– Я с тобой поеду. Мне надо хлеба купить.
– Но я никуда не еду.
– А тогда зачем тебе велосипед?
О, с этими детьми просто сладу нет.
Она молчит, я вижу, что она какая-то недовольная, – ведь по женщине это всегда видно, даже когда ей всего одиннадцать.
– Случилось что-нибудь? – спрашиваю я из вежливости уже в лифте.
– Ко мне должна была прийти подружка, – она стоит, вжавшись в угол, и теперь уже невозможно не заметить, что она очень сердита.
– И не пришла, – высказываю я догадку.
– Потому что ее мать, прикинь, офигела совсем. У нее депрессия, и она считает, что ничто в жизни не имеет никакого смысла. Она не выходит из дома. Ни в кино, никуда. И хочет, чтобы Мартина так же, как и она, никакой радости в жизни не имела. И она ей запретила.
– Ну, с этим ничего не поделаешь.
– У меня тоже мать кошмарная. Такая же, как у нее.
– У тебя? – удивляюсь я, потому что Крыся как раз производит впечатление разумной, энергичной и совершенно не склонной к депрессиям особы.
– Мы как раз об этом с Мартиной разговаривали. У моей матери есть работа, которую она любит, она работает в больнице, ходит по театрам, иногда даже отца за собой вытаскивает, у нее есть друзья, она довольна собой и жизнью… – девчонка понижает голос и заканчивает печально: – Представляешь, каково мне приходится?
Мне требуется вся моя сила воли, чтобы не расхохотаться. Нельзя смеяться – будут проблемы.
Я изо всех сил сжимаю губы и понимающе киваю.
Лифт останавливается.
– Пойду за этим глупым хлебом, – сообщает девица и тащится в сторону входной двери нога за ногу. – Не так-то все это легко…
Это была та еще работенка, старик…
Захожу сегодня на минутку в клуб «0,8 промилле» – такой день у меня выдался, что даже говорить не хочется, хочется поскорее все забыть, смыть, побыть наедине с самим собой в толпе людей. Этот клуб смешной такой, находится в самом центре, рядом с торговой галереей, спрятан под лестницей подземного перехода, культовое место – для тех, у кого мало времени. Тут тесно, люди заходят выпить буквально по одному коктейлю, поболтали полчасика – и побежали дальше. А иногда даже просто ждут тут загородные электрички.
Музыка восьмидесятых гремит со всех сторон. Над баром логотип бара и надпись: «Свободу 0,8 промилле!» Наверно, потому, что в нашей стране предельно допустимой дозой считается 0,2 промилле.
Ну и разумеется, на кого я там натыкаюсь? На продюсера Ксавьера.
Вот же хрень!
Я стараюсь слиться с толпой, нырнув в самую глубину бара. Как всегда, на нем висит девица, вышедшая из школьного возраста максимум пару лет назад, и мне не хочется сейчас снова слушать о его выдающихся достижениях, о фильме, который он снимает, о деньгах, которые он зарабатывает, о куче работы, которая его ждет.
Я не хочу его покровительства, не хочу, чтобы он хлопал меня по плечу, и мне не интересен мир, в котором он вращается.
У меня в руке безалкогольное пиво, и я пробираюсь в дальний конец бара, где народу немного меньше.
К сожалению, он все-таки замечает меня – краем глаза я замечаю широкую улыбку, которая появляется у него на лице. Потом он отстраняет свою девицу и машет мне рукой:
– Иеремиаш! Иеремиаш!
Я останавливаюсь на полпути, легко поворачиваюсь, делаю вид, что не знаю, кто меня зовет, обвожу глазами толпу, а потом, словно ненароком, взглядываю на него, изображаю на лице улыбку и тоже машу рукой.
– Иеремиаш, на пару слов! Сколько лет, сколько зим!
Ни о каких летах и зимах и речи быть не может, потому что мы виделись вот только зимой, он мне еще визитку свою вручил, чтобы порисоваться перед очередными девками.
Я опираюсь о стойку, жду, когда он подойдет, не лететь же мне ему навстречу, как будто я идиот. А так – нормально, встретились в баре.
– Привет, я тебя не видел, как дела?
– Неплохо, неплохо, – он оглядывается в поисках свободного столика, но все столики заняты, поэтому он впихивается рядом со мной, то и дело бросая «сорьки» направо и налево.
– А я ведь думал о тебе. Много.
– Я предпочитаю остаться при своей ориентации, – предупреждаю я и делаю глоток.
– И я, и я! – он громко хохочет и машет бармену. – Но, старик, как же мне жаль, что ты не хочешь возвращаться в профессию!
Вот так вот, с бухты-барахты.
Я задумываюсь.
Отреагировать?
Пропустить?
Он хочет меня спровоцировать?
Или еще сильнее унизить?
Я выбираю отсутствие реакции. Нога у меня подрагивает в такт песенки Deep Purple.
– Да? – говорю я равнодушно.
– Конярская мне рассказала. Ну, жаль, парень, очень жаль.
Вот ведь дерьмо. Ему жаль. Ну нет, я ему удовольствия не доставлю.
– Я не жалуюсь, – говорю я решительно и допиваю пиво одним большим глотком.
– Ну и хорошо. Но Конярскую же ты знаешь? Можно вас попросить? – это он бармену, который крутится как заведенный, чтобы успеть выполнить все заказы. На Ксавьера он не обращает внимания – просто не знает, с кем имеет дело.
Я никогда не называю ее так: Конярская. Я всегда называю ее Алина.
Киваю без эмоций.
– Я для нее делаю сериал «Дело и право». Она литературный консультант этого проекта и автор сценария.
– Я знаю, она мне говорила. – Хотя на самом деле для меня это новость, и мне неприятно это осознавать. Она вообще ни словом не обмолвилась, что снимает сериал.
– Ну да, причем смотри – его же сначала не хотели снимать, а потом вдруг кому-то в голову ударило, что-то такое закрутилось – и началось. А я влез в это – и выиграл!
Искренне жаль. Но мне недосуг все это обсуждать.
– Поздравляю, – говорю я, изо всех сил стараясь, чтобы это звучало натурально.
– Это была та еще работенка, старик…
Вот это уж точно. Нисколько не сомневаюсь. Он наверняка носом землю рыл – он все сделает, чтобы получить денежную халтурку.
Как и любой из нас.
– Конярская была в стрессе, сначала отказались, а потом вдруг бах! Она впала в панику – а с ней это редко бывает, все стояли на ушах, первую серию надо было снять уже к сентябрю, подготовку к минимуму свели, половину реквизита и костюмов взяли из «Обычных людей», его же убрали, там скандал вышел, было непонятно вообще, что и как будет, люди готовились к скандалу, жаль, старик, очень жаль, что ты не в деле!
Ах ты ж сволочь.
Но нет, я не дам себя вывести из себя, не дождется.
Мужик рядом с Ксавьером уходит, Ксавьер тут же втискивается на его место – ну и отлично, а то он уж очень близко ко мне стоял. Точнее – висел надо мной. Он кивает бармену.
– Ты что пьешь?
– Пиво. Безалкогольное. Я уже выпил.
– Два пива, пожалуйста! Я угощаю, – заказывает он.
Вся эта ситуация начинает меня забавлять: пивом меня угощает, ну пусть, нашел себе приятеля, есть перед кем красоваться и выглядеть лучше, сильнее, успешнее – ну так ради бога. Я не возражаю.
Я опираюсь о стойку. Вообще-то мне все по барабану – весь этот разговор. Он может сколько угодно вешать мне лапшу на уши и похваляться своими успехами, только пусть не думает, что ему удастся сбить меня с панталыку, что я раскаюсь, что я начну о чем-то умолять, что я вспомню, как он дал мне визитку, как мы должны были с ним законтактировать, что я начну жаловаться, как мне плохо без работы, – и все это ради того, чтобы поднять ему самооценку? Нет уж, увольте.
Не дождетесь.
– Алина толк в работе знает, – говорю я равнодушно.
– Да ее надо было видеть, старик, это нечто! Говорить даже не о чем! Ну вот сняли мы пилот, пять миллионов зрителей, вторая серия будет сниматься в сентябре, все сработало, старик, жаль, очень жаль, что без тебя. А я к тому же еще и получил контракт на полнометражный фильм.
– У меня очень много работы, – говорю я ровным голосом.
– Да я понимаю, понимаю, – он чокается со мной.
Я смотрю ему в глаза. Нет, я не дам себя спровоцировать.
Равнодушно разглядываю висящие кверх ногами бокалы, чистенькие, стойка такая интересная, необычной формы, на гвоздиках висят пивные кружки, симпатичные, а вон там бутылки стоят, а рядом – перевернутые кверху дном бокалы, в которые и наливают спиртное. Они чистые, отражают свет, хорошее освещение им сделали, сейчас на улице светло, а тут мягкий, рассеянный свет, в основном боковой, и такое впечатление, что уже вечер наступил.
«0,8 промилле» – это подвал, поэтому окно здесь всего одно, у самого потолка, и дневного света не бывает даже в полдень, а вид из окна на бетонную стену… Я оглядываюсь по сторонам, словно ищу еще кого-то, пусть он знает, что этот разговор для меня не имеет никакого значения, что он для меня вовсе не болезненный и вообще не важный.
А я ведь не знал, что Алина именно этот проект получила, я знал, что она что-то начинает делать, но когда начинал спрашивать о деталях – она что-то невразумительное мычала, теперь я это припоминаю.
