем-то запредельно далеким, — с вещью, которую нес в руке, в правой, с вещью, белой от пепла, — но только теперь сообразил, отчего портфель здесь.
Он взял его и отнес на стол в кабинете. Портфель здесь, потому что он принес. Портфель чужой, но он вынес его из башни и вошел с ним в квартиру. Очевидно, с тех пор Лианна вытерла портфель, и теперь Кейт стоял и разглядывал его: натуральная некрашеная кожа с шероховатой текстурой, симпатичные потертости, одна пряжка слегка закоптилась. Он провел большим пальцем по ручке со стеганой подушечкой, пытаясь вспомнить, зачем вынес портфель ОТТУДА. Открывать не спешил. Даже подумал: «Что-то совсем не хочется открывать», а в чем причина, не понял. Провел костяшками пальцев по клапану, расстегнул одну застежку. На карту звездного неба, висящую на стене, скакнул солнечный зайчик. Он расстегнул вторую застежку.
Обнаружил плейер с наушниками. Маленькую бутылку родниковой воды. В надлежащем кармашке — мобильник, в отделении для визитных карточек — полшоколадки. «Три кармана для ручек, одна шариковая ручка», — отметил он. Пачка сигарет «Кент», зажигалка. В одном из наружных карманов — ультразвуковая зубная щетка в дорожном футляре и цифровой диктофон, более компактный, чем у него.
Эти предметы он рассматривал отрешенно. Казалось бы, разглядывать их — занятие неприличное, с макабрическим оттенком, но минута, когда портфель появился в его жизни, была так далеко, что теперь, наверно, это уже позволительно.
В одном из карманов лежала маленькая папка из кожзаменителя, а в ней — чистый блокнот. Он обнаружил конверт с маркой и штампом «Эй-Ти энд Ти» [3] без обратного адреса, а в отделении с молнией — книгу в бумажной обложке: советы покупателям подержанных автомобилей. В плеере диск — сборник бразильской музыки. В другом боковом кармане — бумажник с деньгами, кредитными картами и водительскими правами.
На этот раз она встретилась Лианне в булочной — мать Брата-с-Сестрой. Вошла вслед за Лианной и присоединилась к ней в очереди, взяв из коробочки на стойке номерок.
— Меня только бинокль озадачивает. Вы же знаете, он не самый разговорчивый ребенок.
Она елейно улыбнулась Лианне, окутанная ароматом пирожных с глазурью, — так мать переглядывается с матерью, мы-то обе знаем, что у наших деток свои миры, огромные, сияющие, куда родители не допускаются.
— Просто в последнее время он всегда его приносит. Вот я и подумала, понимаете, вдруг он вам что-то да говорил, хотя бы намеками.
Лианна понятия не имела, о чем речь. Уставилась на широкое и румяное лицо мужчины за прилавком. Оно ничего не подсказало.
Он дает бинокль поиграть моим, значит, тут другое, отец им тоже обещал бинокль, но мы пока не собрались: ну, знаете, бинокль — не самая важная вещь, а моя Кэти ужасно секретничает, а брат, как всегда, ей беззаветно предан.
