Мне казалось, что я уже слышу плач сирот, но сердце мое не испытывало никакой жалости. Завтра императорский указ предпишет моим внукам оставить свои покои и отныне жить под надзором в крыле моего дворца. Взяв детей в заложники, я смогу лучше управлять Солнцем, раз уж не в силах наказать его, как должно.
Князья закончили танец, и вперед выступил мой племянник Благочестие. Он энергично распростерся на полу и громко пожелал мне здравствовать десять тысяч лет. А как только Благочестие вернулся на место, музыканты грянули песнь «Долголетие». Двери раздвинулись, и сотня танцовщиц выскочила на затканный золотой нитью шелковый ковер. Одетые в чиновничьи шапки, в сиреневых халатах с пурпурным подбоем, изумрудные пояса и серые накидки, они начали исполнять танец, придуманный Благочестием по случаю моего дня рождения.
Мой старший племянник улыбался в полутьме и отбивал ритм, хлопая в ладоши. Сейчас, в пятьдесят с лишним лет, он носил завитую бороду. Густые брови, крючковатый нос, горящие тщеславием глаза являли странную смесь черт, унаследованных от Отца и его первой супруги, в чьих жилах текла монгольская кровь. Племянник мой был полной противоположностью Солнцу. Мой сын, принц императорской крови, вырос в шелках и бархате, второй — сын простолюдина, моего разжалованного и ссыльного брата, рос презираемым и нищим. Солнце получил царский титул в четыре года, а Благочестие — в пятьдесят. Сын мой, ревностный буддист, отказывался убивать дичь, а кровожадный Благочестие, не колеблясь, рубил головы врагам. Солнце, как поэт, терпеть не мог распоряжаться, а мой племянник, слишком долго проживший в изгнании, страстно мечтал отыграться…
Восхождение моих племянников сопутствовало падению сыновей. После смерти Великолепия, самоубийства Благоразумия и ссылки Будущего, Благочестие, глава клана By, приспособился к своему новому положению и непрестанно его улучшал. Этот человек с крестьянской неотесанной внешностью превосходно разбирался в тонкостях людских отношений. Он отстаивал законность моего пребывания на императорском троне, помогал сановникам преследовать бунтовщиков и принял самое деятельное участие в моем обожествлении. В то время как сыновья жаждали взбунтоваться против моей власти, он побудил чиновников подписать петицию с требованием моего восшествия на верховный трон. И опять-таки Благочестие с его лихорадочным воображением сочинил все торжественные титулы, тотчас предложенные мне Двором.
В наших жилах текла кровь торговцев древесиной. Походивший на меня Благочестие унаследовал от Отца безупречный расчетливый ум. На следующий же день, после того как я надела венец, он уже принимал меры, чтобы стать наследником трона. Существование моих сыновей, отпрысков низложенного Дома, и в самом деле ставило под сомнение законность моего царствования. Старший из внуков моего Отца, Благочестие, став восприемником, мог бы наилучшим образом обеспечить вечное главенство нашего клана. Мой сын Солнце, усядься он на трон, восстановил бы отцовскую династию. Зато Благочестие, возведенный в императорское достоинство, продолжил бы правление моей.
Мнения при Дворе разделились. Часть советников воспринимали мое царствование как славное продолжение деятельности моего супруга. Эти люди соглашались хранить мне верность, пока мой сын Солнце оставался нравственным залогом будущего. А собравшиеся за спиной Благочестия и его братьев бесчисленные молодые чиновники были полны решимости занять место сановников прежней династии. Они требовали разрыва с прошлым, кровавых и необратимых перемен.
Вот и в тот вечер мой взгляд скользил от сына к племяннику. Ни с одним из них меня не связывала глубокая любовь, но оба были моими кровными родственниками. Равнодушие Солнца меня ранило, а пыл Благочестия вызывал подозрения. После моей смерти император Солнце, вероятно, вспомнил бы о родившей его на свет матери, в то время как Благочестие, став государем, несомненно поспешил бы воздать почести своему отцу, моему ненавистному брату, и своей матери, моей гнусной золовке. Даже если я простила клану By то, что эти люди ограбили мою Мать и убили Младшую Сестру, мои племянники всегда помнили бы ссылку, лишившую их детства. Между ними и мной существовала неизбывная ненависть. Несмотря на то что я перенесла прах предков в Вечный Храм, раздала племянникам провинции-царства, а их сыновьям — печати удельных князей, такая щедрость способствовала лишь мнимому примирению. Клан оставался и моим палачом, и моей жертвой. Великолепие настоящего не стирало прошлого: деревни By с ее темными и убогими комнатенками. Но нас с племянниками сплачивали общие интересы. Они были моей политической опорой, а я держала в руках их будущее.
* * *
Кротость развеяла мою дремоту. Музыка звучала все громче. Звон бронзовых колоколов напоминал пение тысяч птиц. Танцовщицы, опустившись на колени, откинулись назад. Лица их исчезли за шелком трепещущих рукавов. Гигантский мак раскрывал лепесток за лепестком, и в его сердцевине я прочитала знаки: «Десять тысяч лет жизни Священному Императору». Я приказала отнести Благочестию чашу вина, дабы поблагодарить его за труды. Гордый и довольный содеянным, он распростерся на полу головой в мою сторону и залпом осушил чашу. Напротив него со скучающим видом сидел Солнце. Рядом с ним Мысль, сын моего старшего брата, подавив гримасу, поспешил улыбнуться своему двоюродному брату.
Красивый, изящный и образованный, Мысль был удачным творением клана, решившего в мгновение ока стать благородным. Если в характере Благочестия сохранялось деревенское отсутствие гибкости, то Мысль, будучи пятью годами младше, являл собой более развитый образчик породы. В нем чувствовались и тонкость, и свойственное горожанину умение изворачиваться. Первый походил на летящую по прямой боевую колесницу. Второй умел плавать, используя любые течения, и проникать аж сквозь закрытые поры. Чем больше Благочестие нагромождал проявления преданности, тем меньше доверия он мне внушал. Зато Мысль, прячась за спиной двоюродного брата, умел находить со мной верный тон. Подталкивая Благочестие выступать против Солнца, сам он увивался за моим сыном, к которому чиновники более не осмеливались и близко подходить. С легкостью лавируя между сторонниками того и другого, он старался примирить сановников и клан, не брезгуя выполнять мои тайные поручения. Чем больше Благочестие спешил выставить Солнце из Восточного дворца, дабы поселить там свое семейство, тем больше Мысль копал в глубину. Это не ускользало от моего внимания. Мысль тоже мечтал получить титул Наследника и терпеливо ждал развязки неразрешимого конфликта: двоюродные братья должны были убить друг друга, и тогда он сумел бы вовремя подсуетиться как наиболее подходящий претендент на титул.
Рядом с Мыслью с отрешенным видом сидела принцесса Вечного Мира. Овальное лицо, широкий лоб, чувственный рот, изящная и подтянутая фигура, гордая и энергичная поступь — дочь живейшим образом напоминала меня в юности. Ее предки, отец, мать и брат были императорами, а потому моя единственная выжившая девочка с блеском носила имя Луна. В ее сиятельном присутствии многочисленное императорское потомство бледнело, как незначительные звезды на фоне сумерек моей жизни. Я давным-давно не рассчитывала более на привязанность сыновей и всю материнскую любовь сосредоточила на Луне. Умная и образованная, она обладала политическим размахом, коего не хватало членам обоих кланов мужеского пола. Но эта принцесса никогда не станет наследницей трона. Советники не позволят ей править. Родные и двоюродные братья вместе выступят против сестры. А народ воспринял бы ее восхождение как посягательство на трон и восстал бы по первому призыву любого из принцев. Чувствительная и беспокойная, неуверенная в себе и хрупкая, Луна, умея давать замечательные советы, никогда не смогла бы властвовать. Слишком тяжкое бремя власти просто убило бы ее.
Я назначила ей царское содержание, позволила посвятить себя искусствам и любви. Я желала Луне чистого незамутненного счастья — так, чтобы ей завидовали все смертные. Но страдание — эта болезнь, не ведающая даже таких преград, как высокие киноварные стены, поражающая как бедных, так и богатых, настигая как нищих, так и принцев, в конце концов обнаружило Луну в ее нефритовом коконе.
В тринадцать лет мою дочь охватила безумная страсть к Цзу Шао, встреченному ею во время прогулки на берегу реки Ло. Дабы исполнить ее желание, я приказала молодому аристократу отвергнуть законную жену и устроила им с Луной самую пышную свадьбу в Истории. Но сердца лишенных власти принцев не менее капризны, чем у принцессы императорского Дома. Женившись насильно, Цзу Шао сохранил преданность памяти первой супруги, которая предпочла самоубийство жизни в забвении. Он обращался с Луной, демонстрируя странную смесь почтительности и презрения. Семья мужа и принимала, и отторгала ее, боялась ее и ненавидела. Дочь скрывала от меня свою боль до того дня, когда я обнаружила, что мой недостойный зять участвовал в заговоре.
