Наконец они угомонились и прекратили пересвистываться и пищать. На дерево снизошла тишина. Мы уснули.
Проснулся я на рассвете, с головы до пят укрытый живым меховым одеялом. Детеныши отыскали себе местечки потеплее. Одни тугим, душным воротником обвились вокруг моей шеи — наверняка это заботливая мамаша пристроила их мне под щеку, — другие угнездились в паху.
С дерева они скатились быстро и бесцеремонно — так же, в общем, как и захватили его вчера. И со всех окрестных деревьев — тоже. И снова равнина сплошь покрылась сурикатами, а воздух зазвенел от их шумной возни. Дерево опустело. Да и я ощутил на душе какую-то пустоту. Что ни говори, а понравилось мне спать с сурикатами.
И с тех пор я ночевал только на дереве. Я перетащил со шлюпки все полезное и обустроился на ветвях с полным комфортом. Иногда сурикаты нечаянно меня царапали, но я привык. Было только одно неудобство: зверьки, случалось, гадили мне на голову с верхних веток.
Но однажды сурикаты разбудили меня среди ночи. Они лопотали и тряслись. Я привстал посмотреть, куда это они все уставились. С безоблачного неба светила полная луна. Яркой зелени как не бывало. Только странные черно-серо-белые переливы теней и лунного света. Ага, пруд. Темную воду рассекали поднимавшиеся из глубин серебряные силуэты.
Рыба. Мертвая рыба. Всплывала откуда-то снизу. Озерцо — а оно, если помните, в ширину было футов сорок, — прямо на глазах заполнялось всевозможной мертвой рыбой, на любой вкус, покуда его черную поверхность не затянуло пеленой серебра. А вода колыхалась по-прежнему — рыбы все прибывало.
Когда на поверхность бесшумно всплыла дохлая акула, сурикаты уже были вне себя от возбуждения — верещали, как тропические птицы. Истерика перекинулась и на соседние деревья. Я чуть не оглох. Интересно, увижу ли я, как они тащат рыбу на ветки?
Но ни единая суриката не спустилась к пруду. Они даже и не порывались слезть. Только визжали с досады.
Что-то во всем этом было зловещее. Чем-то вся эта дохлая рыба мне не нравилась.
Я снова улегся и ухитрился заснуть даже под их дикие вопли. Ни свет ни заря сурикаты опять подняли тарарам — ринулись с дерева вниз. Позевывая и потягиваясь, я взглянул на пруд, из-за которого ночью они так всполошились.
Пруд опустел. Ну, почти. Но сурикаты тут были ни при чем. Они только-только начали нырять за остатками той былой роскоши.
Куда же подевалась рыба? Я растерялся. Может, пруд не тот? Да нет, он самый. А точно ли не сурикаты его опустошили? Да точно, точно. Куда уж им — вытащить из воды целую акулу, да еще и уволочь с глаз долой. А может, это Ричард Паркер? Отчасти, конечно, может быть, но не полный же пруд за одну ночь!
Ну и загадка! Сколько я ни пялился на пруд, сколько ни вглядывался в его глубины, подсвеченные зеленью стен, а что случилось с рыбой, так и не понял. Следующей ночью я наблюдал за ним — но больше рыбы не появлялось.
Разгадка обнаружилась позже — и не у пруда, а глубоко в лесной чаще.
Там, в самой глуши, деревья росли гуще и поднимались выше. Под ногами ничего не путалось — подлеска не было и в помине, но зато кроны над головой смыкались так плотно, что и неба не разглядеть — или, если угодно, разглядеть, но сплошь зеленое. Деревья вторгались в пространство своих соседей, переплетаясь ветвями так тесно, что и не поймешь, где кончается одно и начинается другое. Бросалось в глаза, что стволы тут гладкие, ровные, без всех этих крохотных царапин, которые оставляли на коре других деревьев здешние древолазы. Оно и понятно: сурикаты тут попросту перебирались с дерева на дерево, не карабкаясь по стволам. В подтверждение тому я обнаружил, что на деревьях, опоясывавших центральную часть леса, коры почти не осталось. Это, видимо, и были ворота в древесный город сурикат, где жизнь бурлила почище, чем в Калькутте.
Здесь я и нашел то самое дерево. Не самое большое в лесу, не в самой его середине, да и вообще ничем таким не примечательное. Просто раскидистое, с удобными, ровными ветвями — вот и все. Отличное место, если захочется взглянуть на небо или приобщиться к полуночной жизни сурикат.
Могу даже сказать, когда именно я на это дерево набрел: за день до того, как покинул остров.
А приметил я его из-за плодов. Полог леса был однообразно зеленым, куда ни глянь, а плоды эти резко выделялись на фоне зелени черными шариками. И ветви, на которых они росли, как-то чудно перекручивались. Я уставился во все глаза. До сих пор на всем острове не попадалось ни единого плодоносного дерева. Да и это, впрочем, не заслуживало такого названия. Плодоносили на нем лишь несколько веток. «Может, передо мной — что-то вроде пчелиной матки в мире деревьев?» — подумал я и опять подивился местным водорослям, уже в который раз поражавшим меня своими причудами.
Дерево было слишком высоким, но плоды все-таки хотелось попробовать. Так что я сходил за веревкой. Если сами водоросли такие вкусные, то каковы же плоды?
Я привязал веревку к самой нижней ветви и, ветка за веткой, сучок за сучком, взобрался в этот драгоценный крошечный садик.
При ближайшем рассмотрении плоды оказались тускло-зелеными. По размерам и форме — точь-в-точь апельсины. И каждый туго оплетен множеством тонких веточек — должно быть, для защиты. Ну да, а еще для опоры, — догадался я, поднявшись повыше. Каждый плод крепился к дереву десятками стебельков. Каждый был просто усыпан этими стебельками, а те, в свою очередь, соединялись с обвивавшими его веточками. «Значит, они тяжелые и сочные», — заключил я. И подобрался еще ближе.
Я протянул руку и обхватил один из плодов. И меня постигло разочарование: до чего же он легкий! Почти ничего не весит. Я потянул его и оборвал со стебельков.
Я устроился со всеми удобствами на крепкой, толстой ветке, прислонившись спиной к стволу. Над головой у меня колыхалась пронизанная лучами солнца зеленая кровля. А вокруг, насколько хватало глаз, тянулись во все стороны извилистые улицы и переулки гигантского висячего города. Ласковый ветерок перебирал листву. Меня обуяло любопытство. Я внимательно рассматривал плод.
Ах, чего бы я не отдал, чтобы то мгновение не наступило никогда! Не приди оно, я, может статься, прожил бы на этом острове годы и годы — да что там, до конца моих дней! Ни за что, думал я, не вернусь больше в шлюпку, к страданиям и лишениям, которые я в ней перенес, — нет, ни за что! Чего ради мне расставаться с этим островом? Разве он не удовлетворяет все мои физические нужды? Да мне за всю жизнь не выпить столько пресной воды, сколько здесь скопилось! И водорослей столько не съесть. А если захочу разнообразия — к моим услугам всегда будут сурикаты и рыба. Больше того: если остров и впрямь плавучий, то отчего бы ему не плыть в нужную сторону? Кто сказал, что мой растительный корабль не доставит меня в конце концов к настоящей суше? А тем временем — разве мало мне общества сурикат, этих прелестных малюток? Да и Ричарду Паркеру еще работать и работать над четвертым прыжком. За все время, что я здесь прожил, мне и в голову не приходило уплыть. С тех пор как я ступил на этот остров, прошло уже много недель — точно не знаю сколько, — но так будет продолжаться и впредь. В этом я был уверен на все сто.
Как же я ошибался.
Плод таил в себе семя — семя моего отплытия.
Да это и не плод вовсе! А просто листья, плотно слепленные в шарик. На самом-то деле все эти стебельки — черешки листьев. Стоило потянуть за черешок — и снимался очередной листик.
Сняв несколько слоев, я добрался до листьев, у которых уже не было черешков: они просто лепились к шарику. Я стал отковыривать их один за другим, поддевая ногтями. И обдирать — точь-в-точь как луковичную шелуху. Можно было, конечно, и попросту разломить этот «плод» — как я до сих пор его называю за неимением лучшего слова — и утолить любопытство сразу, но я предпочел растянуть удовольствие.
Вот он уже съежился до размеров мандарина. А тонкая мягкая шелуха все сыпалась и сыпалась мне на колени и на нижние ветки.
Вот он уже как рамбутан.
До сих пор как вспомню — мороз по коже.
Не больше вишни.
И тогда зеленая устрица распахнула наконец свои створки и явила на свет чудовищную жемчужину.
Человеческий зуб.
Коренной. Весь в пятнах зелени и крошечных дырочках.
Ужас накатил не сразу. Хватило времени собрать остальные плоды.
В каждом был зуб.
В одном — клык.
В другом — малый коренной.
А вот и резец.
И еще один коренной.
Тридцать два зуба. Полный набор. Все на месте.
До меня начало доходить.
Нет, я не завизжал. По-моему, это только в кино визжат от ужаса. А я просто содрогнулся и слез с дерева.
До вечера я промаялся, прикидывая всякие варианты. Ни один не внушал надежд.
Ночью, вернувшись на свое спальное дерево, я провел опыт. Снял одну сурикату с ветки и бросил вниз.
