И научиться любить по-настоящему..
Прошу Вас, Вы же все можете, оставьте его мне. Оставьте его мне, и отныне моя судьба будет в Ваших руках…
И вдруг вмешивается знакомый голос: «Ты боишься, потому что такое уже бывало? — спрашивает Замечательная девушка. — Тебя это пугает? Признайся. Но ведь рядом с тобой совсем другой человек, дурочка ты моя. Тот умер. Умер. Все позади. Все в прошлом. Ты же сама говорила, что с ним покончено, и снова тащишь его за собой… Прими любовь. Она того стоит. И перестань трястись. Ты сама все портишь. Не бойся любить, не бойся быть любимой — и не надо бояться быть брошенной».
Я слушаю и жду.
Жду.
Алан тянет меня за руку, предлагает посмотреть колье, броши, серьги. Широким жестом указывает на прилавки, за которыми синхронно склоняются в поклонах продавцы. Две найковицы, облаченные в норки, о чем-то спорят, разглядывая огромный брюлик.
С ними нет мужчин, которые могли бы сделать им такой подарок. А со мной мужчина, но я его не хочу.
Расхотела…
Судорожно вцепившись в руку Алана, я механически перехожу к следующему прилавку, слушаю болтовню очередного продавца, скольжу взглядом по синему бархату витрин с блестящими ручками. Я еще пытаюсь верить в лучшее. Тешу себя надеждой, что клинок остановится на полпути.
Я закрываю глаза и снова открываю.
У меня нет желания присутствовать при кровавой бойне. Сейчас я уйду, дам деру, сделаю ноги. Высвободив руку, я одергиваю пальто и пристально смотрю на аварийный выход, который виднеется слева, в глубине магазина. Мой спасительный выход. Пора сваливать, настало время умывать руки. Если мне удастся бежать, возможно, не все еще будет потеряно и когда-нибудь мы опять будем вместе. Но только не сейчас, а потом, когда я приду в себя.
Очень может быть…
«Но ведь ты же все это время была счастлива с ним, — настаивает голос. — Решилась наконец на что-то серьезное. Стала доверять своим чувствам, перестала лгать и притворяться. А теперь пасуешь при первых же трудностях, да еще и бравируешь этим. Нашла чем гордиться! Ты вымаливала его любовь, а когда он стал по-настоящему нежен с тобой, струсила. Ты бесишься, потому что он полюбил тебя, попавшись в твою же ловушку. Но тебе же до смерти этого хотелось! Ты так стремилась заслужить его любовь, что сумела вопреки всему стать Замечательной девушкой».
«И совсем я не замечательная. Кто сказал, что я замечательная? Я сама придумала это слово, чтобы повысить свою самооценку. Все это полная чушь, и мы все равно расстанемся. Я не верю в счастливый исход. Все бы отдала, чтобы поверить, но не могу».
«А ты попробуй! Дай себе шанс. Пусть даже ваша любовь не вечна, но зато ты узнаешь, как это бывает. И сделаешь шаг вперед, одержишь маленькую победу. А иначе так и помрешь трясучей крысой, не способной принять решение. Рискни полюбить, по-новому, по-другому…»
Рискнуть и полюбить по-новому…
Слова так и взрываются в мозгу.
Любови бывают разными. Он ошибался…
То, что Он сказал мне тогда в клетчатой комнате, перед тем как уйти от нас, оказалось неправдой…
Взяв ее на руки, Он садится на клетчатое покрывало и, касаясь губами ее щеки, принимается объяснять, что такова природа любви: люди любят друг друга, а потом вдруг перестают. Девочка спрашивает: всегда ли так происходит? Всегда ли кто-то встает и уходит?
Всегда?
Всегда?
Это так же, как в кино? Фильм начинается, заканчивается, и, если смотреть его несколько раз подряд, история раскручивается заново и каждый раз повторяется… Но актеры-то не знают, что их история давно всем известна, и всегда играют по-настоящему, будто в первый раз.
Он смеется, крепко прижимает ее к себе.
Маленькая девочка оказалась умнее всех. Она поняла, что такое любовь.
А голос внутри все твердил, что любовь может быть другой, что стоит рискнуть, а иначе моя жизнь превратится в старую затертую пленку.
Рискнуть, конечно, стоит…
И отправиться навстречу новым приключениям… Моим приключениям. С моими собственными героями и героинями…
Я чувствую, как разжимаются тиски. Вздыхаю. Смотрю на продавца, который улыбается, глядя на нас и умиляясь нашей красивой любви.
Моей любви.
И, какой бы она ни была, пусть совсем недолгой, я, пожалуй, рискну.
Я готова еще раз расстаться с Ним, научившим меня любить, правда, по-своему.
Папочка, оставляю Тебя здесь, у прилавка «Тиффани». В обществе найковиц, напомаженного продавца, среди шикарных побрякушек.
Что-то в последнее время я стала часто от Тебя отказываться.
Папочка мой любимый…
На глазах выступают слезы. Я расстегиваю пальто. Мне жарко.
— Я сейчас в обморок упаду, — говорю я Алану. — Слишком много волнений для одного дня.
Слишком много эмоций…
— Пойдем отсюда.
— Ничего, Шторка душа, попозже вернемся. Пойдем подышим?
Мы отправились на Плазу в чайный салон. Я заглотнула два шоколадных эклера, мигом выдула содержимое целого чайника. Мы молчали. Если людям в подобных ситуациях требуются слова, значит, они не любят друг друга по-настоящему. И говорят на разных языках. Но мы-то говорили на одном языке, и слова нам были не нужны. В этом я была твердо уверена с тех пор, как Алан увидел официантку из Forty Carrots и сразу понял, почему я так восхищаюсь ею. И представил себе, как она едет в метро, с висящими на запястьях пакетами. И увидел, как она возвращается в свою трехкомнатную квартиру в Квинсе, где на нее набрасываются эти сопляки… Я же все это не выдумала. Вкус бананового йогурта до сих пор у меня во рту.
Мы молча сидели в красных бархатных креслах чайного салона. Я по-прежнему не смела поднять голову, по-прежнему боялась, что Алан вдруг побелеет, скукожится, станет маленьким, нелепым. В конце концов я слизала крошки с пальцев и почувствовала, что страх незаметно отхлынул.
Я вышла сухой из воды.
Выплыла…
Я зажмурилась, потом открыла глаза. И так несколько раз, пока не убедилась, что это не сон. Я покосилась на Алана: он светился счастьем, излучал его всем своим существом, ушами, губами, носом. Занесенный клинок пощадил его.
Я вздохнула. Глубоко и радостно.
Я позволила себе стать счастливой. Безусловно, мне еще предстоят сражения. Жестокий убийца где-то неподалеку и может появиться в любую минуту. Он просто дал мне передышку. Но я была полна решимости, знала, что нужно быть начеку. Не зря же я столько всего передумала и поняла. Не зря решила стать Замечательной девушкой и упорядочить свою жизнь.
Я взяла Алана за руку, и мы вернулись к «Тиффани». Бродить по магазину больше не хотелось, и мы сразу направились к самому дальнему прилавку. Миновали бриллиантовые колье, изумрудные серьги, рубины, сапфиры, бусы из жемчуга, который добывают из южных морей голодающие туземцы, и подошли к маленькому невзрачному прилавочку. Продавец за ним выглядел так, будто его наказали, поставив сюда, на самый сквозняк.
Я внимательно оглядела витрину. Там лежали они: тонкие и массивные, узорные и гладкие, с прибамбасами и без. Я померила самые разные, выложила их на стекло и выбрала.
Большое, широкое обручальное кольцо, без рисунка.
Я кивнула Алану.
Он посмотрел на него так, будто это был огромный бриллиант стоимостью в целое состояние. Повертел в руках. Подмигнул. Надел мне на палец, пригляделся, с видом знатока передал кольцо продавцу и сказал, что мы его берем.
При одном условии…
Если на внутренней стороне будет гравировка: «Я люблю тебя, Велосипед».
Алану пришлось повторять эти слова несколько раз, потому что продавец совершенно не въезжал. Он подал Алану листок бумаги и попросил написать эту фразу печатными буквами. Потом как минимум трижды перечитал написанное, странно на нас посмотрел и промямлил, что это не проблема.
— Вот и славно, — сказал Алан. — И когда мы сможем его забрать?
— Будет готово через неделю, — профессиональным тоном ответствовал продавец.
Прежде чем покинуть магазин, Алан выбрал еще кольцо для себя: тоненькое и без всяких надписей. Для них не было места.
Мы вернулись домой. Нырнули в свою большую кровать. Я крепко-крепко прижалась к Алану, уткнулась носом в его шею, часто-часто задышала и сразу уснула. За день я совершенно обессилела.
На следующее утро нам позвонили из «Эйтити». Девушка в трубке сообщила, что они только что получили телеграмму из Франции и ничего не поняли. Сможем ли мы восстановить текст, если она продиктует по буквам? Алан привстал на кровати, дотянулся до карандаша, оторвал кусок вчерашней «Нью-Йорк Таймс» и стал записывать букву за буквой, а я читала, глядя через его плечо. Телеграмма гласила:
«Все самое важное неподвластно мысли. Мы должны трепетно носить его в своем подсознании подобно собственной тени. Онетти.
