Селектор щелкнул и ожил опять:
— Игорь Владимирович! — прокричал срывающийся от волнения женский голос. — Только что звонили из Турку! Ура, Игорь Владимирович! Наши волейболистки вышли в полуфинал! Теперь — шведки. Но в любом случае — мы уже с медалями!
— Молодцы, девчонки! Поздравляю!
— А я вас!
Селектор отключился. А директор, улыбаясь, продолжил искать что-то в столе.
— А вы помните, у нас еще бабушка на руках… — мягко напомнила Ксюша. — И она не вполне дееспособная…
Директор кивнул: он помнит, он все помнит.
— И с бабушкой решим. Я уже поговорил со старшими ребятами. Придумаем что-нибудь, сестринский пост, дежурство… Да и вы оба будете недалеко. Не волнуйтесь.
Он наконец вытащил из ящика чистые бланки и положил их на стол перед гостями. Рядом поставил стаканчик с ручками — разговоры разговорами, но нужно отдать дань формальностям. Пришло время заполнить необходимые бумаги, разные там анкеты и заявления.
Селектор щелкнул опять.
— Игорь Владимирович, артисты сели в поезд. Завтра утром просят встречать.
— Отлично. Заказывайте транспорт. И готовьте на вечер кинозал.
Игорь Владимирович хотел пояснить, что прошлым летом у них в интернате знакомые киношники снимали историческую картину и теперь везут показать готовый фильм, вроде как премьера в Лелятине, — но посмотрел в сосредоточенное лицо Ксюши и оборвал сам себя. Ксюша медлила заполнять бумаги, ей еще не все было ясно.
— Ну что? Что еще тебя волнует? — улыбнувшись, спросил Игорь Владимирович.
— А зарплаты? — покраснела Ксюша. — Какие у вас зарплаты?
— Зарплаты хорошие. Даже очень. Разбогатеть вам, конечно, не удастся, но о деньгах сможете не думать.
Некоторое время директор смотрел в Ксюшино нахмуренное лицо, потом не выдержал и рассеялся. Ох, уж эти люди с большой земли! Вечно пекутся о том, о чем печься абсолютно не надо.
— Не беспокойтесь. Все будет хорошо. Вы не пожалеете, что приехали! Я, между прочим, и сам родился в вашем городе. И прожил там до двадцати двух лет. А потом уехал — и ни разу не пожалел! — Игорь Владимирович весело кивнул. — Скучать — все время скучал. А жалеть — нет!
— А-а…
— Вот ты где там жила?
— У цирка.
— У цирка? Надо же! И я у цирка. То есть там жил не я, а одна моя хорошая знакомая… — Игорь Владимирович махнул рукой: долгая история, как-нибудь в другой раз расскажет. — Так что мы могли с тобой встречаться… В том смысле, что я мог видеть, как мама катала тебя по улицам в коляске.
Он легко рассмеялся.
— А потом жизнь у меня не заладилась и я уехал. Почему? Не нашел места в столичной суете. Поссорился с любимой девушкой, которая эту суету обожала и раздражалась на меня. Короче, уехал. И, по большому счету, ни разу не пожалел. И вы не пожалеете, я знаю!
Ксюша уклончиво пожала плечами: там видно будет.
А Матросова беспокоили другие вопросы. И, дождавшись паузы, он спросил:
— Игорь Владимирович, вы говорите, что к вам съезжаются лучшие педагоги со всей страны. К тому же у интерната много замечательных друзей. А что сможем сделать мы? Чему мы можем научить детей?
Директор с живостью на него посмотрел и охотно кивнул: хороший вопрос.
— Дел вокруг — полно, рук не хватает. Ведь деньги — это только начало, возможность. А что эти деньги принесут — зависит от увлеченных людей.
— Но мы ничего особенного не умеем — ни рисовать, ни петь, ни в футбол…
Директор весело посмотрел на Матросова и подмигнул:
— Будете учить детей добру. Учить любить жизнь…
Он тряхнул головой и потыкал пальцем в листки бумаги на столе: пишите, пишите, потом обо всем поговорим, успеем еще наговориться.
Гости обратились к бланкам.
А директор встал у окна, глядя на свое беспокойное хозяйство, и о чем-то задумался. Может, вспомнил трудные девяностые и свои первые дни в интернате. Или многие выпуски детей, которые прошли перед его глазами с тех пор. А может, любимую девушку в большом городе, с которой так мучительно расставался когда-то много лет назад…
Игорь Владимирович задумчиво тронул ногтем какое-то пятнышко на стекле. Потом повернулся к гостям и посмотрел на Ксюшу. Ксюша, почувствовав его взгляд, подняла лицо. Игорь Владимирович широко улыбнулся и ободряюще ей подмигнул.
— Ты это… не волнуйся ни о чем! Не стоит! — сказал он. — Теперь в вашей жизни всё будет очень хорошо. Вот увидишь! Теперь всё-всё будет очень, очень хорошо!
* * *
Печальный ноябрь опустился на остывающую землю — дождливый ноябрь, самый унылый месяц года.
Природа готовилась к зиме: повинуясь движению солнца, угасали жизненные процессы, впадали в спячку животные, цепенели деревья и кустарники, умирали листья, трава, насекомые, чтобы, превратившись в перегной, в следующем году снова дать жизнь листьям, цветам, траве… Улетели к теплу птицы, зарылись глубже в землю кроты и насекомые. Все вокруг готовилось переживать темное, суровое и скудное время года.
Но беспечный мегаполис не желал обращать внимания на философский поворот в жизни живой природы. Мегаполису было не до того. Беспрестанно звонили раскаленные телефоны торговых агентов. Летели навстречу друг другу тысячи платежных документов, тысячи кассиров в разных концах от звонка до звонка считали и пересчитывали пачки денежных купюр. Печатные станки работали день и ночь, производя на свет горы пленительного глянца и рекламной мишуры. Голоса офисных девушек гипнотизировали стопроцентным позитивом, к вечеру их скулы сводило от напряжения располагающих улыбок. Еще до восхода солнца, в глубокой ночи, улицы от тротуара до тротуара заполнялись плотными рядами спешащих по делам машин, и их упорное черепашье движение прекращалась лишь в полночной глубине следующей неоновой ночи.
Мегаполис азартно зарабатывал деньги, чтобы потом со вкусом их тратить.
Сказочно светились витрины модных магазинов. Манили роскошью бары и рестораны. До рассвета гремела музыка и курился ядовитый дымок в кислотных сумерках ночных клубов. Лучшие повара мира день и ночь изобретали причудливые блюда, чтобы удивить и обрадовать чревоугодников. Летели в разные концы света самолеты, развозя миллионы туристов за расфасованной и оплаченной порцией солнца, моря, достопримечательностей и экстрима. С экранов телевизоров и страниц журналов энергичные эксперты, меняя друг друга, учили людей, как получать еще больше удовольствия от еды, спорта, секса… Город потреблял и купался в наслаждениях. Каждый вечер взмывали в небо сотни петард, запущенных на корпоративных вечеринках, оглушительно утверждая, что все прекрасно и жизнь удалась.
А краем гигантской феерической горы разнокалиберного мусора, которую представляла собой городская свалка, вдоль ее отрогов и ущелий, по направлению к бытовке, где проводит время неработающая смена бульдозеристов, пробирался внештатный репортер второсортной бульварной газетки. Репортер морщился от липкой помоечной вони и тщательно выбирал место, куда поставить свой некогда щегольский, а теперь изрядно потрепанный замшевый полуботинок.
Лицо журналиста косо сек осенний дождик. Он неприязненно косился вокруг. «Ну что за жизнь! — думал репортер и ему было очень жалко себя. — Мне тридцать три года, тридцать три!.. Другие в этом возрасте сидят в кожаных креслах в покойных кабинетах и пишут прибыльные заказные статьи. А я все таскаюсь и таскаюсь под дождем и снегом… Все, с этого дня в руки карт ни возьму, ни одной пульки! Буду носом рыть всякое дерьмо, но принесу наконец редактору убойный материал!»
Репортер добрел до бытовки и на всякий случай огляделся вокруг. Сделал пару шагов влево, чтобы заглянуть за угол, потом вправо. «Главное, держатся попроще! Простые люди это любят!» — напомнил он сам себе он, после чего поднялся по металлической лесенке и толкнул обитую драным дерматином дверь.
Внутри было натоплено и душно. Гудел огонь в маленькой буржуйке, труба от которой уходила в забитую жестью форточку. На электрической плитке стояла огромная кастрюля, в которой потихоньку булькал густой бульон. Из-под крышки торчал острый край сероватой берцовой кости.
За колченогим столиком сидели два дюжих бульдозериста. На столе стояла тарелка с мясом, бутылка и два стакана.
— Здорово мужики! — свойским голосом начал репортер. — Кто из вас будет Митрофанов?
Бульдозеристы озадаченно уставились в его лицо. «Какие неприятные взгляды…Что это они так смотрят?» — мысленно передернул плечами журналист.
— Вы Митрофанов? — спросил он первого.
— Нет. Я Коробко.
— Значит, вы?
— А я — Шарый!
— А где же Митрофанов?
Рабочие посмотрели друг на друга. Коробко развел руками: кто его знает! Оба уткнулись глазами в тарелку и принялись жевать.
