Повозку мы тогда обнюхали и обсмотрели, как осторожные псы. Пройдя чуть дальше, обнаружили два вырубленных причудливых столба, символизирующих вход в чьи-то владения. За столбы мы сходили на следующий день, а в тот день вернулись в наш лагерь у реки.
За столбами располагалась пасека Пирогова, маленького мужичка-мечтателя, собирателя трав и корней, врачевателя и гражданского мужа девки-калмычки. Менее чем через год нас будут брать на пасеке Пирогова две роты спецназа ФСБ, а тогда мы, загадочная для местных группа, шастали в той части Республики Алтай, рядом с границей с Казахстаном, подозрительные, как иностранные дьяволы.
Некоторое время мы жили у реки. В доме, построенном для пастухов, правда, в нем еще не было оконных рам и стекол, но печка-буржуйка была. Были и деревянные нары. Нам разрешил жить в этом доме хозяин тех мест, директор «маральника», в прошлом он назывался «совхоз», по фамилии Кетрарь. У всех молдаван фамилии заканчиваются либо на «арь» — Кетрарь, Морарь, либо на «ена» — Кучерена. Алтай весь состоит из «маральников». Это отгороженные металлическими или любыми другими заборами территории гор, холмов, лугов и ущелий, где живут олени-маралы. Алтайцы вылавливают их, когда нужно пилить им рога. Вылавливают, как гаучо, с помощью лассо. Рога отпиливают и продают, а маралов отпускают. Ну, время от времени они закалывают одного — двух — трех для своих нужд, конечно. Рога продают на Дальний Восток, в Китай, в Южную Корею, в Японию. Очень дорого — бывало, в лучшие времена, до трех тысяч долларов за килограмм. Хозяева «маральников» настоящие феодальные князья этих мест, каждый имеет под началом десятки спаянных годами мужиков в камуфляже, то есть свои личные армии.
Кетрарь первое время встречался с нами пару раз, но позднее ему, видимо, донесли на нас из Управления ФСБ по Республике Алтай, он встречаться перестал. Он мог легко вышвырнуть нас из своих владений, приехав с армией, но он этого не сделал, ему не велели в ФСБ, им нужно было нас наблюдать, чтобы потом арестовать.
Мы жили у реки, потом, когда отбыл в Барнаул Пирогов, переехали на пасеку, где было, конечно, теплее и удобнее. Мы ловили рыбу, ставя сеть на ночь поперек горных рек, собирали огромные дождевые грибы и черемшу для салата, вечерами и ночами к нам прискакивали любопытные, как правило, пьяные гуроны, привязывали лошадь, клянчили водки и до хрипоты и драки воспевали своего, как они считают, Чингиз-хана, покорившего когда-то и обратившего в рабство вас, русских. Желтолицые не простили нам Русскую империю и СССР, они мечтают о мести. Сидя с ними у ночных костров, лицезрея их потные монгольские лица захиревших завоевателей, мы, городские жители, окунались в мир, которого мы не знаем, а он есть, вокруг нас.
Алтаец Леха (на самом деле у него есть его странное имя аборигена, но он хранит его от чужих), возчик, рассказывает о своей лошади, как о сестре прямо. Однажды Леха приехал пьяный и не распряг лошадь. Утром вспомнил, пошел к лошади. Лошадь стала к нему задом, толкнула и вдруг треснула его копытом. Леха возмутился и ударил лошадь кулаком в челюсть. Она опять ударила его копытом. «Легонько, если бы она хотела, она бы меня убила копытом. Злая была. Я ее распряг, зерна дал, успокоилась, простила. Мы с ней часто деремся, если что не по ней, она — копытом. Но столько раз меня пьяного домой привозила. Умная».
Вторым после Чингиз-хана по популярности у алтайцев служит волк. «Волки есть?» — спрашиваю я, поселившись на заимке глубоко в горах, рядом с летним пастбищем. Там до государственной границы километров пять всего. Удобное место для государственных преступников. «А как же, есть, есть волчишки», — подтверждает кривоногий милиционер со ржавым автоматом. Он приехал на лошади, послан посмотреть (нас в тот год разглядывали даже с вертолета и не раз). Милиционер расхваливает волка, как он пристально следит за человеком, насколько волк умнее человека. Алтайцы восхищены волком. Уважают его безмерно.
Заяц у них проходит по низшей категории как самое глупое животное. На зайцев алтайцы с огнестрельным оружием не охотятся. Зайцев ловят силками дети. Мы пытались поймать силками зайцев, их следов было огромное количество вокруг. Но не умеем, не поймали, потому что мы не алтайцы.
«А медведь есть тут?» — спрашиваю я. «Есть, есть медведь. Вон там живет», — показывает милиционер на дальнюю лесистую гору. Я ходил на эту гору вчера, безоружный. «Хороший медведь», — заключает милиционер.
«Что значит — хороший?»
«Смирно живет. Коров не дерет, хороший медведь». Внезапно милиционер спрашивает: «Оружие огнестрельное имеешь, академик?» Из-за очков и бороды, я знаю, алтайцы называют меня академиком.
«Какое там оружие, нет никакого».
«Э, тут без ружья нельзя жить», — говорит милиционер, садится на лошадь, обхватывает кривыми ногами бока лошади, и оба животных скоро скрываются за поворотом.
Приключения начинаются просто. Вначале ты разглядываешь карту. И вот ты уже на земле гуронов. Ловишь рыбу сетью, собираешь дождевые грибы и черемшу. Набрел с товарищами на повозку. Познакомился с хозяином. В апреле тебя арестовывают две роты спецназа ФСБ. И вот ты уже в тюрьме «Лефортово», потом в тюрьме в Саратове. Приключения, они такие, одно цепляется за другое.
Меня арестовали седьмого апреля. Первого апреля в номере гостиницы в Барнауле я еще видел на экране телеарест Слободана Милошевича: ночь, толпа, выводят из дома… Я подумал: «А почему он не отстреливается?», вспомнил, как он меня принимал в Белграде в 1992-м, и вздохнул. Дело в том, что я чувствовал, что меня самого вот-вот арестуют.
Барнаул был весь засыпан снегом. Апрель, но я видел, как барнаульцы толкают свой трамвай, сошедший с рельс из-за снегопада, а нашу «буханку» — УАЗик модели «скорой помощи» — мы выкопали из снега в элитном поселке лишь через несколько часов. Выкопав, обнаружили, что он нуждается в ремонте. Я спешил в горы, навстречу югу, Казахстану и весне, но водитель настаивал на ремонте. Пришлось задержаться. По городу, не скрываясь, за нами вначале следовали группы наружного наблюдения, потом внезапно исчезли. И хотя меня к тому времени еще ни разу не арестовывали, опыта у меня не было, инстинкт подсказал мне, что «будут брать». С начала марта в Саратове при покупке оружия у агентов ФСБ были арестованы четверо членов моей партии. Они все сидели теперь где-то в глубинах «Лефортово», их допрашивали, и логично было предположить, что они могут дать показания на меня.
В последнюю ночь в гостинице в Барнауле выключили свет. Трудно сказать, было ли это дело рук Чубайса или могущественной организации, которая следовала за мной по пятам, но это было неприятно. Мы встали засветло, выволокли наши рюкзаки и сумки в полной темноте, загрузились в «буханку», стали прогревать мотор. На стоянке у гостиницы в полной темноте прогревали моторы еще несколько машин.
Из Барнаула более или менее сносная дорога идет на Бийск. (Именно на этой дороге разбился позднее губернатор Евдокимов.) После Бийска глубоко в горы, в Усть-Коксинский район, можно ехать двумя путями: либо через единственный город Республики Горный Алтай — Горно-Алтайск, сливающийся с поселком Майма, либо взять вправо и ехать через село Ново-Алтайское, там несколько перевалов, но они низкие. Мы устремились через Ново-Алтайское. Там я съел в столовой свой последний мирный борщ. А потом вспоминал его вкус несколько лет.
С этим ремонтом мы потеряли время. Снега начали таять, а вопреки всеобщему мнению тают они снизу, от земли, а не сверху. Мы проехали в белом безмолвии через последний населенный пункт — Банное, никто нас ни о чем не спросил, да мы и не останавливались, проехали мимо «маральника» и крепко провалились всеми колесами в стоявшую под снегом воду. До нашей пасеки нам оставалось менее двадцати километров. Мы стали рыть снег перед колесами «буханки» и за колесами. Стемнело, и мы зажгли фары. Порой нам удавалось продвинуться метров на двадцать либо на два метра. Но и только. «Буханка» — наша верная подруга, весело разматывающая обыкновенно горные пейзажи за окнами, ничего не могла сделать против начавшегося весеннего таянья. Мы опоздали всего на какую-нибудь неделю, но опоздали. Нас остановили воды.
Нам нужен был трактор, но с этим следовало подождать до утра. Продрогшие, мы выпили бутылку водки, поели второпях какой-то сухой еды и улеглись в спальных мешках. Спали скверно. Я думал о том, где они, наши преследователи.
Утром Миша Шилин пошел в деревню за трактором. Артем Акопян пошел в «маральник». Я и водитель Голубович остались в «буханке», с большим трудом на весеннем резком ветру сумели заварить чай… Артем Акопян вернулся быстро и сообщил, что «маральник» пуст, все мараловоды уехали на охоту. Впоследствии, уже в тюрьме «Лефортово», знакомясь с показаниями Акопяна, я понял, что он еще с лета 2000 года был завербован ими. В «маральнике» в те дни располагался оперативный штаб сводного воинства из нескольких областей. Акопян сходил туда, доложил, что знал, и вернулся.
