«Да… Таких будет трудно разговорить. Но ничего! Главное, не сбиться с дружеского тона», — напомнил себе репортер.
— Мы с Митрофановым договорились о встрече. Две недели назад. А он на встречу не пришел и вообще исчез! В конторе о нем ничего не знают… И дома он уж две недели не показывался…
— А-а…
Журналист подождал немного, но продолжения не дождался.
— Не знаете, где он может быть?
— Не-а, — сказал Коробко. — Может, у бабы какой завис…
— А может в вытрезвитель загремел… — добавил Шарый.
— В вытрезвитель? На две недели? — в сомнении переспросил репортер.
Шарый пожал плечами. А может и не в вытрезвитель. Он за Митрофанова не в ответе.
«Странные какие-то, — сообразил репортер. — Вроде как тормознутые… Обкуренные, что ли?»
Он опять подождал некоторое время, не заговорят ли хозяева, но опять был вынужден начать сам:
— Митрофанов хотел передать мне какую-то важную информацию…
— Да? — равнодушно спросил Коробко.
— По поводу птиц…
— Каких птиц?
— Ворон…
— Каких еще ворон?
— Ну, ваших ворон! Тех, что живут на свалке!
«Может, им денег предложить? Митрофанов намекал что-то на деньги…»
— Вы не знаете, что он имел в виду?
— А что тут иметь в виду! Вороны у нас в последнее время большими стали, — заметил Шарый.
— Как это большими?
Репортер незаметно включил портативный диктофон, спрятанный в кармане.
— Большими! — Шарый как можно шире раскинул руки в стороны, оценил глазом получившееся расстояние и кивнул: никак не меньше!
— Да вы что! — оживился журналист. — Это что же, у вас поросята по небу летают?
Бульдозеристы скромно потупились. Поросята не поросята, но…
— А может быть, это не вороны? — спросил дотошный репортер.
— Как не вороны? Вороны! Просто раньше они нормальные были, а потом подросли…
— Так-так! Можно? — журналист достал репортерский блокнот и присел к столу между бульдозеристами. — Вы сами их видели?
— Кого?
— Гигантских ворон.
— Конечно! А что тут видеть? Когда дождя нет, они по свалке запросто гуляют, — обиженно сказал Коробко.
А Шарый добавил:
— Второго дня мы выставили кастрюлю со студнем на лесенку, чтоб остудилась — так они тут как тут!
— Что, съели?
— Нет. Унесли!
— Как унесли?
— А так! Подлетели две суки, хвать с двух сторон за ручки — и привет!
Журналист посмотрел на одного, потом на другого — не врут ли. Похоже, не врали. «Отличный материал! — подумал репортер. — Просто великолепный!»
— А что это у вас, мужики, варится? — журналист покосился на булькающую кастрюлю, втянул носом жирный воздух и поморщился. — Суп?
— Ага. Студень!
— И запах какой-то странный.
— Почему странный? — обиделся Шарый. — Нормальный запах!
— Баранина, что ли?
— Ага! Баранина! — дружно согласились бульдозеристы.
Репортер невнимательно кивнул, склонился к блокноту и продолжил что-то торопливо писать.
— А когда, по вашему мнению, это началось?
— Что?
— Ну, появились эти гигантские вороны?
— А кто его знает… Весной… Или осенью… — проговорил Коробко.
— Нет, они летом появились, — наморщив лоб, припомнил Шарый. — После того, как военные приезжали и травили газом расплодившихся крыс… На следующий день вороны со свалки, вроде как, пропали. А потом снова появились, но уже подросшие…
Журналист незаметно потрогал лежащий в кармане диктофон, пытаясь проверить, не остановился ли он, не дай Бог.
— Значит, после военных! Отлично! Это уже политикой попахивает!
Бульдозеристы не возражали. Политикой так политикой. Им все равно.
Журналист вдруг заволновался:
— А к вам, случайно, до меня никто не приходил?
— Кто приходил?
— Ну, из газеты какой-нибудь? Или с телевидения?
— Нет! Никто! — дружным хором отозвались бульдозеристы. Репортер пристально посмотрел в их исключительно честные глаза и не нашел там ничего подозрительного.
«О чем они все время думают? И смотрят как-то странно…»
В это время студень наконец с шумом закипел, и серая пена, приподнимая крышку, полезла на плитку.
Шарый поднялся, чтобы убавить огонь. При этом он едва не зацепил головой потолок.
— Какие вы однако… — заметил репортер, продолжая писать.
— Какие?
— Рослые!
— Сами не поймем. Раньше нормальные были. А теперь чего-то растем! — пошутил Коробко, показывая кисти рук, торчащие из рукавов ставшего тесным ватника.
— Растёте? И вы тоже? — недоуменно переспросил журналист. — А это когда началось? Тоже летом?
Бульдозеристы беспечно пожали плечами, но наблюдательный глаз без труда заметил бы, что они насторожились.
Журналист вздрогнул. Его глаза стали удивленными, потом подозрительными, потом очень подозрительными и в них отчетливо проступило выражение себе на уме.
В его голове деталь за деталью стремительно выстроились в одну цепь: крысы, военные, выпущенный газ, вороны, руки, торчащие из ватника, пропавший Митрофанов … Он незаметно огляделся вокруг: ворох одежды в углу, булькающая кастрюля на плите, кость, торчащая из-под крышки…
Работник пера оцепенел.
«Вот тебе бабушка и Юрьев день, — мысленно ахнул он. — Вот и сходил Вася за горячим материалом. Теперь, главное, спокойно. Главное, не терять самообладание».
На лице журналиста появилось безмятежное выражение. Не суетясь и не глядя на хозяев, он кивнул, показывая, что узнал все, что хотел, щелкнул ручкой, захлопнул блокнот и стал укладывать и то, и другое в карман.
— Из чего, говорите, у вас студень варится? — нарочито беспечным голосом спросил он. — Из баранины?
— Ага!
Журналист кивнул и поднялся. Четыре бульдозеристских глаза внимательно за ним следили.
— Ну, мужики, до свиданья…Спасибо вам за все…
Репортер сделал широкий шаг в сторону выхода, и Шарый, как-то странно поводя руками, сделал шаг в том же направлении. Нервы журналиста не выдержали, он с ревом бросился под руки бульдозериста, вышиб плечом дверь и скатился по лестнице. Шарый несколько раз цапнул воздух вокруг себя, и у него в руках оказался видавший виды шарфик репортера.
В бытовке воцарилась тишина. Скрипела на ржавых петлях распахнутая дверь. Неторопливо и нетрезво билась в засиженное стекло какая-то осоловевшая осенняя муха.
— Ты чего делаешь-то? Вообще опух? — лениво спросил Коробко.
Он недовольно посмотрел в окно на улепетывающего без оглядки репортера, красноречиво постучал костяшками пальцев по лбу и поднялся, чтобы закрыть дверь.
— А что такое? — огрызнулся Шарый.
— Что-что! Теперь он разнесет по всей округе, что у нас здесь нечисто. Нужно было своего держаться — знать не знаем, ведать не ведаем. А ты его хватать вздумал…
— А что он, падла, мозг точит? — злобно косясь на шарфик, зажатый в непослушных пальцах, спросил Шарый. — «Кто? Да где? Митрофанов, Митрофанов!» Нет среди нас Митрофанова! Был, да весь вышел…
Коробко осуждающе покачал головой:
— Ну, так нельзя, братан! Ты уж вообще страх потерял. Сначала участковый, потом Митрофанов, третьего дня эта… журналистка с радио. Попалимся! Гадом буду, попалимся. Да и холодильник не закрывается. Вот что теперь прикажешь с ними со всеми делать?
— Что-что?! Да ничего! Суп варить! Студень!
В этом месте деликатный автор, пожалуй, оставит своих героев, предоставляя им возможность самим решить свалившиеся на них досадливые проблемы.
* * *
Промозглая неуютная ночь воцарялась на улицах гигантского города — ноябрьская ночь, бесснежная и холодная, предвестница зимних вьюг и морозов.
Беспокойно ворочались в своих постелях Леха Куманьков, по кличке Бэха, и друг его детства Семен Семеныч, траурный помощник губернатора и молодой начальник санэпидемслужбы. Похрапывал во сне ушедший на покой Папа. С открытыми глазами, как удав, спал Торба. Беспокойно бормотал что-то во сне мятежный Оккервиль. В далеком Лелятине спали, крепко обнявшись, Ксюша и Матросов. Сну, пришедшему из далекого детства, счастливо улыбалась беспамятная Тося.
А Земля между тем неумолимо и неспешно плыла по своей звездной орбите — как делала это в прошлом году и в прошлом столетии, как делала миллионы и миллиарды лет назад. Земля плыла по орбите, для того чтобы в правильное время, не раньше и не позже, повернуться к Солнцу нужной стороной и дать светилу растопить снег и прогреть почву, выгнать из чернозема молодые побеги и заставить верещать птиц, дать старт брачным играм животных и позволить появиться на свет новому потомству.
Земля плыла по своей орбите, чтобы в положенное время в разных ее уголках наступила весна, а за ней лето. И чтобы потом все могло начаться снова и снова.
