Утром Миша Шилин пошел в деревню за трактором. Артем Акопян пошел в «маральник». Я и водитель Голубович остались в «буханке», с большим трудом на весеннем резком ветру сумели заварить чай… Артем Акопян вернулся быстро и сообщил, что «маральник» пуст, все мараловоды уехали на охоту. Впоследствии, уже в тюрьме «Лефортово», знакомясь с показаниями Акопяна, я понял, что он еще с лета 2000 года был завербован ими. В «маральнике» в те дни располагался оперативный штаб сводного воинства из нескольких областей. Акопян сходил туда, доложил, что знал, и вернулся.
Я и Акопян решили не ждать трактора и пошли на пасеку, надев на ноги столько пластиковых пакетов, сколько могли. Поверху над нами кружила метель, а ноги проваливались в ледяное море, плескавшееся под снегом. Шли мы около шести часов, и несколько раз мой предатель перенес меня на спине через ручьи, потому что у меня были на ногах ботинки, а у него — резиновые сапоги.
На пасеке нас приветствовал первым пес по кличке Грозный. Потом мы увидели наших товарищей, выходящих из бани. Они нам страшно обрадовались. Это была вторая половина дня шестого апреля 2001 года. Затем трактор приволок нам нашу «буханку» и, получив за работу неслыханную для тех мест 500-рублевую бумажку, упыхтел «Беларусь» в Банное.
Потом начались обыкновенные чудеса и предзнаменования. Я снял мокрые ботинки и носки и сел в тесной избе спиной к печи. Товарищи разожгли печь и стали готовить ужин. Вновь прибывшие рассказывали зимовавшим на пасеке Бахуру, Балуеву, Аксенову и Сереге Гребневу московские новости: то, что тридцатого марта в штабе партии был обыск, и то, что нас задержали и тщательно обыскали на вокзале в Новосибирске. Слушая их, я меланхолично думал о том, что отказываюсь верить, что наши проблемы кончились, мне было всё равно тревожно. Ребята хохотали, а я перебирал немногие имевшиеся в избе книжки. Наткнулся на брошюрку «Рыбы». Заглянул в нее. Обнаружил, что у меня, родившегося в первой декаде Рыб, тяжелые годы 58-й и 72-й. Так как мне полтора месяца назад исполнилось пятьдесят восемь лет, мне это обстоятельство не понравилось. На одной из железных кроватей в избе лежала пухлая книга Алексея Толстого «Петр I». Я открыл ее наугад и попал на сцену смерти Франца Лефорта и его похорон.
Потом мы ели маралье мясо, пили привезенную нами водку. Ребята радовались, что избежали опасности. Ведь в Новосибирске нас даже сфотографировали уже в отделении милиции на вокзале с номерами в руках, как преступников.
— Погодите радоваться, — сказал я. Еще неизвестно, что может произойти.
— Что? Мы не смогли проехать в горах. Как они смогут? — возразил Голубович.
— Ну, вертолетом, например, — сказал я.
Все рассмеялись. После ужина ребята ходили курить. Принесли еще две кровати из другой избы. Постелили поверх кроватей доски. Печь хорошо разогрела избу. Все уснули.
Проснулись мы от лая Грозного на рассвете. В избу вбежал выходивший со сна отлить Бахур.
— Там тьма вооруженных людей идут!
— Может, охотники? — спросил я. И увидел сразу в два окна, что не охотники.
Через несколько мгновений спецназ ФСБ ворвался в избу. Перепуганные больше, чем мы, они кричали разное: «Стоять!», «Лечь!», «Руки за голову!», «Выходи!».
Выполнить все их команды не представлялось возможным, но всё же было крайне желательно. Ведь в руках каждого было мощное боевое оружие не слабого калибра. Полуодетых и совсем не одетых, нас выволокли из избы и бросили в снег. И сняли нас на видео, гордые собой.
Потом они вспороли и перевернули всё, что могли перевернуть. Спецсобаки обнюхали всё, что можно обнюхать. С металлоискателями в руках они обследовали все строения. И помрачнели, так как ничего не нашли. Позволив нам одеться, всех нас бросили в баню, кроме Акопяна. И стали выдергивать на допросы. Главным у них был тощий высокий офицер подполковник Кузнецов. На нем были темные очки. Четыре офицера были из Москвы. На всех были черные вязаные шапочки.
К вечеру нас доставили в изолятор временного содержания в поселке Усть-Кокса. Ночью ребят опять выдергивали на допрос, убеждая дать на меня показания. На меня и на Сергея Аксенова. Меня не беспокоили. Я лежал на деревянных нарах и сквозь сон диктовал молодому конокраду с монгольским лицом слова песни «Окурочек». Второй молодой конокрад, тоже с монгольским лицом, спал на верхних нарах. В углу стояло ведро, накрытое тряпкой, — наш туалет. Он, как полагается, вонял.
Потом была база УФСБ где-то в районе поселка Майма. А девятого апреля меня и Аксенова на самолете доставили в Москву. Везли в железных ящиках внутри «Газели». Сквозь щели я видел первую зелень и ощущал теплый воздух. Было дико обидно. «Свои» своих схватили по обвинению в попытке отторгнуть от Казахстана и присоединить к России земли близ Усть-Каменогорска. «Свои» своих сдали в тюрьму «Лефортово». И потекли дни заключения.
Я выпутался из их недружелюбных объятий. Отсидел срок. Как-то ночью в Москве увидел предателя Акопяна в компании офицера, бравшего нас на Алтае. В 2005 году был арестован Балуев, один из ребят, ожидавших нас на пасеке. Он под следствием сидит в тюрьме Новосибирска. Сергей Аксенов вышел из колонии и родил сына Ивана: крепкий красивый пацан. Недавно меня предал Голубович — выступил в составе антипартийной группы против меня. Вместе с ним выступил против меня Шаргунов — другой водитель, побывавший со мной на Алтае. Еще двое алтайских ветеранов погибли раньше странными смертями. Золотарев выброшен из окна в Барнауле в 2000 году, Бурыгин погиб в ночь обыска в Москве тридцатого марта 2001 года. Мир их праху. Над ними сомкнулись воды жизни.
Хобби — это не центральное занятие в жизни, а побочное. Я вот люблю до сердцебиения странных немецких поэтов и гностиков-еретиков. Когда мне было двадцать восемь лет, я жил на Погодинской улице, неподалеку от Новодевичьего монастыря, в девятиметровой комнате. Ко мне приходил худой, носатый парень-австриец, служивший в посольстве Австрии переводчиком, и вместе мы переводили на русский стихи поэта-мистика Тракля. Я уже не помню ни имени, ни фамилии австрийца, не сохранились и мои переводы, сделанные по его подстрочникам. Я случайно вспомнил сегодня о лейтенанте Тракле, он покончил с собой в 1914-м в военном госпитале. Вспомнил и подумал, что я совсем не тот человек, который известен всем. Из этой желтой девятиметровой комнаты я каждый день ходил прогуливаться на Новодевичье кладбище. Незадолго до описываемого мной времени туда перенесли останки великого поэта Хлебникова. Я покупал на рынке большие красные яблоки и клал всегда одно яблоко на могилу Хлебникова. Когда его склевывали птицы, я клал следующее яблоко… Большую часть времени я проводил в одиночестве.
До Георга Тракля меня интересовал другой немец-лейтенант, фон Клейст. Лет с пятнадцати меня увлекала и кружила голову история двойного самоубийства лейтенанта фон Клейста и Маргариты Фогель. Он застрелил ее, потом себя. Фон Клейст — великий национальный поэт и драматург немецкого народа. Эти лейтенанты, и Клейст, и Тракль, были совсем молодые люди, чуть за тридцать, чуть старше нашего Лермонтова.
О существовании Симона-мага я знал с начала шестидесятых годов, то есть лет с двадцати от роду. Соперник Христа, летавший над Иерусалимом на закате (его «сбил», согласно легенде, апостол Петр), волновал меня несказанно. Когда я томился в лагере заключенным, еще шесть лет тому назад, Симон-маг являлся мне там в своем ослепительном облике то ли птеродактиля, то ли несостоявшегося Бога. Он летал над промзоной. Недавно я обнаружил в интернете книгу известного адвоката Паршутина о Симоне-маге. Автор высказывает предположение, что христианство украло биографию Симона, дабы приписать некоторые эпизоды истории Христа. Самого Симона, как водится, очернили, назвав его именем не только ересь: «симонианство», но и коррупционное преступление — «симония». Будто бы Симон-маг пытался купить себе епископскую кафедру за деньги. Эти их кафедры, чего они стоили! Историк Ренан пишет, что христианские епископства первых веков христианства, как правило, объединяли в общину всего-то шесть — пятнадцать верующих. Так что «епископ Антиохийский» или «епископ Иерусалимский» всего лишь обращались к группке странных полубомжей, полухиппи в рваных плащах. Правда, говорят, что встречались там и богатые чудаки. Несколько апокрифических текстов утверждают, что Мария Магдалина была женой богатого землевладельца, которому принадлежал, среди прочего, и Гефсиманский сад, где схватили Христа. Она говорила на нескольких языках и, разумеется, никогда не была проституткой. Проституткой ее сделали враги христиан — ортодоксальные иудеи, Синедрион и активисты вокруг. А христиане в свою очередь очернили Симона-мага и гностиков.
У меня есть книг семьдесят на все эти темы, не популярных, но профессиональных, то есть академических. Я их читаю постоянно, все эти «Апокрифические Апокалипсисы» или рукописи из Наг-Хаммади, найденные в Египте в 1945 году. Я вам признаюсь, что я большой знаток гностиков, ну как знаток — ересь Карпократа я не спутаю с учением Маркиона. Вот сейчас в июле в провинции Синьцзян в Китае взбунтовались уйгуры в городе Урумчи и в других городах. Были столкновения на улицах, уйгуры, я немедленно вспомнил, в VIII и IX веках сделали своей государственной религией манихейство. Манихейство же было основано пророком Мани в III веке. Мани гремел от Рима до Китая. Религия его соперничала с христианством, и успешно. Мир наш, учил Мани, это смесь Света и Тьмы, а мир сотворил благой демиург, именуемый Духом Жизни. Манихейство признает ряд пророков, в том числе Иисуса, ряд завершается Мани. Сам Мани мученически погиб, как подобает пророку, в Персии, а манихейство подготовило мир к пришествию ислама. Именно в тех странах, где было распространено манихейство, восторжествовало учение пророка Мохаммеда. И уйгуры сейчас, и уже давно, — мусульмане.
