Но потом я решил не сомневаться. Я даже решил, что это очень правильный художественный жест – обтесать с двух сторон триста метров жердей, слушая птиц, вдыхая запах свежей березовой древесины и думая о коне. Эта работа нужна для того, чтобы потом, увидев его, чувствовать себя уверенно и спокойно. Подойти к коню, положить ему на спину руку, погладить морду и ощутить себя на своем месте.
Уверяю вас, тесать было приятно. Даже весело. Весело оттого, что предплечья от работы каменели и набухали, становились весомыми. Я шел домой, и предплечья висели у меня на руках, как два ведра с песком. Спина ныла, и я радовался, что у меня снова появилась спина. А вокруг меня копилась и копилась щепа. Я возился с брошенным деревом, чтобы иметь возможность заниматься с брошенным конем.
Так сложилось, что в молодости я часто бил коней. Ездил на них, свободный и счастливый, сотни и тысячи километров по прекрасным и безлюдным просторам заповедника на Горном Алтае, обозревал с седла открывавшиеся просторы. Кони были рождены, чтобы возить меня и служить мне. Я был силен и уверен в себе – хозяин огромного неисчерпаемого мира, и малейшее конское неповиновение приводило меня в ярость. Я разделывал зверей и наедался мясом, высыпался зимой у костра, даже иногда дремал в седле и баловал свое восприятие самыми прекрасными видами. Бил коней, если они не слушались или дурили. Прекрасные, веселые проводы старого мира.
Потом я вернулся в город и прожил долгие годы мужем любящей, очень независимой жены, очарованной психотерапией. Неумело растил ребенка, избавлялся от алкогольной зависимости и родительских сценариев, шел по утрам в офис и по вечерам к психотерапевту. Я старался быть хорошим мужчиной крохотной перенаселенной планетки, насколько хорош может быть белый гетеросексуальный мужчина. Учился быть осознанным, безопасным, чутким, уважающим чужие границы.
Я не жалуюсь, я горжусь. Я двигался в русле истории, я был неимоверно современен. Это трудное дело тоже оказалось мне по плечу – завидуйте, заскорузлые мачо!
Дайте мне еще немного загладить вину перед лошадьми, дайте мне весело отесать триста метров брошенных березок и построить списанной по старости и здоровью лошади теплый катух. После офисов и психотерапевтов хочется вволю по старинке помахать топором ради благого дела.
В конце апреля я вывалил проращиваться картошку на террасе, дописал детскую книжку, вспахал огород и подсчитал пиломатериал, который нужно закупить для денника и сарая под сено. Съездил к Шевьеву, главе нашего сельского поселения, спросил, можно ли поставить загон для коня на заросшем дикой травой участке между нами и полем.
– Капитальное нельзя ничего городить, а так – паси, конечно. Главное, сахарку ему. Они сахарок любят.
Я думал, деревенские люди будут кривить физиономию, слыша, что москвич заводит коня, на котором ни пахать, ни возить. Будут жалеть деньги, пускаемые на ветер. Это самое оскорбительное на свете: смотреть, как москвичи пускают на ветер деньги.
Но нет, не кривят. Или, может, и кривят, но как-то про себя, культурно. Первая реакция – глаза загораются.
– Это такая скотина. Не предаст, не обманет. Какой породы-то он? Рысак? А-а, буденновский. Ну, буденновские-то эти, они рысаки, или не знаешь? Ну, ты его, главное, сахарком не забывай.
Еще, конечно, пугают. Пугать приятно, что уж тут говорить? Сосед Володя, который частенько заходит вечером к нам погонять чайку, говорит, что Толику Фролову руку ампутировали. Конь его укусил, и руку пришлось отнять. Теперь Любка боится, что спасаемый нами конь укусит и ее тоже. Их спасай не спасай, люби не люби, но человек, читавший Бунина, помнит, что раз в год, в день Флора и Лавра, каждый конь имеет лицензию на убийство своего хозяина в отместку за многовековое рабство. А человек, изучавший психологию, помнит, что они, кони, по Юнгу, – психопомпы, проводники в сферу бессознательного. И там, в этой сфере бессознательного тревожно как-то. Прихотливый мальчик Ипполит кричал: «Остановитесь, кони, любимые, взлелеянные мной!», а они «влачили тело» его «кровавое по остриям камней». Ты им сахарку принесешь, а они тебе, как Лимоне, дочери нечестивого Гиппомена, своим «конским зубом потроха разомкнут».
Володя пугает, Вергилий с Овидием пугают.
В нашем селе последнюю лошадь зарезали после смерти ее хозяина, Сергея Васильевича по прозвищу Бузюня, лет десять назад.
Любка, будучи психотерапевтом, назвала бы укус человека конем и зарезывание коня человеком непосредственным контактом. Наверное, так и есть. Проконтактировали друг с другом представители разных видов, а потом у одного руку ампутировали, с другого шкуру содрали. Контакт – это риск. Войдешь с кем-нибудь в контакт, а тебя вдруг запозорят, пошлют куда подальше, укусят или зарежут. Но зато и радости особой без прямого контакта не получишь. Удовольствие, может, и будет, а вот радости – нет.
Я тут недавно во время своего утреннего сетевого дайвинга наблюдал в Ютубе пример взаимодействия одного вида с другим без особого контакта. Я решусь на пересказ этого чудесного ролика.
Может показаться глупым перевод видео в текст, но, живя с психотерапевтом, я привык осознанно переступать через различные страхи и обычно получаю от этого больше пользы, чем вреда. Боязнь показаться глупым (боязнь стыда) – тоже один из видов страха, насколько я понимаю, и я его переступлю. Ну а если я не прав в понимании своих эмоций, Любка меня потом поправит.
Тем более что пересказ видиков – один из жанров народного устного творчества, сейчас, в связи с массовой цифровизацией населения, практически исчезнувший. А в конце восьмидесятых и начале девяностых в таежных избушках или даже в поездах дальнего следования я частенько слушал авторские версии таких боевиков, как «Рэмбо», «Терминатор», или эротической комедии «Греческая смоковница». Да и сам я, случалось, рассказывал некоторые фильмы, мне нравилось транслировать «Непрощенного» с Клинтом Иствудом, а один раз, на алтайской пастушьей стоянке, я даже имел успех с михалковской «Ургой», получившей главный приз Венецианского кинофестиваля. Мне тогда внимали пожилой и степенный пастух Иван Михайлович Чалчиков, бывший зоотехник совхоза-миллионера Владимир Иванович Кеденов, их родственники и случайные гости. Иван Михайлович, в кирзовых сапогах и меховой жилетке, время от времени подходил к печке, наполнял пиалки чаем и подносил слушателям, блестел золотыми зубами, поглаживал аккуратную щеточку усов. Пахло вареным мясом, кислым молоком и мокрым войлоком, на столе светили две лампы, заправленные соляркой, в углах избы и в окне было темно, и где-то там, снаружи дома, в морозной осенней ночи по долине ходил скот. Было очень уютно, и я, наверное, довершал этот домашний уют, работая вместо телевизора на лишенной электричества далекой стоянке.
Так что опыт есть, слушайте. Пока отесываю жерди для загородки, пока руки заняты и сами думают, куда и как часто бить топором, и голове все равно делать нечего, расскажу вам видик об автоматизированной убойной и разделочной линии высокой мощности для цыплят-бройлеров, который меня захватил и который в деталях запомнился мне.
Начинается все с того, что в помещение заезжает фура с этими бройлерами, куриными подростками, которые доросли до того возраста, когда масса их тел замедлила быстрый рост. Этим подросткам никогда не набрать вкуса настоящей курятины, их мясо не станет зреть, темнеть и приобретать духовитость.
Погрузчик снимает с фуры серые, чуть запачканные пометом клетки с шевелящимся содержимым, составленные в батареи по пять штук одна на другую, сгружает на платформы, и эти подвижные платформы увозят их в цех.
Сейчас понимаю, как трудно рассказывать несюжетное кино. Рассказать, как Рэмбо стреляет из пулемета, легко. Описать, как пялят немецкую девушку Патрицию в Греции, тоже можно, даже если ты никогда не был в Греции и не плавал на яхте в Средиземном море. А вот передать красоту движущихся платформ, которые везут, поворачивают и передают друг другу клеточные батареи, труднее. Это тысячи механических движений – крутятся зубчатые или гладкие ролики, поднимаются и опускаются металлические упоры, цепи влажно текут и тянут, работают различные шарниры, поворотные рычаги, зацепы, эротично удлиняются, блестя смазкой, стержни гидравлических домкратов. На это можно бесконечно смотреть, как на горящий огонь или бегущую воду. И человек не мешается в кадре, не суетится и не портит картинку этой размеренной и четкой работы.
