Ни о чем я не могу думать. Мне нужно отдохнуть.
Тук-тук-тук. У меня внутри все закипает, но это Инга – она открыла дверь в ванную.
– Можно?
Я закрываю руками причиндалы и матерюсь про себя. Она входит, на этот раз одетая в короткое красное платье. На боку у нее болтается ценник.
– Тебе так хорошо, – киваю я.
– Слишком короткое, да?
Если я соглашусь – получится, что я соврал, сказав, что ей в этом платье хорошо. А если не соглашусь – то совру сейчас, потому что, несмотря на то что она в этом платье выглядит сногсшибательно, платье действительно очень короткое. Хотя может быть, именно поэтому она так сногсшибательно и выглядит. Я выбираю третий вариант – годы с Мартой не прошли для меня даром:
– А что ты еще купила?
Она сияет как начищенный пятак. Исчезает и появляется снова с сумкой. Стягивает платье через голову и остается в одних стрингах, фиолетовых, и фиолетовом лифчике. Матерь божья! Да она издевается!
Я отворачиваюсь, это стоит мне серьезного усилия воли.
– А это?
Короткая блузочка до пупка. И снизу фиолетовый треугольничек – трусики. Чудо!
– Блузка – о’кей.
– Подожди, там еще другая есть, я могу поменять. Я просто не знала, какой цвет лучше.
Бери обе и убирайся немедленно! – кричит мой разум.
Не бери ни одной и только не уходи! – кричит мое сердце.
Она снимает с себя одну блузку, надевает другую – я все это вижу краем глаза, хотя честное слово, вот ей-богу, не хочу на это смотреть! Что за грудь! Какая линия бедер! Ей обязательно надо иметь детей – когда-нибудь, в будущем.
– Возьми обе, – говорю я и прикрываю глаза, стараясь не видеть аппетитных ягодиц, когда она поворачивается и, обрадованная, выскальзывает из ванной.
А через минуту снова входит и подает мне телефон.
Мамуля.
Она действует на меня как лучший контрацептив.
И на этот раз я этим фактом очень доволен.
– Милый, это ты?
– Да, мама, это я.
Твой сын. Не далай-лама, не Геракл, не президент дружественной страны, а просто я.
– А что у тебя так вода шумит?
Я быстро закручиваю кран.
– Я… стирал, – вру я прямо в глаза своему мобильнику.
– Милый, так ты бы принес мне – и никаких проблем бы не было. Тебе ведь и так тяжело.
Я молчу.
– Ты приедешь в пятницу? Ох, не знаю прямо, как ты там со всем сам справляешься… Потому что в четверг у меня обследование, но я быстро вернусь…
– Может быть, в воскресенье приеду, ладно? Только ничего не готовь, я приеду к тебе и пойдем куда-нибудь в город пообедаем.
– Нет, зачем зря деньги тратить, я приготовлю что-нибудь вкусненькое и…
– Тогда я не приеду, – решаю я внезапно, не успев подумать.
А почему, собственно, всегда все должно быть так, как она хочет?
– Ты же знаешь, я никогда… – начинает матушка, а я вдруг четко осознаю, что всегда ей уступаю. Всегда. Во всем. Неизменно.
– Мама, если ты захочешь принять приглашение сына на обед – то все хорошо. А если нет – то тоже все в порядке. Но мне бы хотелось провести в воскресенье время за обедом, – я сам себя не узнаю.
Так что вопрос моей матушки, я ли это, был вполне себе к месту.
– Ой-ой, но нужно будет взять с собой Геракла, он так боится оставаться дома один… – выдвигает еще один аргумент матушка.
– Ничего. Если он будет сидеть в сумке – никто не станет возражать. Я приду к вам в три. И все, некогда болтать, мне тут надо закончить со стиркой, – вру я.
– Так это что значит – что ты теперь сам будешь себе стирать?!! Ведь она же даже стиральную машину забрала…
– Стиральная машина была ее, мама, – напоминаю я. – И я сам сказал ей ее забрать.
– Но, милый…
– Ну так договорились, – и я отключаюсь.
Вот я неудачник – пригласил собственную мать на обед!
День тянется дальше.
Я выпроваживаю Ингу, то есть говорю ей, что обо всем обязательно подумаю, и провожаю ее до дверей.
Она забирает свои славные блузочки, а я возвращаюсь в ванную.
Только сейчас до меня доходит, что я знаю самый лучший ответ на вопрос женщины, идет ли ей какая-нибудь вещь.
Женщина ведь не ждет от тебя ответа на этот вопрос. Она не ждет, что ты скажешь, что классно. Или прекрасно. Или исключительно. Она и сама это знает – или знает, что что-то не так, они это каким-то седьмым чувством чувствуют. И любой твой ответ кажется им отмазкой. Любой – кроме одного. Есть один ответ, который удовлетворит любую женщину. И всегда на вопрос «как я выгляжу?» надо отвечать только одно: «худой».
И вообще не вступать с ними в спор.
* * *
Дискуссии для мужчины обычно заканчиваются фатально. Женщины не могут понять, что если ты говоришь «черное» – то ты имеешь в виду именно черный цвет. Нет. Они тут же произведут в голове шестьдесят пять мыслительных операций и обсудят твой ответ про цвет с шестьюдесятью пятью подружками, с которыми тут же разругаются, ну а потом – держись, мужик, и радуйся!
– Ты что, действительно имеешь в виду черный?
– А тебе никогда не казалось, что это скорее темно-серый?
– А может быть, ты думаешь, что я спрашивала о книге?
– Или речь идет о тоске, которая черная?
– А может быть, это белый, но только, знаешь, такой – темно-белый, а тебе поэтому кажется, что черный?
– Эва говорит, что все видят цвета по-своему, а у мужчин вообще другое цветовосприятие!
– Максимилиана утверждает, что мужчины вообще не различают цветов.
– Бригида мне тут рассказала, что она спрашивала свою подружку, ну ту, о которой я тебе рассказывала, что ее брат на втором курсе познакомился с девушкой, а та оказалась… сейчас, сейчас, что он там изучал-то? Не важно, так вот, я вообще-то помню, только не хочу голову себе этим забивать… так вот, у той девушки была подруга… ох, вечно ты меня перебиваешь – я уже забыла, что хотела рассказать…
Да уж, как бы мне это пережить.
– А это точно не красный, как тебе кажется? Или золотой?
– Нет, черный.
– Крыся – окулист, и она сказала, что может тебя принять, что дальтонизм лечится! Ты совсем о себе не заботишься! А я волнуюсь, что у тебя проблемы со зрением!
Ты решаешь пойти на уступки.
– Хорошо. А какой это, по-твоему, цвет?
– Ну как… такой… невыразительный… такой приближенный к черному, но с фиолетовым оттенком и еще с оттенком оранжевого, что ли, сама не понимаю.
– Ну, может, и темно-фиолетовый, – ты не хочешь ссориться из-за ерунды.
– О боже, ну ты видишь?!! Ты точно не различаешь цветов! Иоася сказала, что кто не различает цветов – у того могут быть вообще проблемы с различением.
– Различением чего?
– Различением всего! Добра и зла! Горячего и холодного! И так далее.
– Мы о чем вообще говорим?
– О том, что ты меня не понимаешь… вот с любым можно поговорить, а ты просто не хочешь общаться… А ведь я столько сил вложила в наши отношения! Ты просто холодный и нечуткий…
Да, все-таки во всем надо меру знать.
И ты молчишь, чтобы не накалять ситуацию.
– Ну вот, видишь? Ты даже не хочешь со мной разговаривать!
О боже милосердный!
Так все это недавно было, и так быстро все забывается…
* * *
Так, ладно. Надо достать велосипед из подвала и перестать заниматься глупостями. А велосипед у меня неплохой, я все шурупы на нем поменял на кобальтовые, искал их неделю, наверно, – Марта смотрела на меня как на идиота, но я-то знал, что делаю: кобальтовые шурупы самые легкие, все вместе на целом велосипеде потянут не больше, чем на килограмм.
Отпуск у меня уже был, так что буду теперь все-таки на нем ездить на работу: Канарские острова стоили мне пары лишних килограммов. На следующей неделе я буду снимать свадьбу, хорошо заработаю – я только из-за денег и взялся за эту халтуру, надеюсь, никого из знакомых там не встречу.
Нужно было вспомнить о велосипеде до того, как я залез в ванну, – ведь испачкаюсь же, когда буду его вытаскивать, раскручивать, проверять, смазывать. Впрочем, это был единственный способ избавиться от Инги.
* * *
Алина давно не появлялась, странно, потому что раньше не проходило недели, чтобы она не давала о себе знать. Она же такая типичная женщина – то смску пришлет, то фотографию, то письмецо, то встретимся где-нибудь. А сейчас вот уже недели две – ни слуху ни духу. Ну, впрочем, у каждого свои проблемы.
* * *
Я выхожу и в дверях сталкиваюсь со своей малолетней подружкой.
– Куда идешь?
– В подвал за велосипедом. А ты?
– Я с тобой поеду. Мне надо хлеба купить.
– Но я никуда не еду.
– А тогда зачем тебе велосипед?
О, с этими детьми просто сладу нет.
Она молчит, я вижу, что она какая-то недовольная, – ведь по женщине это всегда видно, даже когда ей всего одиннадцать.
– Случилось что-нибудь? – спрашиваю я из вежливости уже в лифте.
