Я скажу здесь, даже рискуя кое-кого обидеть, что прибытие в промышленный порт на Джерсийском берегу, где на якоре стояли ряды угольных барж, небо коптили кирпичные заводы, а западный горизонт закрывали трубы, газгольдеры и адская паутина коммуникаций нефтеперегонных заводов, не прибавило мне уверенности, хотя под ногами я и почувствовал твердую землю. У здания порта меня ждало желтое такси, таксист махнул рукой, и, когда я подошел к машине, он, перегнувшись, открыл мне заднюю дверь; уже в машине я увидел, что на месте таксиста сидит Микки, который приветствовал меня не свойственным ему глубоким кивком, а потом так резко взял с места, что меня вдавило в сиденье.
До Ньюарка можно добраться только через Джерси-Сити, между этими городами, видимо, существует какая-то официальная граница, но я их отличить никак не мог, для меня оба они являлись всего лишь скучными отголосками Нью-Йорка, своего рода тенью на другом берегу реки; вы скажете, что это были обычные районы Нью-Йорка типа Бронкса или Бруклина с барами, трамваями, мастерскими и складами, но воздух пахнул здесь по-другому, магазины были старомодные, улицы узкие, а люди все какие-то неприкаянные; они то и дело задирали головы на перекрестках, пытаясь вспомнить, где они находятся; более удручающего места я еще не видел, это был какой-то монумент неприкаянности, и представляю, как выходил из себя мистер Шульц, когда метался по Юнион-Сити, Джерси-Сити и Ньюарку в поисках окна, из которого был бы виден Эмпайр-стейт-билдинг.
Сомнений не было, я приехал на кладбище, такое уродливое место для житья совершенно не годилось. Микки остановился около бара, на улице, покрытой не асфальтом, а беловатым бетоном, над ней висела сеть из телефонных и электропроводов; высадив меня, Микки уехал. Заведение называлось «Мясные лакомства». Теперь я признаюсь, что тогда меня посетила вот какая мысль: раз мистер Шульц, несмотря на все свои старания и нужды, отрезан от своего бизнеса в Нью-Йорке и никто из его доверенных людей не может появиться там на сколько-нибудь продолжительное время, я хочу сказать, раз я остался единственным, кто имел свободу действий, моя ценность для банды возросла и меня пора было сделать ее полноправным членом. Я выполнял все более ответственную работу, недоумевая, почему по-прежнему должен зависеть от подачек, пусть даже и щедрых. Они столько мне доверяют, так смело на меня рассчитывают, но, подумать только! денег не платят. Мне хотелось получать настоящую зарплату, и я решил, что, если мистер Шульц невзначай не убьет меня, я попрошу назначить мне ее. Однако, пройдя бар, завернув за угол, миновав короткий коридор и попав в комнату без окон, где за столом у стены сидели мистер Шульц и мистер Берман, Ирвинг и Лулу Розенкранц, я понял, что не заикнусь об этом, причем не от страха, а от неверия в них; не знаю почему, но, взглянув на этих людей, я понял, что их уже поздно о чем-либо просить.
Стены комнаты были выкрашены бледно-зеленой краской и увешаны декоративными зеркалами из травленого металла, верхний свет придавал всему какой-то блеклый вид. Они ели жареное мясо, на столе стояло красное вино, которое при таком освещении казалось черным.
— Бери стул, малыш, — сказал мистер Шульц. — Есть хочешь?
Я сказал, что нет. Он выглядел похудевшим, черты лица его заострились, губы сложились в горькую ухмылку, он был совершенно подавлен и небрит, углы на воротничке рубашки загнулись.
Не доев, он отодвинул тарелку и закурил сигарету; это был еще один недобрый знак, в хорошем расположении духа он курил сигары. Остальные ели до тех пор, пока не поняли, что терпение его иссякает. Один за другим они положили на стол свои вилки и ножи.
— Эй, Сэм, — позвал мистер Шульц. Появившийся из кухни китаец убрал тарелки, принес кофе и пинтовую бутылку сливок. Обернувшись, мистер Шульц подождал, пока китаец уйдет на кухню. Потом сказал:
— Малыш, ты знаешь сукиного сына, которого зовут Томас Дьюи?
— Да, сэр.
— Значит, видел его рожу, — сказал мистер Шульц, вынул из бумажника вырванную из газеты фотографию и шлепнул ее на стол. У прокурора по особым делам Дьюи были красивые черные волосы с пробором посередине, курносый нос и усы, которые упоминал мистер Хайнс, маленькие глаза мистера Дьюи смотрели на меня с решительностью человека, знающего, как управлять миром.
— Запомнил? — спросил мистер Шульц.
Я кивнул.
— Мистер Дьюи живет на Пятой авеню, рядом с парком, понял?
Я кивнул.
— Я скажу тебе номер его дома. Я хочу, чтобы ты выяснил, когда он утром выходит оттуда, куда идет и с кем, а также когда и с кем возвращается с работы. Своим поганым делом он руководит из Дома Вулворта на Бродвее. Но это тебя не касается. Твоя задача — это следить, когда он уходит из дома на службу и когда возвращается. Меня интересует только это. Справишься?
Я оглядел стол. Все, включая мистера Бермана, опустили головы. Руки они, как школьники, держали на столе. Никто из них со времени моего прихода не произнес ни слова.
— Наверное.
— Наверное! Ничего себе отношение. «Наверное». Ты что, говорил с ними? — спросил он, указывая большим пальцем на стол.
— Я? Нет.
— А я-то думал, что хоть один человек в организации не наложил в штаны. Что я могу хоть на кого-то рассчитывать.
— О босс, — вставил Лулу Розенкранц.
— Захлопни хлебало, Лулу. Ты урод тупой. Вот ты кто.
— Ты не прав, Артур, — сказал мистер Берман.
— Заткнись, Отто. Меня вышвыривают из бизнеса, а ты лопочешь, что я не прав. Может, ты хочешь, чтобы они мне голову оторвали?
— Речь шла совсем о другом.
— Откуда ты знаешь? Откуда?
— Мы же договорились все обсудить, пока они обдумывают решение.
— Я сам обдумаю его, и не только обдумаю, но и исполню.
— У нас же договор с этими людьми.
— В жопу договоры.
— Ты забыл, как он проехал сотни миль, чтобы стать в церкви с тобою рядом?
— Как же, забыл! Он приехал, чтобы показать, будто они с папой делают мне это говенное одолжение. Потом он садится, ест мою еду, пьет мое вино и не говорит ничего. Ничего! Я все прекрасно помню.
— Так уж и ничего, — возразил мистер Берман. — Разве само его присутствие не красноречивее слов?!
— Его почти совсем не слышно, будто у него лопнули голосовые связки. Надо наклониться и сунуть лицо в эту чесночную пасть и все равно ничего не поймешь, нравится ему, не нравится — все одно, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Он берет дело под наблюдение! Откуда ты знаешь? Разве можно верить этому сукину сыну? Если мне что-то нравится, я так и говорю, если не нравится, я тоже говорю напрямик, уж если я кого-то не люблю, он это прекрасно понимает, я такой, и тут ничего не поделаешь, к черту всю его скрытность, когда каждую минуту надо гадать, что он на самом деле думает.
Мистер Берман прикурил сигарету и, держа ее большим и указательным пальцами, спрятал в ладони.
— Это вопрос стиля, Артур. Надо видеть за этим философию. А философия в том, что их организация сохранилась в неприкосновенности. Она в нашем распоряжении. Мы можем ею воспользоваться, мы можем рассчитывать на ее защиту. Мы объединяемся с ней и создаем совет, мы заседаем в совете, имея свои голоса. Вот в чем философия.
— Да, с философией все в порядке, но ты заметил? Эта собака Дьюи охотится только за мной. Кто, по-твоему, натравил федеральных ищеек, которые меня уже за ноги кусают?
— Да пойми ты, у нас с ними общие проблемы. Они понимают, как только доберутся до Шульца, наступит их черед. Прошу тебя, Артур, успокойся. Они бизнесмены. Может, ты и прав, может, надо поступить по-твоему. Он сказал, они подумают, поищут решение, но им требуется время. Ты не хуже их знаешь, что город начинает сходить с ума, даже когда речь идет о вшивом патрульном полицейском. А тут крупный прокурор, о котором каждый день пишут газеты. Народный герой. Ты выиграешь битву, но проиграешь войну.
Мистер Берман продолжал говорить, пытаясь успокоить мистера Шульца. Каждый его новый аргумент Лулу сопровождал кивком с таким выражением лица, будто он сам только что хотел сказать то же самое. Ирвинг сидел, сложив руки и опустив голову, он выполнит любое принятое решение, так было всегда, так будет до его смерти.
— Современный бизнесмен стремится к оптимальному сочетанию силы и гибкости, — сказал мистер Берман. — Он вступает в ассоциацию. Присоединяясь к большой организации, он обретает силу. Методы согласованы, территории, цены, рынки контролируются. Он достигает гибкости. И тем самым доходы от лотереи растут. Никто ни с кем не воюет. И его нынешняя доля больше, чем вся прежняя выручка.
Я видел, что мистер Шульц постепенно расслабляется, он сначала сидел, наклонившись и держась за край стола, будто собирался перевернуть его, но теперь он сел поглубже и положил руку себе на лоб, будто у него болела голова, этот жест придал мне уверенности, и я вмешался:
