Однако когда минут через сорок они добрались до Вест-Манора и машина запетляла по улицам городка, Санди снова засомневалась и внутри у нее все сжалось. Она не позволяла себе погрузиться в мысли о том, как ей снова наладить связь со своей семьей. По крайней мере, Кейл вернется только через неделю и у нее есть время на раздумья.
Ее родной городок не очень изменился, но так и было задумано. У этой части Нью-Йорка имелась богатая история, и существовали бесчисленные исторические общества, приверженные идее сохранить ее. Еще в школе она узнала про семью Филипсбургов, которая в начале 1600-х приобрела более пятидесяти тысяч акров земли к северу от Манхэттена. Для обработки земли они ввозили рабов, и их поместье Филипсбург-Манор превратилось в процветающий сельскохозяйственный центр, пока не было конфисковано во время Войны за независимость, когда его пустили под залог для получения средств на поддержку дела колонизаторов. Подобно другим городкам в этой округе (или поселениям, как они сами предпочитали себя называть), в Вест-Маноре было много сооружений, занесенных в Национальный Реестр исторических достопримечательностей: в их числе Епископальная церковь, старое кладбище и неиспользуемая железнодорожная станция. То был причудливый уютный городок с небольшим населением из-за высокой стоимости жизни. Большинство местных либо работали на Уолл-стрит, либо в строительстве, здравоохранении или торговле.
Когда они проезжали мимо домов, по улицам, где проходило ее детство, сердце Санди гулко стучало. Она возвращалась сюда всего раз – на похороны матери. Это был краткий визит, хотя прежде с домом ее связывали крепкие узы. Теперь ей придется вновь стать частью семьи. Ей станет труднее избегать людей и мест, которых она не хочет видеть. По крайней мере, одно лицо (то самое!) по-прежнему пропадает невесть где. Джеки это подтвердил. Дом той семейки в Вест-Маноре был продан. А их паб «Жестяная дудочка» [2] закрылся и был переоборудован в небольшой рынок. Тем лучше.
Волнение немного улеглось, когда они остановились у дома Санди – трехэтажного белого здания, построенного в колониальном стиле. Черные ставни, красная входная дверь, четыре мансардных окна на скате крыши. Дом показался Санди больше, чем она помнила, – он был раз в десять больше ее квартирки в Лос-Анджелесе. «Для большой семьи нужен большой дом», – говорила мать, оправдываясь. Мавре Бреннан льстило, что у них один из самых больших домов во всей округе, и в то же время ей было неловко. Она боялась, что кто-нибудь решит, будто Бреннаны чересчур высокого мнения о себе.
Отец поджидал их, сидя в качалке на крыльце. Ей видна была плоская кепка над газетой, которую читал старик. Когда он, сложив газету, встал в своей кофте и штанах цвета хаки, у Санди замерло дыхание.
– Понимаю, – произнес Денни, – выглядит он гораздо старше, чем тогда, когда ты была тут в последний раз.
В ее пожилом отце было нечто хрупкое; он положил газету на кресло, сошел со ступеней крыльца и пошел по дорожке. В движениях стало меньше уверенности, морщины сделались глубже и резче, а густые волосы стали совсем седыми. Но вот он принял «позу отца», ту самую, какую частенько принимали братья: ноги широко расставлены, руки скрещены, ладони зажаты под мышками. Пока Денни расплачивался с таксистом и вытаскивал чемоданы, Санди встретила отца у тротуара.
– Гляньте, что за кошка к нам приблудилась! – Его румяное лицо расплылось в улыбке, но она тут же пропала, когда отец пригляделся к дочери.
– Привет, пап. – Санди обняла отца одной рукой.
Тот ответил на объятие:
– Боже всемогущий, Санди!
– Все хорошо. Это заживет.
Глянув на Денни (тот утвердительно кивнул), отец кашлянул и произнес:
– Ну, проходи. Все тебя дожидаются. Кроме Шейна – он на работе.
Следуя за отцом по дороже, Санди обратила внимание: розовые кусты перед домом подстрижены, все так же хорошо ухожены, а зеленые побеги пробуждаются от зимней спячки. Эти густо-алые розы обожала ее мать. После ее смерти Шейн ухаживал за розами, и он явно принимал заботу о цветах всерьез. Дом выглядел вполне прилично. Местами, впрочем, шелушилась краска, там и сям расползались мрачные пятна, чего никак не могло случиться под бдительным оком Мавры Бреннан.
Санди поднялась на крыльцо, переступила через порог и окунулась в знакомую смесь запахов старого дерева, черного чая и сушки для белья. И еще слабый запах маминых розовых духов. Первое, что бросилось ей в глаза – большая многоцветная надпись: «Добро пожаловать домой, Санди». Не иначе Молли потрудилась. Надпись тянулась от гостиной до столовой. Старый диван и кресла с узорчатой обивкой хорошо сохранились – наверняка их прикрывали жуткими пластиковыми накидками, во всяком случае пока мама была жива. Но старый обеденный стол и стулья из вишневого дерева сильно потерлись. Встроенный закуток с полками в гостиной, служивший маме святилищем, куда она ставила фотографии Денни, не очень-то изменился. Там по-прежнему стояли его награды и футбольные призы, командные фотографии, заламинированные газетные вырезки. Впрочем, сюда добавились и вещицы Молли.
Под приветственной надписью стояли тетя, племянница, которую Санди не знала, и брат Джеки. При виде их Санди почувствовала, как ее разбитое лицо, морщась и вытягиваясь, силится изобразить улыбку. А у всей родни улыбки тут же застыли.
– А ну-ка все, – провозгласил отец, подзывая их взмахом руки, – не стесняйтесь.
Клэр в белой блузке, длинной темной юбке и простых туфлях-лодочках первой пришла в себя и выступила вперед. Ни дать ни взять монашка, не хватало только одеяния.
– Здравствуй, милочка. – Она положила руки Санди на плечи, внимательно разглядывая повреждения у нее на лице. – Бог мой, девочка!
– Все не так плохо, как кажется.
В дверь вошел Денни с чемоданами, и Молли подбежала к нему, обхватив за ноги.
– Папочка!
– Приветик, Моллс. – Денни подхватил ее, словно невесомую, и заключил в объятия. У Санди от вида брата и племянницы выступили слезы, а лицо Денни тут же смягчилось.
– Ты сказала тете Санди здравствуй? – спросил Денни, держа дочь на руках.
Санди подошла и ткнула Молли в животик:
– Я понимаю, что выгляжу страшилищем, но ты к этому привыкнешь.
Девочка наморщилась, разглядывая лицо и руку Санди. Пронзительный взгляд она унаследовала от Денни, зато от Терезы она получила копну густых волос и оливковый оттенок кожи.
– Это у тебя из-за автомобильной аварии? – спросила Молли.
– Да, так и есть.
– Тетушка Клэр сказала, ты была «под мухой».
Все повернулись в сторону Клэр, и та протестующе замахала руками:
– Ничего такого я не говорила. – Однако ее лицо запылало. Только Клэр могла так сказать о пьянице.
– Нет, говорила! – возразила Молли. – Мы когда в магазине были…
– Кто готов пить чай? – спросила Клэр и, развернувшись, пошла на кухню.
Санди повернулась к Джеки, своему брату ирландского происхождения, который был всего на четырнадцать месяцев младше ее. Он был худее и сантиметров на десять ниже Денни, поджарый да утонченный. Волосы у него достаточно отросли, чтобы он мог собрать их в пучок (вот уж над чем отец с Денни, наверное, смеялись от души), но лицо было чисто выбрито. Джеки стоял под надписью, сунув руки в карманы, и не сводил с Санди глаз.
– Какого дьявола, Джеки, – буркнул Денни. – Не так все плохо. А ты пялишься, будто перед тобой привидение.
В каком-то смысле, может, так оно и есть. Истерзанный вид Санди наверняка всколыхнул в сознании Джеки давнее мрачное воспоминание, которое они оба старались забыть. Санди шагнула к брату и тут же забеспокоилась: у него в глазах стояли слезы.
– Все в порядке. Со мной все хорошо, правда. – Санди обняла его здоровой рукой.
Джеки ответил на объятие.
– Привет, Санди, – произнес он ей в плечо и еще целую минуту не отпускал ее от себя.
* * *
– Поверить не могу, что ты не сказала мне про аварию, – отчитывала ее Грааль. – И не предупредила меня, что возвращаешься. – Она выгнула бровь. Они были двоюродными сестрами и выросли вместе.
