— Представляешь, прямо над носом у Вашингтона…
А вот на такое Алан был не способен. Не мог заставить себя сказать: «Я люблю тебя», не получалось. Он не скрывал своей слабости, просил не обижаться, но на самом деле мне это было по барабану. Он называл меня Шторкой душа, Велосипедом или как-нибудь еще в этом роде и патетики избегал. Честно говоря, мне такое обращение нравилось.
Я перестала трусить.
И больше не боялась, что он вот-вот сбежит.
Он все время был рядом. Все его внимание было обращено на меня. На меня одну. Я шла по улице, крепко ухватившись за его руку, висела на нем, как связка ключей, и бросала победные взгляды на встречных девиц. Даже, я бы сказала, вызывающие. Я ничего не могла с собой поделать, эти взгляды были частью того огромного неожиданного счастья, всецело захватившего меня.
Я никак не могла к нему привыкнуть. И чем больше на него смотрела, тем сильнее любила. Я была буквально больна любовью, даже есть перестала.
Мы назначали свидания в любое время дня, в самых неожиданных местах. Целовались на парковках, в гаражах, на первом этаже «Блумингдэйла», в метро. В результате Алан проезжал нужную остановку и опаздывал на деловую встречу.
Я показала ему свое увлечение, официантку из Forty Carrots, и он сразу понял, почему я к ней так прониклась. Алан увидел ее в точности такой же, как я. Наверное, это и есть любовь, когда двое одинаково ловят кайф, наблюдая за пятидесятилетней негритянкой в розовой блузке, зачарованно глядят, как она упругой походкой подходит к столику и бросает: «Hi! Honey!», представляют, как после работы она отправляется на метро в свою трехкомнатную квартирку в Квинсе. Светясь счастьем, я залпом проглатывала порцию холодного бананового йогурта и требовала добавки.
На выходные мы выезжали за город и проводили двое суток не выходя из гостиничного номера. Мы учили друг друга наизусть, на ощупь и на вкус. Наши воспоминания плавно перетекали от одного к другому.
Наши жизни наконец совпали.
Иногда, лежа в объятиях Алана, я, приоткрыв один глаз, видела его запястья, руки, длинные пальцы с выпуклыми прозрачными ногтями, и сердце начинало бешено колотиться. Я думала о папе. И о том, что моя великая любовь послана мне оттуда. Возможно, поэтому она с такой силой захватила меня. А потом я снова закрывала глаза и больше уже ни о чем не думала. Только о нем. Только о нас.
Я все время его тормошила, висла у него на шее, прижималась к нему. Ничего не могла с собой поделать.
И Алана это не смущало.
Мне хотелось жить, приклеившись к нему и не двигаясь с места. И чем дольше, тем лучше, главное, чтобы он не выпускал меня из объятий. Больше я ничего от него не хотела и от жизни тоже. Я не строила планов, не составляла расписаний. Жила одним днем и смаковала жизнь.
…Однажды вечером он пришел домой и спросил: «Ты согласна выйти за меня замуж?»
Тот вечер навсегда останется в моей памяти. Я сидела в костюме на табуретке у барной стойки в гостиной и читала новеллу Фланнери. Точнее, перечитывала в десятый раз, потому что она мне необыкновенно нравилась. Совсем как та, про герань. Она была так здорово написана, что я постоянно забывала, чем кончится дело. И каждый раз верила, что все будет хорошо, что они сумеют отбиться от этого сумасшедшего убийцы, сбежавшего из колонии. Я вместе с той бабушкой не верила в драматическую развязку. Вместе с ней цеплялась за каждую мелочь и пререкалась с маньяком, чтобы не слышать стрельбу в лесу, где его сообщники расправлялись с другими членами семьи. Бабушка была замечательной, я не верила, что в конце она умрет.
И вот теперь такой же маньяк застрелит нас перед витриной «Тиффани»…
Как пить дать.
Я еще сильнее прижимаюсь к Алану, стискиваю его руку и закрываю глаза, готовая к худшему.
Алан подталкивает меня к двери, и мы входим в магазин. Он за руку ведет меня мимо продавцов в галстуках, недалеких и чванливых торговцев роскошью. Продавцы окидывают меня взглядом с головы до ног, особенно их смущают ноги, потому что на мне ботинки без каблуков и носки, а их привычный контингент является в туфельках на каблуках из крокодиловой кожи и с сумочками в тон. На каждом пальце у них по брюлику, а с плеча свешивается норка. Хозяева таких магазинов могут экономить на уборке: за день покупательницы начисто выметают полы своими мехами.
А я шагаю среди всего этого великолепия в скромном пальтишке, держа под руку самого крутого мужика в городе. И все, наверное, удивляются: что он во мне нашел? А я плевать на них хотела: мне есть чем гордиться. Пусть у меня нет обручального кольца, но ведь мы все равно женаты, и это на всю жизнь.
Он останавливается посреди магазина, под хрустальной люстрой, которая чуть слышно позвякивает, и говорит:
— Выбирай. Бери все, что тебе нравится.
— Все, что мне нравится?
Алан кивает. Глаза его светятся счастьем, а во взгляде я читаю слова, которые он не в силах произнести: «Я люблю тебя. Ты с ума меня сводишь, ради тебя я готов на любое безумство. Давай-ка забирай все, что у них есть, а я продам миллионы колготок и футболок и оплачу любой твой каприз».
Я забываю про страшного убийцу. Про маньяка из толпы. Но на смену этому страху приходит другой — старый, хорошо знакомый, от которого кровь стынет в жилах. Ноги становятся ватными, дыхание сбивается. Меня словно током ударило, пронзило ужасом…
Нас убьет не маньяк.
Нас убью я.
Знакомая волна пробежала по телу, исказила любимые черты. Я смотрю на Алана, словно пытаясь раствориться, спрятаться в его взгляде, и мысленно умоляю: «Уведи меня подальше отсюда, возьми свои слова обратно и подарки свои тоже держи при себе, иначе всему конец». Меня трясет. Пот льет градом. Я блуждаю взглядом по залу, ища спасительное пристанище, где можно спокойно посидеть и переждать этот кошмар: может быть, все обойдется? Из последних сил отвожу в сторону клинок, нависший над головой моего свежеиспеченного красавца мужа. Пытаюсь держать оборону. Он не должен был приводить меня сюда, не смел даже взглядом показывать, что он от меня без ума. Я не могу так. Ты же знаешь, что я так не могу. Я не виновата. Мне нравилось, что ты не умеешь говорить о любви. Я сама терпеть не могу все эти сюси-пуси.
Ручейки пота бегут вдоль шеи, груди приклеиваются друг к дружке, одежда прилипает к коже. Я перевожу дыхание и трясущимися, влажными руками хватаюсь за первый попавшийся прилавок. Пошатываясь, вцепляюсь в его руку. Борюсь. Сражаюсь из последних сил. Стараюсь твердо стоять на ногах. Умоляю беспощадную волну схлынуть, заклинаю клинок повременить. Но силы не равны. И ненависть медленно подступает к губам. Я отворачиваюсь от Алана. Не хочу видеть, как он съежится и побелеет. Не желаю слышать его нелепое признание в любви: «Бери все, что хочешь…» Как глупо, как все глупо…
Это я уже проходила.
Он предлагал мне то же самое.
Другой мужчина.
Мой папа…
А потом смылся.
Неужели все повторится? Алан заплатит за все, а потом смоется.
Так и будет.
Ухватившись за прилавок обеими руками, я делаю вид, что рассматриваю драгоценные камни, которые нам гордо демонстрирует услужливый продавец: необычная огранка, уникальный размер, фирменный дизайн, эксклюзивная модель… Заставляю себя вслушиваться в его слова, чтобы заглушить внутренний голос, остановить уже запущенный механизм, готовый стереть нашу любовь с лица земли. Я утопаю взглядом в сапфире, провожу языком по губам при виде изумруда, растворяюсь в зеленовато-голубой влаге бриллианта и жду. Жду, затаив дыхание, и умоляю Другого, который высоко, старого Жулика, прошу его вмешаться, не позволить мне расчехлить кровавую пилу. Я молю его как никогда прежде. Я готова опуститься на колени посреди магазина, в своем дешевом пальтишке и ботинках на плоской подошве, только бы уйти отсюда прежней — счастливой и влюбленной. Только бы найти выход из замкнутого круга!
И научиться любить по-настоящему..
Прошу Вас, Вы же все можете, оставьте его мне. Оставьте его мне, и отныне моя судьба будет в Ваших руках…
И вдруг вмешивается знакомый голос: «Ты боишься, потому что такое уже бывало? — спрашивает Замечательная девушка. — Тебя это пугает? Признайся. Но ведь рядом с тобой совсем другой человек, дурочка ты моя. Тот умер. Умер. Все позади. Все в прошлом. Ты же сама говорила, что с ним покончено, и снова тащишь его за собой… Прими любовь. Она того стоит. И перестань трястись. Ты сама все портишь. Не бойся любить, не бойся быть любимой — и не надо бояться быть брошенной».
Я слушаю и жду.
Жду.
Алан тянет меня за руку, предлагает посмотреть колье, броши, серьги. Широким жестом указывает на прилавки, за которыми синхронно склоняются в поклонах продавцы. Две найковицы, облаченные в норки, о чем-то спорят, разглядывая огромный брюлик.
С ними нет мужчин, которые могли бы сделать им такой подарок. А со мной мужчина, но я его не хочу.
